Дмитрий Бортников - спящая красавица
Суп. Он варил суп. Все перекипало! Горело! Он ругался с кастрюлей. С водой! Это его сильно занимало. А когда мы садились есть вдвоем, друг против друга...
«Ну как? — Он смотрел мне в глаза. В самое сердце. — Вкусно? А? Соли нормально? Вот. Да. Нет. Я ее уже на стол поставил. Ешь... Ешь... Там много. Подливай... » Вечером он жарил картошку. Он смотрел на меня. Я не узнавал его глаз. Это были глаза любящей матери. Он превратился в женщину! Даже его смех! Все стало другим!
Он сам уменьшился. Стал маленьким-маленьким! Он нуждался в любви и защите. А его слезы?! Он смахивал их и вздыхал. Он был полон любви! Будто сам себя маленького укрывал от дождя... Укутывал себя. Совсем ребенка... Он даже отнес увеличить свои детские фотографии! У него перевернулось лицо! Да. Он увидел себя. Сколько прошло. Сколько всего было... Он будто нашел себя маленького. Почти забытую, когда-то пропавшую вещь.
Дядя досматривал жизнь. Да. Воспоминания кончились, а жизнь еще нет. Еще что-то было...
Он уходил все дальше и дальше. Он был уже так далеко... Очень далеко... Теперь он видел вокруг себя только океан. Ни островка. Только океан... У него осталось совсем немного земли. Совсем чуть-чуть. Это и была его жизнь.
Территория мужчин в старости — это маленький остров. Любая женщина может накрыть его своей ладонью. Да. А потом под рукой уже ничего не останется... И это ничто принадлежит женщине. До самого конца.
Те, кто похоронил своих жен, знают это. Эту память о чем-то, чего будто никогда и не было...
***Мать лежала в больнице. В этом городе. И не было ничего как будто. Ничего не было... Только сон. Все это только сон. Долгий сон.
Мать звонила в общагу. Она что-то просила. Говорила, что у меня изменился голос. Да.
Я отвечал, что это от молчания. Я думал: а может, она меня на этот раз не узнает? Я был готов говорить с ней тысячью голосов. Лишь бы она говорила не со мной.
«Знаешь, а ты мне приснилась, дочка. Сегодня. Сейчас. После обеда».
Я кивал головой.
«А я? — волновалась она. — Ты меня видишь во сне?!»
«Да, — сказал я. — Да. Вижу».
«Ты врешь! Ты меня совсем забыла! Неблагодарная! Я тебя так любила! А ты?! Ну почему ты врешь?! Мне! Матери! Почему ты меня не видишь во сне?! Почему... »
И она положила трубку. Я слушал гудки. Долго- долго. Очень долго. Далекие гудки. Я не мог положить трубку. Не мог отвести сухих глаз от этого длинного поезда гудков... Я не знал, когда этот поезд кончится. Я думал, он бесконечен. Я не видел ни начала, ни конца. Все началось без меня. Да. И пусть так же кончится.
Сначала ей разрешили выходить во двор. Сначала во двор. А потом и дальше, в сад. Постепенность — вот был девиз этого дома. Да! Постепенность и еще раз постепенность! Здесь умели ждать. Подкладывали под больных удобрения, как в цветы! За ними ухаживали, как за новым сортом баклажанов! Тот из них, кто хотел двигаться, — мог начать! Но потихоньку! Да! Постепенность! Самое главное — не форсировать события! Им выдавали сначала игрушечные лейки! Они ходили, как дети! Прижимали эти желтые лейки к груди! Это был хороший знак! Просто прекрасный! Первый зов собственности! На втором этапе были ложки. Серьезно! Суповые ложки. Те, кто овладел лейками, получал в собственность ложки. Не две! Нет! Не сразу. Одну. Чтобы копать землю! Кропотливость — второй кит, на котором стоял этот дом. Терпение! Первый раз я не поверил, когда увидел! Точно! Две тетеньки сидели на корточках и шевырялись в земле! Это не я придумал! Это было их слово! Я даже не спросил, они сами сказали! «Шевыряемся в земле». Да. Они подняли головы. Как дети. Они подняли глаза, как дети, которые ждут свою мать. Они выглядели если не счастливыми, то... Очень и очень занятыми. Они были в шапках. И халаты. Черные стеганые халаты. На спине хлоркой написан номер. Я искал глазами мать. На улице ее нет.
Женщины смотрели на меня. Я не знал, что сказать, и отошел. Они продолжали копать землю. Шевыряться в земле. С этими ложками. Так терпеливо. Я видел их руки в земле. Я смотрел на их руки. Пальцы... У этих рук были лица. Да. Эти лица смотрели на меня...
Здесь было плохое финансирование. Врач мне так и сказал. У него было усталое лицо. Он всем это повторял.
«У нас плохое финансирование. Очень плохое... Тяжело. Сами понимаете. Живем вот... На подножном корме... »
Он смотрел на меня внимательно. В глаза. Не так, как эти женщины. Трудно сказать как. Он был в очках. Мне он понравился. Маленького роста, он был спокоен. Да. Я подумал: он так устал, что уже забыл свой рост. Повторяю, мне это очень понравилось. И еще! Он сказал мне «вы»! Это меня вообще покорило.
