Милан Фюшт - История моей жены
— Глупец ты и жалкий кривляка, — продолжил я чуть ли не с печалью. — Ну что ты можешь со мной сделать? Даже если, допустим, я действительно люблю ее, а она отвечает мне взаимностью. Захочу — и завтра-послезавтра увезу ее на своем корабле. И что ты тогда будешь делать, почесывать в затылке?
— Прямо так, возьмешь да увезешь ее? — спросил он наконец, потому как до сих пор отмалчивался. И заговорил, словно спешил поделиться тайнами, — скороговоркой и почти беззвучно. — И не дери глотку! — походя одернул он меня. — Совсем не обязательно слышать ей всякие глупости. Она и без того не шибко умна, бедняга. Можешь делать с ней, что угодно… Ей ведь без разницы, кого любить, — добавил он.
— Этим меня не запугаешь. И охоту не отобьешь. Или думаешь, вы меня обобрали, жизнь мою загубили, и я не скажу ни слова, только посмеюсь? И ничего вашего не трону, потому как нет для меня большей радости, чтобы вам сладко жилось?..
— Плохо же ты меня знаешь, — мрачно добавил я, перейдя на серьезный тон. — Я такой же безжалостный и жестокий, как и все вы. Во всяком случае, постараюсь им стать. На сей раз нашла коса на камень. И если ты пожелаешь так, я поступлю этак, договорились? А чего я хочу, ты вскоре узнаешь! — И я поднялся с места.
— Ладно, — кивнул Кодор. — Приданое требуется? Могу предложить жилетку. — И принялся расстегивать пиджак.
— Нет, есть вещь поценнее, — сказал он. — Моя вставная челюсть. — И вытащил ее изо рта.
Над сценкой можно бы и посмеяться, но я случайно взглянул на него — до сих пор как-то не хотелось его видеть. И зрелище, представшее моим глазам, было не из приятных. Виду него был не просто бледный, а, как говорится, дохлый. «Этот, похоже, был в загуле», — подумал я однажды об одном покойнике, у которого глаза были обведены темными кругами. Не слишком заметными, но весьма характерными. То же было и с Кодором. Рот дергается, а глаза — точно помню — взмокли, как у человека, который силится, но не может заплакать. И вдобавок ко всему — без зубов он и вовсе походил на собственного дедушку.
— Я сказал: вон отсюда! — прикрикнул он на сунувшуюся было в комнату миссис Коббет. — Наш разговор еще не окончен. — Он прилег на софу, беззвучно шевеля губами.
А меня — Бог весть по какой причине — вдруг пронзил ужас: что, если мисс Бортон в страхе выдала меня кому-нибудь, скажем, мадам Лагранж? Сказала, что я в Лондоне, и этой малости достаточно. Слишком многое от этого зависит.
«Какой же я остолоп! Ведь мог бы догадаться, увидев, как она испугалась выражения моих глаз».
Озарение промелькнуло далекой молнией, и я тотчас заторопился уходить. В этот момент мне стало ясно, что делать и где быть. Где то единственное место на земле, куда я должен отправляться немедля.
Незачем говорить, что я совершенно протрезвел. Я был холоден, как моя трубка.
«Что же ты натворил?» — уставился на миг я перед собою.
А Кодор промолвил:
— У меня рак. — И сразу же после того: — Что теперь станется с этой женщиной?
В нем больше не было ни язвительности, ни высокомерия. Сломленный старый человек и смертельно больной.
— Только ты не говори ей, — он предостерегающе поднял палец. — Несмотря на всю свою ненасытность, она ведь любит меня.
Едва я успел приблизиться к своему дому, как от подъезда тронулся автомобиль. Было, должно быть, часов пять утра. Именно в этот момент хлопнула дверца, и у меня до сих пор стоит перед глазами падающий снег в свете вспыхнувших автомобильных фар: невесомо легкие пушинки, пляшущие в воздухе.
Поддавшись внезапному побуждению, я низко надвинул на глаза шляпу и отскочил от лучей рефлекторов. Автомобиль покатил.
— Счастливого пути! — крикнул кто-то вслед отъезжающим, и я тотчас узнал этот голос.
— Кто эти люди? — мигом подступил я к мужчине. И поскольку перепугался он до невозможности, пришлось подхватить его под руку.
— Кто это был? — повторил я вопрос и потащил его к ближайшей площадке, где царил мрак.
Пит Хоррабин, хозяин нашего пансиона, имел обыкновение рано вставать. При виде меня он чуть не окочурился со страху, даже сигара выпала у него изо рта.
Напрасно, мол, я мучаю его, почем ему знать, кто там был.
Пришлось усилить натиск:
— В машине была моя супруга?
Он противно заскулил, словно у него болело ухо.
— Там сидела моя жена? — Похоже, по-хорошему с ним ни до чего не договоришься.
