Мария Илизарова - Про психов. Терапевтический роман
– Я запомню эти две недели как самые счастливые в моей жизни, – отвечает задумчивый Костя. – Когда стану старым и забуду даже имя Александра Македонского, я все равно буду помнить эти две недели с тобой.
Они помолчали, каждый подумал, возможно ли в будущем вспомнить этот вечер и эти слова в точности.
– Ты знаешь, я давно уже хотела сказать тебе одну вещь… – медленно начинает Лора, взвешивая и пробуя чувства, еще не нашедшие слов. – Мне здесь очень хорошо, и здорово, что мы решились на этот побег. Это было так красиво!.. И жизнь тут более правильная, естественная, все знают друг друга. Так удивительно: здороваются, прощаются, интересуются, дружбу предлагают… Не знала, что можно так жить. Боялась, дурочка, провинции, как все москвичи. Но, знаешь, любимый, наша жизнь все же не здесь. Она осталась в Москве. Я скучаю по дому, по отцу Елению… по фиалкам. А ты… Я же вижу тебя, у тебя силы кончаются… Скучаешь по своей школе, по детям?.. Может, вернемся?
Костя молчит, щурясь от нежности к Лоре, которой удается самые сложные и противоречивые вещи облекать в простые слова. В его душе поднимается волнение от предвкушения познания своих истинных, а не навязанных историей желаний.
– Я думаю об этом постоянно уже несколько дней. Скоро конец года, экзамены…
Рядом с девушкой с мольбертом невесть откуда взялась меланхоличная корова. Она просто стояла и изучала девушку.
Костя медленно прошел по небольшой уютной комнате. Со стен на них глядит множество картин в наивном стиле, написанных художником, который приютил сбежавшую пару. Смешной мальчик с корабликом в руках и в матроске, большой грустный котенок на фоне крошечного многоэтажного города, множество цветов, груш, яблок, добрых и нестрашных людей, детей и животных. Костя часами их рассматривал, взяв привычку прощаться с ними перед сном. Удивительно, но картины нисколько не осуждали Костю, не жаждали запереть его навечно в своем, лишенном сложности, мире.
– Пойдем погуляем, любимая. – Костя подает Лоре пальто и связанный Катькой шарф.
Они выходят на улицу, глубоко вдыхая запахи волнительного пасхального вечера.
Через пять минут они уже на центральной площади города Т. Высоко на православной горке собрался весь цвет города. Красивые изящные лица, высокие умные лбы, негр с русским лицом, женственные бабушки в шляпках, большие семейства в трех поколениях (семьи Ивановых, Крышкиных, Лембергов, Лопасовых и многих других), нарядная одежда, предчувствие общей радости, глаза, наполненные присутствием собственной души, – все это делает людей вокруг прекрасными существами. Это нравится Лоре и волнует ее.
В памяти всплывают ноябрьские дни. Костя знал о необычайной эмоциональности Лоры и старался оберегать ее. В городе он быстро завел знакомства, их уже пригласили в несколько домов на чай, карты и беседы о судьбах родины. Первую неделю, пока осваивались, ненадолго покидая свою комнатку, Костя примерил на себя провинциальную жизнь, сходил в местную школу, познакомился с учителями. Сначала радовался, но постепенно успокоился и вторую неделю уже никуда не ходил.
Он закрывал глаза, играя в свою любимую историческую игру в разных частях города. Гулял вместе с поэтами и художниками прошлого века, любившими город Т. за особую атмосферу творчества и тусовки. Обнаружил внушительное языческое лобби среди местного населения, проникся особым антропологическим колоритом города Т. – союзом двух цивилизаций: творческой интеллигенции, в основном еврейского происхождения, и древнего русского мира. Ходил и много думал о творческой силе этого союза, сквозь сметанные утренние туманы прозревал его великую миссию и потребность друг в друге.
Любовное настроение, владевшее обоими, лишало видение мира расщепленной простоты и потребности в четких идентификациях. Они не были похожи друг на друга и вряд ли могли измениться, будучи индивидуалистами от рождения. Теперь через призму своих чувств к Лоре Костя видел исторические процессы и культурологические загадки. Это было ново и меняло отжившие способы мыслить.
