Дмитрий Леонтьев - Охотники за удачей
— Так ты ее все-таки подобрал и притащил к себе?! — наконец разобрался в этой словесной карусели Профессор. — Ой, дурень ты, Толстяк, ой, и дурень!
— Нужно бежать, Профессор, — бормотал Толстяк, — потому что ей очень плохо и надо что-то делать… Быстро, Профессор, быстрее!
— Не подталкивай меня, — ворчал Профессор, семеня рядом с Толстяком по улице. — Кому говорю — не подталкивай! Сам недотепа и еще ребенка себе на шею посадил. Мучайся теперь с вами двумя… Не подталкивай, говорю, не помрет она, не волнуйся ты так. Сейчас посмотрим и решим, что делать… Не хватай меня за руку, я сам иду!
На чердаке он опустился перед девочкой на колени, взял ее руку, сосчитал пульс, оттянув веки, заглянул ей в глаза, пощупал лоб, прислушался к дыханию и удрученно покачал головой:
— Плохо дело, Толстяк. Я не врач и точный диагноз поставить не могу, но, кажется, у нее воспаление легких. В ее возрасте это очень опасно. Необходимо срочно отвезти ее в больницу. Я ничем не могу ей помочь, здесь нужны специалисты. Хорошие врачи, хорошая палата, хорошее питание, дорогие лекарства и все такое… Здесь ее оставлять нельзя.
— Ага, — испуганно кивнул Толстяк и уже было наклонился, чтобы поднять ребенка на руки и бежать в больницу, как замер, что-то вспомнив. — Нельзя ей в больницу, — сказал он, — никак нельзя. Ее ищут. И ее там найдут. А если найдут — убьют.
— Нельзя ее здесь оставлять, — ответил Профессор. — Она может умереть. Говорил я тебе — не связывайся…
— Профессор, — взмолился Толстяк, — ты же умный, придумай что-нибудь! Нельзя ей в больницу! Убьют ее там. Придумай что-нибудь другое. Ты же такой умный, ну придумай что-нибудь…
— Что тут придумаешь? Ей лекарства нужны, тепло, уход… В другой обстановке, в домашних, благоприятных условиях, может быть, и можно было бы попытаться… теоретически… Но это какие условия нужны! Какие деньги! Может быть, даже… миллион! А то и больше… Есть у тебя миллион?
— Нет, — признался Толстяк.
— И у меня нет. На что ей лекарства и витамины покупать будем? В тепло ее необходимо перенести, от сквозняков оградить. Есть у тебя квартира?
— Нет…
— И у меня нет. Так что же прикажешь делать? Здесь ее оставлять умирать?
— Нельзя ей умирать, — испуганно сказал Толстяк. — Никак нельзя. Она еще маленькая… Профессор, придумай что-нибудь! Ну, пожалуйста!
— Да отстань ты от меня! Что я могу придумать?! У меня, как и у тебя, ни угла, ни денег. Даже если сами будем подыхать, и то не сможем себе помочь… Мы — нищие, Толстяк, не забывай об этом. Из всех нас только дядя Леша может позволить себе болеть и умирать в комфорте. А наше дело — гнилое…
— Дядя Леша, — встрепенулся Толстяк. — У него есть деньги. Он же почти не нищий… Он… Я пойду к нему и попрошу…
Профессор посмотрел на него с сожалением.
— Ты — больной, Толстяк. Только, в отличие от нее, ты — душевнобольной. Нашел, у кого просить. У дяди Леши зимой снега не выпросишь. Нас он, как липку, обдирает, хоть с нас и брать-то особо нечего, а ты хочешь у него сочувствия поискать… Как же, найдешь… Он в последнее время совсем желчный стал, ядовитый, как змея, благо что не шипит. Старость свое берет, болеет постоянно, видать, чувствует приближение смерти, потому и бесится… К нему сейчас даже приближаться опасно, не только говорить о чем-то…
— Я все же пойду, — решился Толстяк. — Нельзя ей в больницу… Ведь не каменное сердце у него… Одно дело мы — это понятно, но ребенку-то он должен помочь…
— Ага… Должен, — скривился Профессор. — Держи карман шире… Знаешь, сколько денег надо? Нас с тобой продай, и то не наберется… Дурью ты маешься. Не будет толку от этого. Гляди, еще бока намнут…
— Профессор, ты посиди с ней, хорошо? Я быстро. Если она вдруг попить попросит, или проснется и испугается… Ты ей тогда сказку расскажи. Она любит сказки. И скажи, что я скоро приду. Пусть не боится. Я быстро… Ты пока посиди с ней…
Толстяк выбежал, а Профессор сел рядом с девочкой и заботливо укутал ее старым свитером. Зачем-то оглянулся, словно стесняясь самого себя, и тихо запел колыбельную.
