Борис Рохлин - У стен Малапаги

Он властен уличать фарисеев и саддукеев. Казнить и миловать.

Вначале выжженная земля. Сад мёртвых. Потом Прекрасный Новый Мир. Разрастаются, цветут, шелестят, дают приют и тень сады Мецената. В аллеях встречаешь музыкантов и музыковедов, актёров и кинематографистов, философов и мимов, поэтов пламенной лиры и поэтологов. Воспевают, слагают стихи. О прекрасных дамах и о прекрасном юноше. Адонисе, Антиное, Асфоделии..? Нет. Об Августе, новом Августе. Рассказывают, представляют, творят великие мифы.

Заслушаешься и заглядишься, очарованный.

И цель ясна — построить Город, Государство солнца, где все-все-все чувствовали бы себя уютно, как в маленькой тёплой камере. Без сквозняков.

В ночном беззвёздном небе ярко освещённый портрет Шамшиадада. Он сильный, волевой, целеустремлённый. Как в жизни.

Убитие, раненые, искалеченные, несчастные навсегда. Их всё больше и больше. У Варфоломеевской ночи рассвет не предусмотрен.

Гибнет, осыпается цвет. Оно и к лучшему. Приходить в этот мир не имеет смысла.

И спросил их: — Кто вы такие?

И они ответили Ему…

Кабинет Шамшиадада. Сидит уже под тремя портретами. Слева — в кругу семьи, справа — среди соратников.

В руке карандаш. На лице… трудно сказать, но приятного мало.

— Сработано на славу. Экая игра воображения. Главное — погуще замесить.

— Шампанского мне, французского!

Нет, лучше водки на бруньках.

Выполняющий волю начальника — герой и совесть нации. Что с ним произойдёт при исполнении, умом не понять. Только сердцем.

Перед победителями город мёртвых. Гордость, пыл, жертвенность распирают грудь любимых военачальников. Специальный пошивочный легион перешивает мундиры ежедневно.

Представители Стран Заката посетили убежища на освобождённых территориях. Интересовались, по правилам ли отделяют души от тела, нет ли отклонений от норм гуманности и умеренности.

— Приятно смотреть, — говорят, — лучше, чем у нас.

— С нами надо по-хорошему, тогда и мы по-хорошему. Так там и скажите.

Чи в оранжерее. Удобно расположился в кресле среди цветов и фонтанов. Читает книгу. Он автор и герой.

Кабинет, лампа. Направленный резкий свет слепит глаза. Неприятно. Тебя видят, ты — нет. Встать бы да уйти. Он не встал и не ушел. Неприятная сиюминутность пройдет, забудется, а завтра… Ради «завтра» можно и потерпеть.

Неожиданно вскакивает и с чувством поёт. На мотив «Тыквы-горлянки».

Сине-зелёный так чист небосвод,Яркие звёзды блестят…Кажется мне:На Священных горахРядом со мною святые стоят.

Занавес опускается.

Базис общества — прапорщики, фельдмаршалы и сержанты Служб.

Потом идёт надстройка. Концерты духовой и духовной музыки, танцевальные вечера, ночи сатиры и юмора, теле- и кинофильмы, поэтические чтения о Родине и Корпорации. Иерархи, закончившие двухгодичные курсы имени Чи, конструируют овации и крики «браво». Благословляют и освящают перевоспитание не оправдавших упования начальства. Во всех учебно-воспитательных заведениях вводится обучение радостно-светлым возгласам и звукам. Мычание младенцев должно быть патриархальным, в национальном стиле.

К надстройке относятся также поздравительно-восторженные послания в адрес Чи, Органов Внутренних и Внешних, Полководцев и Пророков Госумственности. Надстройка обогащается почтительными донесениями граждан и сословий на врагов, изменников и прочих отсталых и недоросших до почтительности и восторга.

В целях образовательных и воспитательных по воскресным и праздничным дням проводятся под музыку и пение жертвоприношения лиц неполной почтительности.

В исполнении «Оды к радости» перерывы не предусмотрены. Веселие, хороводы, заздравные песни.

Великий Ашшур и его счастливые потомки уже на горизонте. Наденьте очки.

Времена отчаяния и унижения прошли. Настала эпоха процветания и неуклонной горделивости. Среднее звено, оперативные труженики безопасной жизни, молодые и голодные, на марше. Они неостановимы, непобедимы, бессмертны. Это — фениксы. Там, где они пройдут, не остаётся ничего и никого. Кроме тишины, благолепия и веры в необратимость происшедшего.