Лору же больше волновали отношения с миром духовным. Ей было сложно переживать религиозные чувства без спасительной границы условности, отделяющей верующих безумцев от нормальных верующих. Сначала она никак не могла понять, что имел в виду Косулин, говоря о необходимости поставить крепкую железную дверь с надежным засовом между своей душой и божественным миром. Что эта дверь является условием ее, Лориного, психического выживания. Согласиться с установкой двери было сложно, потому что Лора не видела даже стены, в которой такую дверь можно было бы разместить. Божественное было везде и не желало локализовываться. Но ей удалось признать, что сама она не обязана стремиться к религиозным переживаниям, не должна сама искать Богиню, не обязана делать так, как якобы делают все, а на самом деле – почти никто. Потому как Богиня уже в ней и вовне от рождения времен, а все остальное не имеет никакого значения. Поэтому внутрь церкви Лора не пошла. Она знала о воскресении больше всех, кто был в этот момент внутри. Не из книжек, а из собственного опыта. К счастью, еще не железная дверь, а скорее скромная деревенская калиточка укоренилась на границе Лориных миров, поэтому она уселась на лавочке смотреть на потустороннюю от реки местность, с которой чувствовала внутреннее родство.
Благодарение всем богам и богиням, Костя с легкостью выполнил все социальное, что требовалось в данной ситуации. Со всеми попрощался, обменялся контактами, договорился сделать летнюю историческую школу в городе Т. После чего они пришли на станцию и сели ждать вечерний автобус в Москву.
На центральной площади, откуда отходили автобусы, город установил фонтан, его сегодня как раз включили. Около фонтана стоял киоск с мороженым, к которму сбежалось человек пятнадцать разновозрастных детей, принадлежащих одному многодетному семейству. Больше половины усыновленные. Дети всех возрастов и не похожие друг на друга внешне страстно желали вкусить на улице первовесеннее мороженое. Они галдели, отталкивали друг друга, спорили, какое мороженое лучше. Парочка мальчишек уже с мороженым в руках двинулась к фонтану, явно собираясь туда залезть. Неожиданно из-за угла вышли родители: неторопливая мама и строгий бородатый папа. Папа быстро организовал мороженую вакханалию, проявив жесткую и не злую сердитость. Мороженый ларек устоял перед набегом варваров. Лора с Костей сидели и смотрели на них во все глаза, улыбаясь. А потом сели на последний автобус и вернулись в Москву.
Эпилог
Ранним утром двое мужчин договорились встретиться на одном из московских островов. В сосновом прозрачном воздухе отчетливо витает предвкушение их встречи. Праздничный мирный день, семьи гуляют с детьми, парочки обнимаются и целуются. День труда, но работают только приезжие. Усердно обустраивают остров. Один из мужчин вылез из троллейбуса и ищет глазами второго. Одет он неформально, с претензией на богемность, и по тому, как он все время поправляет платок, хитрым узлом завязанный на шее, можно предположить, что образ этот нов и не совсем привычен.
Другой мужчина пришел на остров пешком со стороны города и уже пятнадцать минут сидит на деревянном помосте, который вскоре станет полом уличной веранды. Этот мужчина постарше первого. Он выглядит расслабленным, даже расхлябанным. Мятая застиранная футболка с огромной львиной головой, джинсы, кеды. Ничем особо не примечателен. С удовольствием рассматривает сосны, семьи, солнце. Ждет и никуда не торопится. У него в запасе сколько угодно свободного времени.
Но вот один наконец-то пришел, а другой дождался. Встретились.
– Костя!
– Александр Львович!
Мужчины пожали друг другу руки. Улыбались, хлопали друг друга по спине, замечали изменения.
– Как же я рад вас видеть, Александр Львович! Спасибо, что согласились встретиться. Я вам писал в целом, как у нас дела. Но нужна ваша помощь. Опять! – Костя рассмеялся, свободно, от души.
Как же он вырос и повзрослел за такое малое время, дивился Косулин. Красавчик стал, волосы отрастил, Джон Леннон нью-йоркского периода.
– Конечно! Расскажи только сначала, как дела? Письма письмами, но все же…
– Ну как дела? Мы с Лорой вернулись из города Т., поселились у нее. Мы в одной комнате, отец Елений в другой. Такая вот странная коммуна у нас получается. Мне, впрочем, нравится. Ученики мои сразу стали приходить. Сначала просто сидели, чай пили, я им про больницу рассказывал, помогал к экзаменам готовиться. А тут у нас родилась идея. По этому поводу я и хотел с вами поговорить!
– Кость, давай на «ты» уже. Ты больше не мой пациент, я – не твой психолог. И, знаешь, я ограничен сейчас в возможностях. В больнице больше не работаю. Уволился. Недавно совсем. – Косулин не смог скрыть горечи. Да и не особо старался.
Паяц был прав. Косулин не замечал, как от многого отказывался, привычно замораживая себя, чтобы работать в больнице. Косулину горько, и в то же время он чувствует себя так, словно ему вернули потерянную часть души. Оказалось, первое, что теряешь в системе, – критическое отношение к своему поведению и состоянию. Становишься настолько «нормальным», что теряешь человеческое. Неприятное открытие. Косулин был о себе лучшего мнения.