— Неужто не понятно? — изменил я тактику. — Сейчас прибью насмерть, и никто не увидит. Даже не узнают, за что вы поплатились жизнью. В той машине уехала моя жена?
Он смотрел на меня, как безумный.
— Конечно, — отвечал он, рыдая в голос. — Конечно же ваша жена.
— А еще порядочный человек называется. Так вот кого вы покрываете? — я замахнулся было на него.
— Какой ужас! — взвыл он. — За что мне такие несчастья? Ведь я совсем не в себе, язык заплетается, наверное, хватил удар, не иначе.
Разве не я самолично говорил ему перед отъездом, что жена моя отправляется на отдых к морю? Не я торговался с ним за аренду, настаивая на половинной оплате за период нашего отсутствия? Уму непостижимо, почему после всего этого я обращаюсь с ним так незаслуженно грубо.
— Нечего тянуть время. Кто еще был в машине?
— О Боже милосердный! — взмолился он. — Видно, мир перевернулся вверх тормашками. Разве не вы заявили мне, что за вашей женой заедет француженка, которая встречала здесь с вами Рождество?
Тут меня самого чуть удар не хватил.
— А из мужчин разве никого не было?
— Был какой-то мужчина. Утонченный такой господин. Не иначе как супруг той французской мадам.
Я немного утихомирился. Спокойствие в таких случаях дает лучший результат. Да и к чему допытываться, кто был в машине, когда я и без того знаю! Я оглядел площадь.
Несколько такси ехало в том направлении, одно остановилось на мой свист. Хотя бы в этом удача.
— Садитесь в машину, — негромко скомандовал я владельцу пансиона. — И — молчок, если вам жизнь дорога.
— Куда поедем? — спросил я старика.
— Чаринг-Кросс, — вымученно пробормотал он.
— Это другой разговор! — одобрил я. — К поезду на Дувр! Гоните поживей, чтоб не опоздать.
Старика я тоже затолкал в машину. Зачем — не знаю сам. Возможно, надеялся выведать по дороге подробности. Но напрасно.
Отвезите его к церкви, и он, мол, там поклянется, что видел «того господина» всего два раза. Он его и не знает-то толком, поскольку тот не жил в пансионе. Впрочем, сейчас ему вспомнилось, что это третий случай, так как один раз они встретились в подъезде. От него, хозяина, ничего не укроется, я же знаю, какой он наблюдательный, а если не знаю, то могу верить ему на слово. Он человек наблюдательный, все примечает и запоминает. Остановите автомобиль, и он тотчас мне поклянется…
Ни к какой церкви я его не повез, зато удалось из него вытянуть, что мои предположения оказались верными: мисс Бортон, видимо, действительно проговорилась, что видела меня в Лондоне или встретила на улице. Потому как сегодня ночью жена даже оставила для меня письмо в конторе пансиона с тем, чтобы утром его переслали в «Брайтон», а кроме мисс Бортон никто не знал, что я остановился там… И еще одна деталь: со вчерашнего вечера они упаковывали вещи, причем все трое, и прихватили «много всего», потому как багаж получился объемистый, чему лично он очень удивился, ведь отдых предполагался коротким…
Большего мне и не надо было. Даже если у старика рыльце и в пушку… но вряд ли. Он оказался примитивнее, чем я думал. К чему его дольше терзать, пусть себе отправляется восвояси.
— Расплатитесь с шофером, — велел я, выскакивая из машины. И тут он расхрабрился.
— Я подам на вас жалобу за ущемление личной свободы и прочие нарушения закона, — крикнул он мне вдогонку, но меня и след простыл.
Я не бежал, а летел. Вы и представить себе не можете, на какие чудеса способны мои ноги в случае необходимости! Правда, и люди помогали — пройти без очереди, протолкаться к кассе и прочее. Вообще, ста пяти килограммам, как правило, уступают, я проверил на опыте.
— Дувр! Дувр! — кричал я с какой-то легкостью на сердце, и повсюду мне кивали, махали руками, указывали. В результате удалось успеть на поезд, готовый тронуться.
— Благодарю тебя. Господи! — прошептал я и, подобно киногерою, застыл в коридоре отдышаться. Сердце колотилось как бешеное.
Сперва я прошел весь состав из конца в конец, а затем, после некоторой рекогносцировки остановил свой выбор на купе первого класса с опущенными занавесками. С ключом от подъезда на пальце я отворил дверь.
— Доброе утро.
И когда на мое приветствие не ответили, продолжил:
— Ты стала носить лорнет, дорогая?
В руках у нее был тот же лорнет, что и тогда на балу. Очень изящный, в золотой оправе. Она сразу же поднесла его к глазам — может, в растерянности, а может, чтобы убедиться, действительно ли это я. И тогда я вновь увидел, какими огромными могут стать эти глаза.
