Эльфрида Елинек - Алчность: развлекательный роман

Отнесёмся однажды к мелким персонажам как к чему-то большому. Ведь мы сами могли оказаться среди них, так и не став большими. Тоже. Навеки остаться маленькими, что бы там ни было: участь. Делай что хочешь, ничего не возбраняется, это неотъемлемо, никто у нас этого не возьмёт. Никакой покупатель. Как мы ни заверяем, что совсем не то имели в виду, а Евросоюз так и тянется к нам своими материнскими руками, мы больше высморкаться не можем иначе, как под строгим наблюдением. Ну, что мы опять такого натворили к столу? Лакомый кайзершмарн. Господин Лис со своими отбомблёнными культями не справился бы с этим блюдом, он не наш, хотя сделал за нас всю работу. Теперь он повесился на стенном крюке. Он зубами содрал оболочку со шнура своей электробритвы, оборвал всю изоляцию, терпеливо и спокойно оголил провод. Смерть под конец день и ночь не сводила с него алчущих глаз. Свой подбородок он описал ещё как германский, а нос ни о чём не говорит, у северных германцев, восточных германцев, местных германцев, негерманцев и у разных прочих славян он точно такой же. Борьба уже миновала. Господин Лис из Граллы говорит, что ему не нужны ни жалобы, ни нытьё, это ничего не даст. Что борьба уже миновала; он считает, что боролся и многим рисковал. Но и это позади. Поток иностранных туристов немного схлынул, потому что в Европе нас бойкотируют. Но и то, что какой-то процесс прекратился, тоже будет позади, Европа к нам привыкнет, притерпится к тому, что всюду будут понуро бродить люди, повесив головы, потому что у них больше не будет работы. Хорошо, давайте дадим им работу. Без денег нет клиентов, на которых мы рассчитываем.

Поедем в столицу, говорит себе женщина рано утром. Сядем в машину ещё до того, как наступит привычная робость. Жизнь задолжала ей эту поездку, она засиделась, и это на ней сказалось. Теперь всё пойдёт быстрее, хоть и не так быстро, словно на Виллахском карнавале, где всё мчится мимо нас словно в ускоренной съёмке, чтобы мы не успели почувствовать желание рассмотреть всё как следует. А вот и серая лента автобана, который с виду очень похож на озеро, которое в иные зимние дни тоже очень похоже на бетонную площадь. Милости просим. Машина забирает ленту под колёса и решительно отмеряет её, авось в конце добавят небольшой домерок к покупке, как в старомодных магазинах швейных принадлежностей, где продавщица всегда немного добавляет, но не темпа. Тихо не бывает никогда, потому что женщина и здесь немедленно поставила кассету и слушает фортепьянный концерт. Я, правда, не знаю её характер, поэтому не смогу его описать, но на некоторых фотографиях, не на всех, в ней есть некое ожидание, как мне кажется, но причина, возможно, кроется в том, что, фотографируясь, не трогаешься с места, а выглядеть хочется трогательно. Но не всякая тишина чего-то ждёт. Некоторая только того и ждёт, чтобы наконец уйти в себя. Об этом она позаботилась заранее. Перед тем, как расставить в себе всё по местам, печали и радости, надо вымести всё, что могло бы напомнить о прошлом. Лучше заново всё покрасить. Если не выйдет, придётся и дальше краситься снаружи.

