Джон Ирвинг - Свободу медведям
— Где Галлен, Кефф? — спросил я.
— В саду, с городской стороны горы.
— С мотоциклом?
— Я его перерегистрировал на свое имя, — сказал Кефф. — Так что они не смогут отследить его, если, конечно, не напрягутся слегка. Когда ты уедешь, я останусь здесь. Если заявится старуха Тратт, я задержу ее до утра. Это даст тебе фору.
— Зачем тебе это, Кефф? — спросил я, наблюдая, как он хмурит брови, клочьями свисавшие над его глазами.
— Эх, умник, — сказал он. — Просто я считаю, что так тебе будет лучше. — Но потом он поднял на меня глаза, в них мелькнула едва уловимая угроза. — Тебя ждет твоя красотка, и ты пойдешь к ней, если даже мне придется тащить тебя силой.
— Не придется, — сказал я и собрал все, что у меня было. Записную книжку, спальные мешки — в рюкзак, а шлемы привязал сверху. Хранить охотничью куртку было бесполезно, а трубки Зигги я отдал Кеффу. Потом я вернул ему «Азбуку любви».
— Эх, умник, — вздохнул он.
— Ты ни в чем не был виноват, Кефф, — сказал я и пожал его лапищу, с трудом обхватив ее своей рукой.
Потом Кефф взял меня за плечи и, перехватив под мышками, спустил на половину высоты стены замка, так чтобы мне не слишком высоко было падать и чтобы я не наделал шуму, приземляясь в саду. На мгновение мне показалось, будто он не собирается меня отпускать. Он держал меня строго вертикально, на небольшом расстоянии от стены; я не слышал его дыхания. Болтаясь в воздухе, я сказал ему:
— Жаль, Кефф, что ты никогда не знал Тодора Сливницу. Потому что, готов поспорить, ты бы справился с ним одной левой.
Тут я задрал голову вверх и увидел над всеми тремя подбородками его разинутый от удивления рот.
— Ну ладно, умник, — сказал Кефф и отпустил меня.
Я мягко шлепнулся в сад и сразу же метнулся в кусты форситии. Прячась в зарослях сада внутри двора, я выглянул за ворота и осмотрелся. Ожидая увидеть совершенно пустынный пейзаж, я брел в полной тишине по булыжной мостовой.
Но перед тем как рвануть к дороге, я обернулся на свое прежнее окно и увидел припавшего к решетке Кеффа; его гигантская тень накрывала собой все кусты и посадки в саду. Эта тень, поделенная на клетки решеткой, выглядела намного больше тени Зигги и, несмотря на то что здоровяк Кефф обошелся со мной очень деликатно, его тень за решеткой почудилась мне более зловещей и более близкой, чем та, что когда-то отбрасывал Зигги.
И моя Галлен, к которой я теперь устремился, казалась непохожей на ту девушку, которую я нежно обнимал в наш первый вечер, которую оставил под брызгами водопада, когда побежал к нам в комнату узнать, зачем это Зигги маячит в окне, словно орангутанг в клетке.
Я продолжал бежать по темной садовой дороге; в голове у меня шумело, и я старался изо всех сил, чтобы хрупкий план не споткнулся о самый хрупкий корень в моей гудящей башке.
Пока Зигги, не сопротивляющегося, увозили все дальше и дальше от места, где должны были осуществиться его планы, пока, по моим представлениям, О. Шратт еще не заступил на свое дежурство и пока Знаменитый Азиатский Черный Медведь мог немного отдохнуть и спал таким же крепким сном, что и Зигги.
Но на этом я оборвал свое воображение. Я сменил быстрый бег на быстрый шаг, преодолевая усталость размоченных ваннами ног, устремляясь к Галлен и оставляя в голове только самые ближайшие планы. Только самые насущные.
Ждет ли она там, где сказал Кефф? Заведется ли мой мотоцикл? И раз Кефф обучил ее водить мотоцикл, то куда мне класть руки, чтобы держаться за нее, когда она повезет нас?
Ощущение ночи
Мне приходилось следить за своими руками. Эта девица пугалась их, к тому же водитель из нее вышел очень нервный. Галлен неплохо обучилась технике вождения — переключению скоростей, наклону на поворотах, — но ее сковывала чрезмерная осторожность. Она легко пугалась всего — даже того, чего не было на дороге.
— Кефф не учил меня ездить ночью, — оправдывалась Галлен. Шлем на ее голове сидел как-то смешно, слишком высоко, коса болталась из стороны в сторону, когда она высматривала на обочинах «нечто». Опасаясь, как я считал, как бы это «нечто» не набросилось на нас.