Прошел час. За ним медленно прополз второй. Профессор знал, что дядя Леша жил на другом конце города, в комнатах полуразрушенного дома, снести который у властей не было ни денег, ни желания. В этом полуразрушенном здании дядя Леша и устроил себе настоящие апартаменты, собрав в две комнаты остатки мебели со всего дома и натащив туда всевозможных скатерок, коробочек, горшочков и плакатов, собранных на городских свалках. В одной из «жилых» комнат даже был действующий камин, возле которого и любил греться долгими зимними вечерами «король нищих и бомжей». В том же доме жил и наводящий на всех бродяг ужас «адъютант» дяди Леши — Черепок. Бывший зек, «опущенный» в первую же ходку за какую-то провинность перед ворами (кто-то утверждал, что это было наказание за то, что он допустил оплошность, накалывая татуировку кому-то из «законников», кто-то утверждал, что это было наказание за «крысятничество»), потерявший квартиру и давно уже обосновавшийся в трущобах города. Он был прост и понятен в своей трусливой озлобленности — привыкший подчиняться более сильным и получавший наслаждение от мучений слабых.
А вот личность дяди Леши оставалась для всех загадкой. Никто не знал, откуда взялся этот неприметный, какой-то серенький человечек лет семидесяти с большой, лобастой головой на хилом, тщедушном теле. Никто не мог понять и то, как в короткие сроки дядя Леша смог скрутить разномастный мирок бродяг и бомжей и перекроить его по своему желанию и на свою пользу. Казалось, вроде, и нет в этом невзрачном человеке ничего особенного — ни силы, ни нагловатости, ни влиятельных покровителей, но почему-то все сразу признали его право на лидерство и безропотно подчинялись самым тиранским распоряжениям. Были в нем какая-то почти мистическая властность и воля, действующие на размякших под ударами судьбы бродяг как заклинание. Догадок по поводу его «прошлой жизни» ходило немало. Говорили, что он был офицером КГБ, навлекшим на себя немилость власть придержащих, шептались, что он «развенчанный вор в законе», трепались, что он бывший «положенец», и даже судачили, что он является членом влиятельной секты масонов. Но сказать наверняка кто он такой, не мог никто. У него не было ни отчества, ни фамилии, ни прошлого. Профессор не верил даже в то, что у дяди Леши была душа, а уж говорить о жалости и сострадании… На сей раз в своей наивности Толстяк превзошел самого себя.
Время шло, и Профессор уже начал было беспокоиться, когда скрипнула чердачная дверца, пропуская Толстяка и… дядю Лешу в сопровождении угрюмого Черепка.
— Вот она, — сказал Толстяк, указывая на девочку. — Все еще без сознания? — спросил он Профессора.
Растерявшийся Профессор лишь кивнул, не сводя глаз с тщедушной фигуры «короля нищих». За последние дни дядя Леша сильно сдал. Редкие волосы беспорядочно торчали во все стороны неопрятными сальными клочьями, глаза запали и казались еще более устрашающими — словно догорающие угольки тлели в глубине печи. Черты лица заострились, кожа напоминала желтоватый пергамент, и даже уши словно засохли, оттопыриваясь и костенея. Профессор невольно поежился — ему показалось, что перед ним стоит живая мумия. К его ужасу, дядя Леша заметил это. Глазки- угольки впились в его лицо, словно прожигая насквозь.
— Что с ней? — каркающе спросил дядя Леша.
— Точно сказать не берусь, но, кажется, воспаление легких, — ответил Профессор. — Она провела сутки на улице, в легкой одежде, с мокрыми ногами… К тому же стресс… И — вот…
— Дядя Леша, пожалуйста, — сказал Толстяк. — Я сделаю все… Только спасите ее. Нельзя ей в больницу. Убьют ее. А если ей не помочь, то здесь умрет. Она же такая маленькая, беззащитная… Нельзя ей умирать…
— Нельзя, — прокаркал дядя Леша. — А кому можно? Тысячи умирают каждый день… Что она забыла в этом дерьмовом мире? Что ждет ее? И зачем вообще тянуть? У нее нет будущего… Нельзя… Надо же, как сказал.
— Правильно, — услужливо поддакнул Черепок. — Зачем нам проблемы с бандитами? Ее «шерстневцы» ищут, весь город на уши поставили, а они шутить не любят. Кто мы для них?.. Как насчет «ножичком по сахарному кадычку» заработать, а, Толстяк? Сдать ее «шерстневцам» надо, как пить дать, надо. И услугу окажем, и весьма вероятно, что деньжат на этом срубим… Да, дядя Леша?
Дядя Леша молчал, пристально глядя на ребенка. На его бесстрастном лице не было ни одной эмоции.
— Ясно, для чего он ее к себе притащил, — продолжал разглагольствовать Черепок. — С девчонкой-то милостыню куда легче собирать. Вот он и хочет, чтобы мы за ее лечение заплатили, а он барыши себе в карман положит. Сдать ее нужно… за вознаграждение…
— Заткнись! — сказал дядя Леша. — Я думаю… А ты, Толстяк, подойди ближе ко мне… Я плохо вижу твое лицо… Здесь темно… Скажи мне, Толстяк, что ты будешь делать, если мы эту девчонку «шерстневцам» сдадим? Ты ведь не думал о такой возможности, когда бежал ко мне? Так что ты будешь делать?