Я не знаю, почему женщина, уже добравшись до предместий столицы, непременно захотела заехать в свои прежние места, растянутый пригородный посёлок у западного края города. Там никогда не ставили предела человеческой фантазии, и это хорошо, но то, что из этого получилось, уже не столь хорошо. Альпийские островерхие виллы с заранее заготовленными и пристроенными круговыми балконами в геранях и бегониях, в которых дом сверкает, как карбункул, — пожалуйста. Бог, метни сюда молнию, да посильнее, чтобы нам привиделось, что нас тут и не было никогда! Выжечь огнём эту память. Другие дома представляют собой копии домов большого города, но сильно уменьшенные. Я по-дружески прошу, заберите у меня назад память об этом раннеримском садике перед домом, об источнике, бетонных распорках и розовых роспусках, пока она не полезла у меня из ушей и не упала на ноги. На моих ногах ей далеко не уйти, этой экстатической памяти. Вот тоже милый домик, посмотрите сюда, тут на каждом этаже пристроено от семидесяти до ста пятидесяти квадратных метров, они нагромоздили бы и десять этажей, эти дорогие владельцы. Трудно остановиться, имея возможность сделать из альпийской хижины небоскрёб. Я бы не стала, меня бы устроила и хижина, и тогда бы я не искала себе другого человека, с меня бы хватило и дома. Женщина едет дальше вместе со своей машиной. Ещё в больнице в Земмеринге она затосковала по партнёру, с которым могла бы хоть раз, пока не поздно, насладиться жизнью, она хотела бы пристроить его к дому, в котором можно было бы готовить, есть, спать, жить и после этого с миром уйти. Но она догадывается, что он предпочёл бы обладать одним этажом её домика, чем ею самой целиком. Он хочет всё иметь один. Даже если он получит её даром, его будет интересовать лишь довесок, дом, — чтобы внедриться в него. Этот брак не может быть заключён. Женщина должна признаться себе в этом, а до тех пор я не успокоюсь. Вот она идёт мне навстречу, видит моё общество, запинается, потому что ведь она дорожит лишь одним человеком, и потом поворачивается и снова исчезает в утренних сумерках, а жаль, ведь она чуть было не попала мне в руки! Я чуть не схватила её, я уже дотянулась до неё кончиками пальцев. Я спешу за ней, обескураженная тем, что женщина улизнула от меня, и прикладываю ладонь ко рту, как я всегда делаю, когда смеюсь. Так заведено там, где я живу. Нет, это не заведение, ведь кроме меня там никого нет, за исключением благотворительности, которая говорит: вот она я, и хочет от меня денег. Женщина и я — разве мы с ней одно? Мы пока не договорились, один ли у нас план.

433 но меня бы это не удивило. Итак. Во-первых, выедем на автостраду в сторону центра, но сначала завернём в Виенталь. Там тоже шумит река, которая, правда, может цапнуть лишь ближайшее окружение, и то лишь в половодье, раза три в году, не чаще. В остальное время её почти не видно. Разве нужно, чтобы и река была так же мила, как женщина? По мне, так пусть будет и страшнее; минутку, вот объявился один человек, который хотел бы со мной поговорить, но прошёл мимо. Я пригнулась за рулём — авось он меня не узнает. Он идёт дальше. Всё идёт дальше. Вода ещё всех нас пожрёт и поглотит. Как этих двух мужчин, из тех многих, кто исчез, так и не вынырнув больше, в воде, в этих странных вратах, через которые одни проходят, а другие проходят через другие, но куда? Представьте себе воскресный вечер, складную байдарку, которая, нахлебавшись воды, стоит в зарослях камыша, как крышка, так сказать, как пробка, наполовину утонув в плоти воды; в самой широкой части эта конструкция достигает восьмидесяти пяти сантиметров. Два гребца уплыли на ней и исчезли, двое молодых людей, какими и мы хотели бы быть, но не этими, сейчас вы узнаете почему. Они уплыли в зимний день, дул холодный ветер, вода была ледяная-может, скоро она вообще взялась бы льдом, присмирев как никогда. Видите ли вы множество детских рук, которые подняли вверх своих надувных резиновых зверей или держатся за руки взрослых, чьи они дети и из чьих рук они торчат, как пробки, венчающие своих родителей, слышите ли вы шум, восклицания, смех, видите ли вы песочницы? Или, может быть, вы видите фигу ристку, которая в стремительном вращении просверливает во льду дыру в которой она сама потом может стать пробкой? Это значило бы, что было не лето, как и сейчас не оно. Тогда мы всё сказанное берём обратно, ведь это всего лишь написанное. Теперь это исчезло, и