Я спросил про мать. Как она.
«Ничего. Пока все идет нормально. Надо ждать. Она не выходит. Да-да. Из палаты. Нет, ну конечно! В туалет — да. Она там не одна. С ней вместе женщина. Кажется, они уже общаются. Что? Ну, дружить — это громко сказано. Нет. Пока нет. Ну, или я не заметил. Хотя что-то есть... Знаете, у женщин это бывает как-то совсем по-другому. Как-то неявно. Очень откровенно и неявно. Нечего сказать. Вчера я был на обходе. У вашей матери очень красивые волосы. Она их так заплетает. Так плотно. Так хорошо. Вот... Я и сказал ей. И говорю: как вы заплетаете волосы? Оказывается, это ее соседка. Они по утрам друг другу заплетают. Я вот дочь когда в школу собираю, никак не могу заплести. Все рассыпается. Что? Неужели! Правда? Вы можете меня научить?! Удивительно. Сами? Вы сами научились?!»
Я вдруг остановился. Уже было такое. Да! Это чувство сна... Я стоял как истукан. Ни слова. Я бы не смог сейчас вспомнить свое имя! Я видел перед собой близко-близко волосы матери. Я снова их заплетаю. Две косы. Три пряди. Средняя всегда в середине. Всегда. И туго. А потом обе косы вокруг головы. Да.
Глаза врача. Он что-то говорил. Губы, по крайней мере, шевелились. Я бы правда его научил заплетать косы. На своей матери. Показал бы, как надо. Главное — не слишком тянуть, но чтоб получилось плотно. Это не трудно. Дядя Петя говорил: «Глаза боятся, а руки делают... »
Тем, кто выходит, — дают лопатки. Маленькие-маленькие, чуть больше детских совков. Нет! Не ложки! Настоящие лопатки! Только с круглым лезвием. Да, круглое, из толстого листа стали. Когда моя мать впервые вышла — ей дали ложку! Все начинается с ложки! Она ходила под общими правилами! Ну и что, если она приглянулась врачу! Тем более! Еще строже! Пусть она ему и немножко понравилась! Так... Чуть-чуть! На кончике ложечки! Это ничего не меняет! Он стал еще тверже!
Так вот — ей выдали ложку. Мать повертела ее в руках. Я так и видел ее с этой ложкой! Она, наверное, решила, что их сегодня будут кормить на воздухе! Тем более погода! Какие дни! Какое солнце! Потом она возмутилась. Да! Ей — и ложку! Чтоб шевыряться в земле?! Занять руки?! Ей! Которая плюнь на асфальт — прорастет абрикосовое дерево! Ну, я преувеличиваю! Ладно! Не абрикос! Но огуречная рассада — точно! Ей, которая знала все травы! С закрытыми глазами! Которая могла собирать их во сне! Да! Ей — и ложку! Да воткни она ее, и ложка заколосится! По крайней мере, так было раньше. Здесь, конечно, никто и не догадывался об этом. Никто! Она была как все. Ничем не выделялась. Чуть громче, чуть тише — это не повод, чтоб доверять! Ну, еще не жрала собственное дерьмо! Ну и что?! Это еще ни о чем не говорит! Да здесь пока никто не жрал. Никто. Несмотря на плохое финансирование.
«Постепенность — это наш конек! Наш главный козырь. Пятый туз в колоде, так сказать... »
Я понимал врача. Он мне понравился. Никакого риска! Зачем тащить, когда все катится само! Мы вместе, хором пожимали плечами! Действительно! Мельник был прав! Спешить некуда! Ха! Вы уже пришли! Точно! Стоит ли искать на жопу приключений?! Да нет, нет и еще раз нет! Всех на цепь и пусть копаются в саду! Погодка ведь! Какое солнце! И это в ноябре-то?! А воздух?! И чтоб никто никому не чесал спину! Справляйся сам! Выкручивайся как можешь! Чешись, как кабан о дерево! А если только трава?! Валяйся и повизгивай! А чтоб чесать спину — ни-ни! Ну, это ладно! Еще понятно! «Ласка? Что? Чесать спину — ласка?! У них нет этого. Да. Чтоб ласкать друг друга. Да о чем вы говорите... »
Он был такой чувствительный! Правда! Все время трогал очки — это раз! И два — он мне говорил «вы». Да так часто, что я даже привык! Я захлебнулся гордостью, как оголодавший клоп кровью! В два глотка! Еще бы! На «вы»! И кроме!
«У нас есть комната. Специальная, для визитов. Вы можете там остановиться. Конечно, ненадолго. И стоит — недорого. Так... С этими долларами... Ну и черт с ними! Три дня — десять долларов. Да-да, три дня и три ночи. Конечно. Что? Можно и больше. Доплатить и все. Но, знаете, у нас это редкость. Почти никогда. Чтоб больше чем на три дня. Некоторые и двух не проживают. А мы не можем возвращать деньги. Что? Сами понимаете. Вот-вот. Не выдерживают. Три дня и три ночи — это много. Здесь это очень много. Люди ведь сюда привозят родных, чтоб не быть с ними. Если уж честно. Так что три дня и три ночи — это иногда больше чем просто три дня и три ночи. А так никаких проблем!.. Я вам обещаю — никаких!»
