Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)
– Солнышко, – отрывает ее от размышлений голос женщины, которая шестнадцать лет назад увидела ее первой. – Мне необходимо показаться на работе. Это в двух шагах отсюда – я работаю фотографом в одном журнальчике. Это ненадолго. Давай-ка сделаем вот что: я дам тебе несколько франков – так, чтобы ты смогла подождать меня в кафе. А я мигом! Потом зайдем в маркет и накупим разной вкуснятины к ужину… Хорошо?
Мама дает ей цветную бумажку.
– Зайдешь вон в то кафе, – она указывает на овальную дверь в конце улочки, – сядешь за столик. Когда подойдет официант, скажешь ему просто «кофе» – он поймет. Потом скажешь «мерси». Учись! Ты, наверное, у меня совсем дикарка… Чтобы почувствовать город, нужно обязательно посидеть в местных кафешках!
Она целует Анну-Марию, ворошит ее волосы, тщательно застегивает верхнюю пуговицу курточки:
– А вечером я уложу тебя спать, сяду рядом, и мы будем долго-долго разговаривать… Я расскажу тебе все-все, что не успела, да? Ну, я побежала… Жди меня в кафе!
И Анна-Мария остается на улице одна. Она с опаской оглядывается по сторонам и медленным шагом подходит к кафе. Это маленькое кафе со стилизованными под старину тяжелыми дубовыми дверями. Краем глаза Анна-Мария замечает за его окнами посетителей. Они что-то едят и пьют кофе из крохотных белых чашечек.
Анна-Мария набирается решимости, толкает тяжелую дверь, делает шаг, неловко спотыкается в полумраке и летит в пропасть…
* * *– Мы уедем отсюда, уедем! Вот увидишь! – Ада яростно хлопает себя по коленке маленькой пухлой ладошкой. – Какой у тебя балл будет в аттестате?
Они снова сидят под «грибком», глотая из стаканчиков красное приторное вино, как тогда – на поминках Альфонсино. Только теперь это Колькины поминки, и снова Анна-Мария едва сдерживает слезы, ощущая, что от ее жизни отломился и упал в пропасть еще один важный кусок.
– Потерпи месяц, – уговаривает подругу Ада. – И свалим отсюда…
Она обводит рукой их двор. Старый, некогда любимый дворик с трехэтажными домами, с рассохшейся скамейкой, на которой все чаще выходят посидеть состарившиеся соседки – раньше у них на это совершенно не было времени… Больше не цокают вызывающе каблучки актрисы тети Тани (теперь она ходит в шлепанцах на босу ногу и походка ее давно утратила прежнюю грациозность), не кричит под окнами пьяный муж Сэры (он давно уже успокоился, женился и уехал куда-то в другой город), и только из окон вечно озабоченной Дуси вьется такой же соблазнительный запах жареной картошки с грибами.
Анна-Мария старается не смотреть на площадку перед подъездом – на ней лежат измятые, растоптанные цветы…
Ей очень хочется уехать отсюда прямо сейчас.
– А вы с ним, – Ада делает красноречивый жест рукой – куда-то вверх, – целовались?
Анна-Мария вспоминает недавний поцелуй в полутемном подъезде, и ее начинает бить мелкая дрожь. Почему она не испытала ничего, кроме любопытства? Может, будь все иначе… Разве так должны вести себя влюбленные, и разве Колька, ее преданный друг, заслужил такого холодного, рассудочного отношения? И вообще, разве так должна начинаться любовь?.. Анна-Мария стискивает холодными ладонями виски и пытается вспомнить, как это было – подъезд, горячая ладонь Кольки на ее руке, его губы. Но в памяти встает тот, маленький Колька, каким он впервые вышел во двор: в черном пиджаке, с изящной бархатной «бабочкой» под белым воротничком…
– Да, мы уедем, – невпопад отвечает Анна-Мария. – У меня будет отличный аттестат…
Вечером и все последующие дни она корпит над учебниками. У нее появилась цель. Она еще не знает, что отныне поставленная перед собою цель и дорога к ней – главное, что будет направлять всю ее жизнь.
Май, обрушившийся на их маленький двор цветочным ливнем, сумасшедший щебет птиц, соблазн искупаться в местной речушке – все отброшено, оставлено на «потом». Но Анна-Мария твердо знает, что и в этом «потом» для всего этого великолепия не будет места. Как заведенная машина она сдает все экзамены, с облегчением отбывает выпускной вечер, на который пришлось надеть чудом сохранившееся мамино платье из крепдешина в мелкий синий горошек.