Началась Великая Охота. Священная Директория благословила. Ещё немного. И, как выражаются пастыри, мы всем миром начнём великую стройку взаимного согласия и любви. У нас всё для этого есть, Главное — есть Отец Нации и Спаситель Отечества.

Все будут удовлетворены. Никто не будет забыт. Каждый получит по заслугам.

Сила, державность, самобытность — и вперёд по светлому пути.

— Как насчёт Провинции?

— Бомбардемант будет продолжаться до полной и окончательной. Мы не отступим. Мы строим Порядок с большой буквы «ЧИ».

— Давно не сиживал на вавилонских унитазах столь напористый малый.

— Ассенизационное любострастие распространяется, как поветрие. Из каких роковых яиц вылупился этот парубок?

— Мы и высидели.

— Как так?

— Незаметно.

В районе Андоры погибли центурионы и множество легионеров. Траура по погибшим не будет. В Вавилоне подобные инициативы с мест не одобряются.

Пропускной пункт «Гиндукуш-1» временно закрыт. Бомбят Канесу и Анехтаун.

Местное население поддерживает. Вдохновлено идеалами, запечатлёнными в «Циркулярах»: величие, сила, высшая справедливость. Сверены с «Основным Текстом» и соответствуют. Демонстрирует динамизм и готовность.

Исполнитель Обязанностей и Главный Ревизор посетил Провинцию. И ничего не обнаружил, кроме светлых танцевальных зал и изящно, со вкусом одетых старушек. Им дают уроки контрданса.

— Государственное деяние, Акт высшей мудрости, — проворковал Исполнитель в Совете Старейшин.

Не нам судить об этом. Не поводите зябко плечами. Гоните прочь пугающие мысли. Взирайте почтительно вдаль невинно-остекленевшим взором. Застряньте на улыбке и останьтесь при ней.

Зачем куда-то рваться?

Главное, не сбиться с пути, не оступиться. Человек слаб. Всегда может что-нибудь не то в голову прийти. Противоправно и против воли.

И вдруг мы прозрели.

Да ничего не надо. Нужно только погодить. А если прикажут образ мыслей изменить, то мы и от этого не откажемся. Всегда готовы.

Враг отступает. Жидкий свет зари,чуть занимаясь на Востоке мира,…колеблется. Но продолжает путь.

Ашшур, Ашшур… Исполненная мечта.

ЭССЕ

Скажи им там всем

Однажды Сергей сказал фразу, которая — вероятно, в силу некоторой непонятости для меня, — сохранилась в памяти: «Я вышел из „Голубого отеля“ Стивена Крейна».

Почему Стивен Крейн, а не Хемингуэй, например, который и сейчас кажется мне автором, наиболее ему близким? Хотя рассказ, точнее, его начало, имеет прямое отношение к Сергею Довлатову, если не как к рассказчику, автору, прозаику, то как к человеку. «Голубой отель» начинается фразой: «Отель „Палас“ в форте Ромпер был светло-голубой окраски, точь-в-точь как ноги у голубой цапли, которые выдают её всюду, где бы она ни пряталась».

Сергей в жизни был, пожалуй, именно такой «голубой цаплей», спрятаться ему было невозможно и негде, впрочем, я думаю, он и не стремился к этому, а посему и доставалось ему больше, чем другим.

Изгнание из университета, служба в охране лагерей для уголовников могли бы сломать любого. У него же это обернулось прекрасной прозой. Но ощущение выброшенности из жизни, своего «отставания», «аутсайдерства» было, насколько я знаю, в те времена ему присуще.

Однажды, после возвращения Сергея в Ленинград, ко мне зашёл приятель и сообщил, что Довлатов сидит дома, никуда не выходит и всех ненавидит. Последнее больше говорит о нашем общем приятеле, чем о Сергее. На что на что, а на ненависть он не был способен. Правда, было, пожалуй, и затворничество, и ощущение безвозвратно утраченного времени. Но здесь на помощь пришло творчество.

Не знаю, как в эмиграции, но тогда он писал очень много, по два-три рассказа в день, словно навёрстывая упущенное не по своей воле. Казалось, это был бег на длинную, почти бесконечную дистанцию, где надо было во что бы то ни стало догнать и обогнать всех тех, кто, как ему казалось, ушёл вперёд. И, в общем, так и получилось — дистанция длиной в жизнь, увы, слишком короткая, если складывать её из дней и лет, но заполненная письмом, русским алфавитом… Как говорил сам Сергей: «Какое счастье, я знаю русский алфавит». Что ж, для художника судьба прекрасная — двенадцать изданных при жизни книг, успех у читателей, признание критики, — увы, американских читателей и американской критики… До издания сборника на родине Сергей, к сожалению, не дожил.