Так что я не хотел нервировать ее еще больше своими руками, я держал ее за талию, кроме тех моментов, когда мы спускались с горы, — тогда я давал рукам отдохнуть на ее бедрах. Она надела кожаный дамский жакет и затянула его старым ремнем, который дал ей Кефф. Обнимая ее за талию, я позволил рукам пробраться к ней под жакет и прижаться к ее теплой блузке. Но под ней оказались такие напряженные мышцы, каких я в жизни не встречал, поэтому не стал прижиматься к ней сильнее.
Один раз я прокричал ей в ушное отверстие шлема:
— Галлен, ты отлично водишь мотоцикл!
Но она испугалась даже этого. Повернув ко мне голову, переспросила:
— Что? — и едва не опрокинула нас.
Когда мы сбавляли скорость, проезжая через небольшие городки, я мог говорить более свободно.
Я сказал:
— Вечереет. Мы могли бы поискать кемпинг.
Но она была убеждена, что мы должны ехать ночь напролет, чтобы как можно дальше удалиться от Вайдхофена — в горы на юго-запад. Чтобы, если нас всерьез возьмутся искать, это было как можно трудней сделать.
Но я думал, что она не хочет спать со мной этой ночью. На самом деле меня интересовало, составила ли она такой план, чтобы мы никогда не спали в темноте. Я предвидел, что, пока мы вместе, мы будем остервенело мчаться ночь напролет; даже если нам понравится какое-нибудь местечко для стоянки, мы все равно поедем дальше и будем кружить вокруг него — до самого рассвета.
Но затем она меня удивила. Остановилась в самом большом за весь путь городе, еще до полуночи. Это был Мариацель — довольно шумный и набитый туристами, походивший на летний вариант лыжного курорта с открытыми допоздна ночными клубами, толпой танцующей молодежи в нарядной одежде — рок-н-ролльная музыка едва не вырывала цветы из приоконных ящиков.
Моя Галлен подержала нас немного на холостом ходу перед городом: она с любопытством смотрела на открытые окна и парочки, покуривающие на ступеньках. Они тоже пялились на нас будь здоров.
И только тут я сообразил, что Галлен фон Санкт-Леонардо никогда не бывала дальше Вайдхофена; для нее это была городская жизнь — удивительная и очень притягательная.
Я был сражен наповал, хотя и сохранял спокойствие. Нет, правда. Оказывается, в этом мире существовал подобный соблазн, даже для нее.
А когда мы снова вернулись на дорогу, я осмелился дотронуться пальцами до ее живота — так сказать, слегка помассировал его. Мне показалось, что ее мускулы немного ослабли. Я неуклюже поцеловал ее через ушное отверстие шлема. И она слегка отпрянула от меня.
За городом Галлен так резко и круто положила мотоцикл на повороте, что я от страха вцепился в ее живот еще сильнее, из чего, вероятно, она сделала вывод, что взяла надо мной верх. И я почувствовал, как в животе у нее что-то екнуло.
Но она по-прежнему не останавливалась. Теперь мы мчались прямо на юг. И встречающиеся на пути городки были все темнее и темнее. У нее даже развилось ощущение скорости. И вся ночь прошла на удивление без каких-либо приключений, словно мы находились за пределами «порывистого ветра мира», как выразился когда-то старый четник Зигги, — в неведомом пространстве, — и продолжали мчаться в никуда.
Но где-то на задворках моих мыслей оставался бесполезный, потертый локтями кухонный стол и неподвижный Зигги, увозимый в деревянном ящике. Но большую часть ночи мне удалось не видеть его. Только тогда, когда мы проезжали Стюблинг, направляясь на восток, мой покой был возмущен.
Еще один городской пьяница отливал в еще один городской фонтан, словно кто-то нарочно подстроил эту сцену для меня — чтобы я снова и снова заставал пьяниц за этим неприглядным занятием. Только этот тип не стал прятаться; возможно, Галлен влетела на площадь не с таким резким звуком, как Зигги. Этот тип просто вытаращил глаза, держа свой краник в руке. Он застыл, словно статуя, в свете фары, а мы с грохотом пронеслись мимо; и тут я почувствовал, что живот Галлен снова слегка напрягся.
Но нахлынувших на меня воспоминаний оказалось достаточно, последний час путешествия в ночи был испорчен. За час до рассвета настал мой черед оглядывать обочины — как в ту ночь, которую Зигги назвал «затмением разума», когда мы с ним видели, как к обочине дороги приближалось нечто, чтобы поглазеть на нас.
Один раз, как мне показалось, я увидел стоящего в глубине виноградника старого приятеля, сернобыка с его кустистыми рогами. Потом, что еще ужаснее, я увидел орла в кольчуге из форм для пирогов — застывшего так, словно он вырос прямо на этом месте или свалился откуда-то много лет назад и уже пустил корни. У Криглаха мы пересекли реку Мюрц — когда нас уже настиг рассвет; неожиданно от реки подул сильный ветер, снося мотоцикл с середины дороги; Галлен рывком вернула нас на прежнюю полосу, и тогда ветер задул нам в спину.
