Юрий Петухов - Измена, или Ты у меня одна
— Перед ребятами неловко будет. Нет, спасибо, но я подожду очередного.
В тот же вечер Черецкого ждал еще один разговор. После ужина Каленцев отозвал его в сторонку, подальше от ушей и взглядов. Борька ожидал чего угодно, но только не того, что ему предстояло услышать.
— Поговорим попросту, не как командир с подчиненным, а как мужчина с мужчиной, — Юрий Алексеевич не мог подобрать слов, и Борька это заметил сразу. — Не догадываетесь о чем?
Борька мотнул головой и сделал участливое, внимательное лицо.
— Речь пойдет об Ольге Кузьминой.
Борька остолбенел — какое право, спрашивается, имел на это Каленцев! Ну дает, старлей! Загнул!
— Да-да, именно о ней, — Юрий Алексеевич снял фуражку и пригладил свои коротко остриженные волосы, — поймите правильно — для меня это очень важный вопрос.
— Я слушаю, — Борька все еще не мог сообразить — чего от него хотят.
— Я уже давно приглядываю за Олей, — начал Каленцев, — вас и в помине не было в нашей части, когда я обратил на нее внимание. Я не торопился, ждал, когда она станет постарше, чтобы… Эх, да что там! — Каленцев нервничал.
— И тут вдруг появляетесь вы!
— И что?! — Борька выпустил защитные колючки, понимать в этих делах что-либо он отказывался.
— А то, что все мои планы, да что там планы, чувства, все летит к чертям собачьим, и виной этому именно вы, Черецкий. Пошалить захотелось, ведь так?! Зачем вам девочка?
— А у меня, может, свои планы и свои чувства? — ответил Борька, — и вы не имеете права в них вмешиваться, будь вы хоть…
— Я повторяю, — перебил его Каленцев, — мы говорим как мужчина с мужчиной, а чины сейчас ни при чем!
— А знаете, что я в таком случае ответил бы вам, как мужчина мужчине?
— Знаю, — вновь оборвал его Юрий Алексеевич, — вы или любой другой просто послали бы меня куда подальше! Верно?
Черецкий нехотя кивнул, ухмыльнулся.
— Так вот, затевая этот разговор, я знал, на что иду, и тем не менее хочу быть до конца честным. Согласитесь, Черецкий, не всякий бы стал вот так рассусоливать!
Борька опять кивнул и отвел глаза в сторону.
— Я не милости вашей прошу, не думайте, просто хочу предупредить. И учтите, мне двадцать пять лет, а вам пока всего восемнадцать. Я не пытаюсь уговорить вас отказаться от Ольги, нет! — Каленцев снова надел фуражку. — До сих пор я выжидал. И выжидал бы, быть может, еще долго, если бы на горизонте не появились вы. А теперь, просто хочу предупредить, я буду действовать. Это к тому, чтоб вас не грызли мысли, что кто-то мол, исподтишка пытается отбить у вас девчонку. Это не так.
— А как же тогда? — Борька старался понять Каленцева.
— А так, что все будет в открытую. Решать будет она сама! И для того, чтобы она приняла правильное решение. я приму все зависящие от меня меры, ясно? — Не дождавшись ответа, Каленцев добавил: — Тогда у меня все.
— Что ж попытайтесь, — усмехнулся Борька, — у меня тоже все!
Он отвернулся, постоял с полсекунды, будто вглядываясь куда-то в даль, и быстро зашагал прочь.
Никакого серьезного значения этому разговору Черецкий не придал — ведь у них с Ольгой было все решено. И что мог там какой-то Каленцев?! Пусть ему и двадцать пять лет, пусть он и старший лейтенант и вот-вот должен стать капитан ом! Опоздал!
Поэтому Борька спокойно ждал своего увольнения, чтобы проведать Ольгу в Москве и еще раз обговорить все с ней, а может, и посмеяться вдвоем.
Но увольнения он не дождался. Дождался, примерно дней через десять после разговора с Каленцевым, письма от Оли. Торопливо разорвал конверт, бросив его остатки прямо под ноги.
"Здравствуй, Борис!
Пишу тебе, чтобы окончательно поставить все на свои места. То, что у нас с тобой было, можно считать лишь детской забавой, пресловутой "первой любовью", по крайней мере, для меня это так. Ты и сам должен понимать всю несерьезность наших отношений. А некоторая увлеченность… так что ж, все проходит, когда на смену первому детскому чувству приходит чувство настоящее, истинное.
Я выхожу замуж за Юрия Алексеевича Каленцева. Родители одобряют мой выбор. Все решено окончательно и бесповоротно. Поэтому прошу избавить меня от возможных притязаний — они в любом случае будут тщетными.
За прошлое извини. Может, я и сама наделала глупостей. Слава богу, что они еще не успели далеко зайти. Виноватой я себя считать не могу — сердцу не прикажешь, тебе это должно быть ясно.
Так что, прости и прощай!
Ольга К., 29.08.199… г.".
Борис ожидал чего угодно, только не этого. Рушилось все, что поддерживало его в течение уже трех месяцев. "Некоторая увлеченность…" Для него это не было увлеченностью.