мне совсем не нужно в этом разбираться. Прежде чем вернётся моя робость, которая мне так мила, но которая всегда держит меня подальше от воды. Лучше отпустим этих двух мужчин в их складной байдарке в воду, ведь нам — то ничего не будет. Где-то горит костёр, где-то поставлена палатка, где-то и я дома, где я могу включить отопление, но не здесь. Что-то варится в походном котелке, руки людей тоже греются над огнём, что-то извлекают из котелка, потом они отправляются до следующей стоянки, в то время как признаки их жизни всё больше истончаются, исчезают, как и странные привычки людей, например мыть руки перед едой. Горстка собранных камешков, причудливо сложенные ветки, несколько осколков бутылочного стекла, пластиковый мешок, наполовину наполненный ветром, — мне незачем объяснять это, потому что это сейчас же исчезнет в окончательности, и посему это будет лишним. Больше никаких усилий. У меня тоже позади долгое странствие. Кораблик жизни проплывает мимо, лодка, которой угрожают лёд и глубина, даст Бог, она вернётся снова. Обозначения на водной карте, которые так и норовят внушить нам веру, что вода твёрдая, голубого цвета и можно в ней разместиться, как в комнате, и появиться где и когда захочешь. Ах, можно и пару образовать, всё равно с кем, может, как эти двое молодых мужчин, которые исчезли, думает женщина по дороге. Они упаковали свою складную байдарку в виде рюкзака и долго ехали на региональном поезде, пока не добрались до воды, которая и была их целью. Потом на воду со всем своим громоздким багажом. Теряется след, который сам себя не ценит, след, которому лишь бы сняться с места и податься куда-нибудь, неважно куда, лишь бы подальше! Конец всякому уюту с подушкой под головой, и вот она уже безвольно кружит, лодка, дрейфует, в радиусе пятидесяти метров потом выловят вёсла и рюкзаки, палатку, походную посуду, продукты, паспорт и пластиковую карточку одного из пропавших, больше ничего. Ты, вода, что ты снова наделала? Почему на носу и на обоих бортах лодки зияют такие трещины? Будто кто-то аккуратно их разрезал, словно лезвием бритвы. Но мы же не «Титаник», а если бы мы были им, то могли бы заработать на своей гибели большие деньги. Но и в мелких водоёмах может образоваться лёд, даже быстрее, чем в глубоких. Как, разве он образован? Когда водоём так быстро замерзает, то слой льда тонкий, как дуновение, и такой острый, что об него можно порезаться, у меня это случается даже с бумагой, даже в тепле и уюте. Кроме бумаги, мне для него ничего и не нужно. Когда такая складная лодка сталкивается с таким слоем льда, то это происходит относительно быстро. Вода попадает внутрь, а люди наружу. Лодка наполняется. Давайте посмотрим на погоду: утром лишь слабая облачность, временами проглянет солнце. Вплоть до полудня вязкий туман. После того как он рассеется, дневная температура поднимется до шести граду сов. Ночью угроза местных заморозков. И это означает триста метров туда или триста метров назад, потому что даже тренированные спортсмены в ледяной воде долго не продержатся, лишь несколько минут. А потом и они прейдут — и минуты, и люди. Их и посейчас нет, я теперь вместе с их семьями думаю о них, пожалуйста, и вы тоже сделайте это, где бы вы ни находились. Если вы никогда ни о ком не думали, то это будет хорошее упражнение для начинающего. Ему не придётся думать о миллионах, а всего о двух штуках молодых людей. Подумайте сейчас же о мёртвых, например об утопленниках, двое из которых здесь не могут говорить за других, да и сами недоступны для разговора. Мобильник отключён. Если вы заглянете в глубину вод, там тени, это не люди, это древесные стволы, которые затонули, там, да, посмотрите туда, это лишь затонувшая, проржавевшая лодка, а вон там, справа, лишь береговые скалы. Вынырнут ли мёртвые снова, мне было бы очень интересно. Из прошлого они могут это сделать, не вопрос. Но смогут ли из воды? Габи уже смогла это, нет проблем. Уложить чемодан, нести свои тяготы или дать нести их другим, мыкать горе или причинить его другим, набрать воздуха, предаться зелёной пластиковой парусине, но человек не парашют, воздух его не держит, человек не корабль, вода его не держит, человек — кусок мяса, сам почти целиком сделанный из воды и воздуха, если сможет их добыть. Некоторые не возвращаются из мёртвых, наперёд просто нельзя сказать. Течения, глубина водоёма и температура — всё это играет большую роль, которая в жизни достаётся