Эдуард Тополь - Игра в кино (сборник)
Блеклое утро высветило окно Полиной квартиры.
Гурьянов лежит с открытыми глазами, притихшая счастливая Полина дремлет на его плече.
– Женюсь я на тебе, – говорит вдруг Гурьянов.
Полина вздрагивает, открывает глаза.
– А что? – продолжает он. – Поженимся, будем жить.
Полина стрункой вытягивается под одеялом.
– А что ты меня старше, так не в том дело, всякое бывает, главное – была бы любовь.
Полина не выдерживает – всхлипывает и, уткнувшись лицом в подушку, плачет навзрыд.
– Да ты что? Что с тобой, Поля? – испугался Гурьянов.
Она не унималась. Он встал, набрал воды в кружку.
– Выпей. Да что с тобой?
Полина повернулась к нему, утерла слезы, сказала с тоской:
– Дура я, Митя, ой, дура! Загадала. Вроде если ты ночью про любовь скажешь, значит – так это… снова бросишь меня.
– Тьфу! – сказал Гурьянов и сам выпил воду из кружки.
Полина прижалась к его плечу и спине, жарко и быстро сказала в затылок:
– А ты не слушай меня, не слушай. Ты женись. Мы детей заведем, много!
– Делов у меня – детей тебе делать!
Она отстранилась, спросила с болью:
– Что ты мечешься, Митя?
Он молчал.
– Ты сюда за деньгами приехал? Хочешь, я тебе денег дам?
– Какие деньги! – поспешил возмутиться Митя. – Плевать я на них хотел.
– А что тебе нужно, Митя?
– Я б сейчас арбуз съел, это точно, – вздохнул он.
– Эх, Митенька. Куда ты свою жизнь откладываешь, кому?
– Да ты ее хоть видела – жизнь? – усмехнулся он.
– Я много видела, Митя, – сказала она, не шевелясь и глядя куда-то в далекое – за стены – пространство. – Ладно. Тебе скажу. Чего уж теперь?.. Бездетная я, Митя.
– Как это? – оторопел он.
– И муж оттого ушел, – продолжала Поля. – Врачиха сказала – не будет у меня детей. – Она будто сглотнула слезы, но глаза были сухие. – А тебе жену на всю жизнь надо – чтоб и дети были, и вообще…
– Да не нужна мне жена! – в сердцах сказал он. – Ну вас!..По тонким бикфордовым шнурам резво катился огонь. Шнуры бежали от временного дощатого навеса к подножию заснеженной и поросшей стелющейся березой сопочке, а за ней, вдали, внизу, в распадке шли работы по прокладке трубопровода, и там же заходил на посадку вертолет Ми-6.
Огонь добежал по шнурам до разложенных по цепочке мешков с аммоналом, ухнул шестерной взрыв, сопку разом ополовинило этим взрывом, взметнуло, как щепу, подлесок, закружило с мерзлотой и снегом и кинуло вбок.
А по дощатому настилу временного укрытия застучали комья земли, и у входа взрывной волной бросило оземь мертвую белую куропатку.
– Убери, – попросил Гурьянова Фадеич. – Не могу смотреть. Придумали бы чего, чтоб все живое до взрыва разбегалось, а? Написать в газету?
Гурьянов не успел ответить – затрещала «урожайка». Фадеич снял трубку.
– Алле? Да, закончили, снимай оцепление. Положил трубку и сообщил Гурьянову:
– К тебе гости прилетели.
– Кто? – удивился Гурьянов.
– Не знаю. Собирай инструмент.Полина шла от вертолета, глаза радостные, аж светятся.
Гурьянов двигался ей навстречу вдоль нитки нефтепровода, мимо работающих трубоукладчиков, скреперов.
– Здравствуй. Случилось чего?
– Ага. Здравствуй, Митя. Поцеловать можно?
– Люди ж тут. Шальная ты, ей-бо!
К вертолету спешил пилот, предупредил:
– Вы недолго. Сейчас вылетаем.
– Я быстро, – отозвалась Поля. – Отойдем, Митя.
…Они стояли в стороне от людей и вертолета. Снег и солнце слепили глаза.
– Ты ж говорила – бездетная, – изумлялся Гурьянов.
– Ну да, – счастливо улыбнулась Поля. – Сама удивляюсь. А врачиха аж не поверила сначала, а потом убедилась – точно. От любви, наверно. Просто, говорит, чудо какое-то. Митя, ты не думай, я не в жены прошусь. Только скажи: дашь ему имя свое?
– То есть как это?
– Я сама воспитаю, только бы имя, фамилию, а? Чтоб отца знал. А тебе хлопот никаких не будет, ей-богу.
– Дура ты! Я сказал – женюсь. И женюсь. А с ребенком нам рано. Понимать должна – что у нас есть? Женимся, на курорт съездим, погуляем годика два – тогда и…
Она как помертвела сразу:
– Ну что ты все считаешь, Митя! Я ж не прошу ничего, только фамилию. Ты ж не любишь меня.
– При чем тут любишь?! Просто нам рано сейчас, рано. Я еще жизни не видел.
– Эй! – позвали их от вертолета, и тут же взревел мотор, и винт погнал по полю снежную замять.