На второй день после письма он повстречал, совершенно случайно, возле офицерского клуба полковника Кузьмина. Внутренне содрогнувшись, побелев, он все же откозырял, как положено, по уставу, и собирался пройти мимо. Но Кузьмин приостановился, взял его за руку, отвел поближе к деревьям.
— Такие дела, брат, — заговорил он первым, пожимая плечами, — с женщинами ведь, сам знаешь, как! Сегодня у них одно на уме, завтра другое.
— Я все понимаю, товарищ полковник, — сказал Борька, стараясь высвободить руку.
— Да не горюй ты! Ну их всех к черту! Я тебя понимаю ведь — сам бывал в таких переделках, мало ли что! Главное, в душу не бери, не ломайся, ты ведь мужик настоящий, крепкий.
Черецкому удалось все-таки вывернуться из цепких пальцев полковника.
— Я не сломаюсь, Владимир Андреевич, не беспокойтесь.
— Ну вот и отлично, это слова не юноши, но мужа. Если тебе чего нужно — проси, все что в моих силах…
— Нужно, товарищ полковник, — твердо резанул Черецкий, — через неделю у нас конец обучения и распределение будет, так?
— Да, ты не волнуйся, место подыщем…
— Товарищ полковник, я прошу направить меня в самый дальний гарнизон, хоть на Чукотку, хоть на Новую Землю, если еще дальше нету. Это моя единственная просьба.
Глава пятая
В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ
Было воскресенье. И Леха скучал. Он всегда скучал по воскресеньям. После обеда обычно показывали в солдатском клубе какой-нибудь старый надоевший уже фильм. Но в отличие от будних дней на просмотр этого старья не гоняли строем в полуприказном порядке, можно было и увильнуть от участия в скучноватом мероприятии. Вот Леха и увиливал.
Он сидгл иод деревом и жмурился на солнышко, когда к нему подошел белобрысый и безбровый парень из второй роты. На правой руке у парня была повязка с тремя буквами: КПП. Видно, он и шел с контрольно-пропускного пункта. Парень застыл над Лехой и долго молчал.
Но потом выдавил из себя лениво:
— Загораем?
Леха кивнул. Ему лень было рот раскрывать.
— Так и передать, что ли?
Леха встрепенулся.
— Кому?
— Куму моему! — съязвил парень. — Я сюда просто так, что ль, приперcя! Тaм тебя у ворот какая-то ждeт.
Лeха вскoчил. Парень улыбнулся, посоветовал:
— Ты рылo-то побереги, может, пригодится еще кой-зачем!
— Заткнись!
И Леха побежал к воротам.
Он ее увидел срaзу — Тяпочка стояла за боковой решеточкои, там, снаружи с верзилой сержантом. Был тот чуть ли не в двa раза выше Тяпочки, но Леха сразу определил — сержант не прочь с ней не только полюбезничать. А, может, Леха и преувеличивaл, чего не бывает, особенно когда нaкатит на тебя злое чувство ревности, когда в его выпуклoй линзe все обретает не совсем реальные очертания.
— Лешенька, — вскрикнула Тяпа, увидав Суркова. И тут же отошла от верзилы.
Тот недовольно хмыкнул. Но встревать не стал. Хота и мог бы хорошенько потыкать Леху носом в уставы и еще куда-нибудь, пользуясь своим званием и положением. И хотя Леха со всеми своими однопризывникaми сдал и экзамены, и зачеты, к вроде бы был готов приказ о их повышении, но… покуда он был рядовым, курсантом. И каждый, имеющий на полосочку больше, мог его остановить и высказать ему свои соображения. Так что, поблагодарить бы надо Лехе верзилу, а не скрипеть зубами! Другой бы вообще дал ему от ворот поворот: иди, дескать, друг любезный, на свое место, в расположение роты, да и не высовывай носа, куда не положено! Нет, не по зacлугaм мы оцениваем людей и не по реальным их поступкaм, а со каким-тo самим нам непонятным движениям души.
Тяпочка была совсем не такая, как там, в общаге. Теперь волосы у нее были не просто темные, а с огромным белым клоком-прядью, нависающим надо лбсм и правым глазом. И бант был поскромнее, поменьше, желтенький в крапинку. И губки у нее были не малиновым бантиком, а поблескивающей серебристой полосочкой, и все было другое… Легонькая вегровочка поверх черной маечки и желтенькие брючки-бананы скрывали ее точеную прелестную фигурку, на ножках голубели крохотные кроссовочки, а на плече висела большущая белая сумка. Но это была Тяпа! Леха узнал бы ее из тысячи, как бы она ни маскировалась, какой бы она ни навела марафет на свое дивное личико. Он узнал бы ее по этим глубоким и совсем не девичьим глазам. Вот и сейчас, попав в зону их воздействия, он ощутил себя то ли жертвой профессионального гипнотизера-артиста, то ли коброй, околдованной и завороженной заклинателем змей, то ли просто кроликом перед той же коброй, освободившейся от посторонних чар.