А потом они с Адой идут покупать билеты на поезд…
А потом под торжествующим взглядом мачехи она собирает металлическую раскладушку, от ножек которой на кухонном линолеуме остаются характерные (ненавистные!) отпечатки…
А потом за окнами тронувшегося состава проплывают серые кариатиды, грубо прилепленные к порталам вокзального здания…
И Анне-Марии кажется, что в их пустых глазницах застыло предупреждение: «Пропадешь…»
И она показывает им язык.
* * *…Столица встречает Аду и Анну-Марию мелким летним дождиком. Сквозь взрыхленные облака проглядывает солнце. У прохладного ветра лимонный привкус. Анне-Марии кажется, что его можно пить, как пепси-колу, которую подруги купили тут же на вокзале у подошедшей к вагону старушки. В их городе пепси еще не продавали, а тут на каждом углу красуются эти маленькие, необычной формы бутылочки.
– Сейчас поедем по этому адресу, – командует Ада, разворачивая бумажку, которую ей дали родители. – Устроимся, а потом сразу – в институт, подадим документы. А потом погуляем немного. Я дам тебе свою сиреневую блузку…
Хозяйка, с которой договорилась мать Ады, живет в самом центре, ехать недалеко. Анна-Мария с восторгом смотрит в окно троллейбуса. Город разноцветен, как палитра художника, на улицах совершенно другие люди – веселые, улыбчивые, хорошо одетые. Самое сильное впечатление производит молодая женщина в элегантных туфельках на высоких тонких каблучках. Анна-Мария решает, что обязательно купит себе такие же, а там – будь что будет! На радостях, что Анна-Мария уезжает, мачеха выдала огромную сумму – аж 200 рублей с условием, что это будет первый и последний взнос на обустройство жизни падчерицы в столице. «Дальше – думай сама…» – сказала она на прощание.
И вот Анна-Мария едет в троллейбусе, глотает вкусный лимонный воздух большого города и впервые думает не о смысле жизни, а о новых туфлях на высоком каблучке.
Этим же вечером, утомленные, разомлевшие от первых часов самостоятельной жизни, возбужденные, счастливые, едва перекусив печеньем, которое привезли с собой, подруги выходят в город на первую прогулку. Экзамены начинаются через две недели, но девушки не собираются терять напрасно это время, сидя дома!
– Проживем, – успокаивает Ада. – Предки обещали высылать деньги еженедельно. А ты свои спрячь, нам тут еще долго париться. Может, устроишься куда-нибудь на почту или уборщицей – подзаработаешь!
Город кружится перед глазами завороженной Анны-Марии, как карусель, как волшебный зонтик в руках Олле-Лукойе. Она все время задирает голову – рассматривает оголенных кариатид, которые поддерживают балконы почти каждого дома, заглядывает в стеклянные витрины, вдыхает аромат кофе, который варят здесь на каждом углу.
– Нас замечают… – шепчет Ада, когда они проходят мимо компании столичных ребят. Она настроена на приключения.
– Ты со мной не пропадешь! – говорит Ада. – Я не собираюсь стоять в общей очереди! Заметила, как на меня смотрел тот, с кафедры, когда мы подавали документы? Я уже узнала, как его зовут – очень необычно – Стефан. Он, кстати, аспирант и сын ректора…
Ада – маленькая, с пышными рыжими волосами, крепко сбитая, с ярко-оранжевой помадой на полных губах. Анна-Мария рядом с ней чувствует себя нескладной цаплей.
– Зачем тебе туфли на каблуках? – улыбается Ада. Но Анна-Мария уже тянет ее в обувной магазин, она мечтает поскорее совершить первую взрослую покупку и избавиться от своих растоптанных школьных мокасин.
«Первым, что ты сделаешь, когда начнешь зарабатывать, – купишь себе туфли на высоких каблуках, – вспоминает она указания Калиостро. – Это – главная необходимость для красивой женщины. Можешь надеть самое простое платье, но туфли должны быть безукоризненными!»
В магазине подруги долго осматривают обувь. Анна-Мария впервые примеряет высокие каблуки – легкие черные «лодочки» сидят на ноге, словно влитые. Каблучки тоненькие-тоненькие, с позолоченной «стрелкой» посредине. Анна-Мария уже не может отказаться от них, хотя стоят они половину одноразового мачехиного «взноса».
Потом, когда на небе появляется серпик молодого месяца, подруги устраивают похороны старых Анны-Марииных башмаков в ботаническом саду: взбираются на травяной холм и забрасывают их далеко в кусты! Густые заросли моментально проглатывают эти странные снаряды. Начинается новая жизнь. И в ней нет места старым мокасинам.
После девяти вечера улицы еще больше пахнут кофе, к его аромату прибавляется дурманящий запах сирени. Девушки возвращаются на квартиру. Хозяйка уже спит, и они, перешептываясь и смеясь, застилают узкие койки белыми накрахмаленными простынями.