Гурьянов и Полина побежали к вертолету. Он держал ее под руку, будто она уже на сносях была, и говорил, и просил на ходу, наклоняясь под встречным ветром и снегом:
– Нам сейчас не надо этого, Поля. Я приеду. Я через неделю за взрывчаткой приеду, слышишь? Ты сама подумай – зачем нам дитя сейчас?Бортовая полуторка, высоко подпрыгивая пустым кузовом на ухабах, поднялась с реки на взгорок, проехала по улице поселка и тормознула у магазина.
Перед входом в магазин стояли оленьи нарты и человек десять ненцев в оленьих малицах и кисах. Хоть и день уже был, а магазин закрыт на висячий замок, и ненцы волнуются.
Гурьянов направился ко второму торцу, к жилой Полиной половине дома. Уже подошел почти, когда оттуда вышла располневшая Алена, закрыла дверь на замок и двинулась ко входу в магазин, крикнула ненцам:
– Сейчас! Открываю!
– Лена, – сказал ей Гурьянов. – А Поля где, в больнице?
Но Алена демонстративно смотрит сквозь него, как на пустое место, и проходит мимо.
– Алена! – недоуменно окликнул он.
Нет, не обернулась.Митина полуторка на рысях тормознула возле буровой вышки, юзом прокатилась по разъезженной ледяной колее, стала. Митя прямо с подножки запрыгнул на помост буровой, схватил Феньку за лацканы брезентовой робы.
– Где Полина?
Фенька промазученной рукавицей оторвал Митины руки от своей робы, поднял холодные глаза, сказал спокойно:
– А тебе зачем?
Бурильщики выжидательно повернулись к ним от ротора, готовые, конечно, в случае чего тут же прийти Феньке на помощь, но Гурьянов по-прежнему резко спросил:
– Знаешь иль нет?
– Нет. Да она и сама не знает, – горестно отвечает Фенька.
– Как это? Мне сказали, она улетела. Куда?
– Я ж говорю: она сама не знала.
– Она ж брала билет!
– Не-а. Она почтовым до Тюмени, а оттуда – куда поведет. Сказала, что рук тебе вязать не хочет. – И вдруг прибавил с жалостью и даже снисходительностью какой-то: – Дурак ты, Митя.Он шел по окраине поселка. Ненецкие чумы стояли здесь вперемешку с русскими рублеными домами, и во дворах, вывешенные на шестах, дубились морозом вывороченные собачьи шкуры. Позже из них сделают унты, столь нужные человеку на Севере, но все же эти пестрые выворотки, бывшие еще вчера живыми Тузиками и Бобиками, это напоминание о людском и собственном предательстве, выставленное в ряд… с души воротило глядеть, паскудно было. Опустив глаза, Гурьянов ускорил шаг.
В сберкассе молодая кассирша крест-накрест перечеркнула сберкнижку и с явной враждебностью выложила перед Гурьяновым самые старые деньги – несколько пачек засаленных и захватанных рублевых и трехрублевых купюр. Медленно отсчитала еще шестнадцать старых рублевок, подвела итог:
– Одна тысяча сто шестнадцать рублей двадцать три копейки. Пересчитайте.
– А крупней нету?
– Для вас – нету. Пересчитайте.
– Дура, – сказал он и сгреб деньги.
А потом в «балке» он складывал в чемодан свои вещи – свитер, пару рубах, белье. Деньги, перевязанные бинтом, сунул поглубже, на дно. На тумбочке стоял транзисторный приемник «Сокол», Гурьянов поколебался, но взял и его, положил в чемодан.
– Куда ты? – удивился оспатый.
Гурьянов промолчал.
– Ты куда собрался? – приставал оспатый.
Гурьянов взял чемодан и подался к выходу.
– А чё случилось? – спросил оспатый с недоумением. И даже слегка загородил дорогу. – Чё случилось, Гурьянов?
Гурьянов поднял на него глаза.
– Чихал я на вас. Понял?Вертолет взревел, закрутил винтом.
Механик изнутри салона защелкнул дверцу и мимо Гурьянова, по мешкам с мороженой рыбой пробрался вперед, к пилотам. Рыбы в вертолете было много – целый салон. Нельма и муксун – в мешках, а полутораметровые осетры, звонкие, как бревна, свалены были прямо на пол. Заиндевевшие, они смотрели на мир тупыми слюдяными глазами.
Гурьянов сидел у иллюминатора на мешке с мороженой нельмой.
Вертолет оторвался от земли и, выполняя разворот, завис над стройучастком.
Там, на стройучастке, шла привычная работа, люди тянули через тайгу нитку нефтепровода. К стоявшему возле прорабской Фадеичу спешил с каким-то делом оспатый…
Гурьянов презрительно отвернулся от иллюминатора.
Закончив разворот, вертолет выровнялся, и земля утонула под ним, укрылась облачностью.Часть 4 Столичная жизнь
Солнечным мартовским утром Дмитрий Гурьянов прибыл в Москву. В аэрофлотском автобусе гремела джазовая музыка радиостанции «Юность» – о весне, о молодости, которой открыты все пути и дороги. Гурьянов оглядывался, озирался – вот она, Москва, вот она – жизнь, вся – впереди, как спелое яблоко, которое еще предстоит надкусить. А все, что прожито так или не так, – в прошлом! А теперь мы все начнем по новой! И место для этого вполне подходящее – столица! На улицах – потоки лаковых машин, сверкание витрин, торопливость студенток. Даже снегоочистители жуют снег под музыку «Песняров».
