Гаррос-Евдокимов - Серая слизь
Ни обсуждаемая тема, ни отсутствие компетентности в рассматриваемом вопросе не колыхали Сола ничуть – собеседнику же он рад был абсолютно любому. Ни бельмеса не смысля в естественных дисциплинах, он лазил на какие-то сугубо научные конференции, знакомился по Сети с девками из Великих Лук или Мельбурна, в мыслях не держа пересекаться с ними очно.
Леху завораживал сам процесс общения. Что, собственно, касается не только – и даже не столько – коммуникации виртуальной. В реальной жизни это превращало любое перемещение с Солом по городу или посещение кабака в абсурдисткую пьесу. Он заговаривал с пьяными, бомжами, сумасшедшими, домашними животными, малолетними детьми, их родителями, трамвайными контролерами, магазинными продавцами, гопниками, ментами, девицами, девицами, девицами. Искреннее стремление к контакту творило чудеса – только на моей памяти два-три недвусмысленных наезда на нас с требованием лопатника перешли в живое обсуждение актуальных проблем личной жизни и международной политики. С муниципалами, недовольными фактом распития в общественном месте, Леха чуть ли не подружился. В московской пельменной, заповеднике советского общепита (мутные стаканы, засаленные бурые подносы, проспиртованный контингент и смехотворные цены), чудом сохранившемся на центральной Петровке до конца девяностых, Сол вовлек в беседу задумчиво обедавшего серыми комковатыми пельмешками бомжика, смахивавшего на престарелого аристократа в изгнании. То, впрочем, была не столько беседа, сколько Лехин экспрессивный монолог: Сол представился актером и сымпровизировал красочное повествование о тяготах и радостях артистической своей житухи. Бомжик слушал, жевал, кивал в ударных местах, а потом выдал краткое веское резюме: “Нет. Это Андрей Миронов был актер. А ты – баклан по жизни”. Что характерно: Леха не обиделся, а обрадовался. И долго тряс бомжикову руку.
К виртуальной же ипостаси Лёшича – с безумными, завиральными, но неизменно азартными его телегами по любому поводу или без оного – рунетовская публика относилась, кажется, со смесью снисходительности и веселого почтения (“ну дает пацан…”). Так что Сол (никогда своему нику не изменявший, вообще не пользующийся бонусами сетевой анонимности) даже сделался маленькой легендой Рунета…
Я, правда, за последние пару лет пересекался с Лехой всего раза три, четыре от силы, причем последний раз… ну точно больше полугода прошло… Естественно, ничего нет странного в зрелище его ника на “апокалиптической” конференции. Странно другое – что Сол, никаким боком к истории с “Ковчегом” не причастный, опознал в своем виртуальном оппоненте Грекова.
Я практически не сомневаюсь, что Посторонний – это Греков.
Позвонив на старую Лехину мобилу, слышу гнусное свиристение, словно аппарата, принимающего факс, – означающее, что номер отключен. Набираю Джефа.
Тот сам Соловца видел уже бог знает когда. Телефон… Да, вроде Леха менял телефон. Нет, нового номера Джеф не знает. И рабочего тоже. Как контора эта называлась, юрмальская, туристическая, в которой Сол работал?.. “Дзинтара атпута”, кажется. В Дубулты они, что ли, сидели, в бывшем военном санатории… “Приежу крастс”… по-моему… Выясняю номер “Атпуты” через 118, звоню – numurs slegts.[12] Опять в справочную. Санаторий. “Ало”. – “Добрый день… Это санаторий «При-ежу крастс»?” – “Отель «Приежу крастс»”. – “Э-э… Извините, не подскажете, как я могу позвонить в фирму «Дзинтара атпута»… Они у вас, кажется, располагались…” – “У нас?.. Ну, это хозяева… Ну… Владеет отелем фирма… Телефон?..” Телефон.
Женский голос. Наглый, ленивый, блядский. Секретарша.
– Скажите пожалуйста, у вас еще работает такой Соловец Алексей?
Пауза.
– А что вы хотели? – не без враждебного недоумения.
– Поговорить с ним…
– А кто вы? Ну ни хера себе…
– Его знакомый.
– Вообще-то он сам обычно ни с кем не разговаривает… Ну, я могу ему передать… Как вас представить?
– Каманин, – говорю, ничего не понимая… Кто не разговаривает? Лёшич не разговаривает?! – Денис Каманин…
– Перезвоните минут через пять. Звоню через пять. “Каманин?.. Да, подождите, я сейчас соединю…”
В первый момент я думаю, что произошла какая-то накладка, может, не раслышали, может, однофамилец… – я не узнаю голоса собеседника. И только когда я убеждаюсь, что он-то вполне понимает, с кем говорит, – до меня доходит, что на том конце действительно Соловец. Просто интонации и манера его настолько изменились. Всегда взахлеб, до недержания речи, восторженно болтливый – сейчас Леха давит слова с отчетливым усилием и даже, кажется, отвращением… А чего ты хотел? Ну, вообще времени у меня нету… Совершенно… А это что, дико срочно?.. Ну, если… Я у себя в отеле буду… Часа через два… Ну, если надо, ты подъезжай. Адрес знаешь?..
Когда я еду на электричке в Юрмалу, мне вдруг звонят из прошлой – хотя такой вроде недавней – жизни.
Дайнис Прециниекс звонит. С ТВ-3. “Тезка”. Все-таки уже целый месяц прошел, все сроки выходят, им нужен мой окончательный ответ. Я не без труда удерживаюсь от истерического смеха, представляя себя, взахлеб пиарящего местных ментов. Лейтенанта Кудиновса в особенности. Себя, cнимающего среди прочего сюжет о героической поимке означенным лейтенантом серийного убийцы Дениса Ка.
Нет, Дайнис, извините, но никак. К величайшему, словами не описуемому сожалению. “Тезка”, кажется, даже огорчен. Но если все-таки… вдруг… то еще неделя у меня есть на передумать.
Отрубившись, я все никак не могу совладать с нутряным смеховым зудом, мелко трясусь, отвернув от попутчиков корчимое мимическими спазмами лицо.
В Дубулты я все-таки слегка заплутал – но быстро сориентировался. Я, между прочим, даже помню этот санаторий, “Priežu krasts”, – еще по тем советским временам, когда он принадлежал военному ведомству и считался привилегированным: мой покойный дед Антон, полковник авиации в отставке, там отдыхал. Во времена же независимости и клинической смерти курортной юрмальской индустрии “Krasts”, кажется, впал, как и многие аналогичные объекты, в совершенное запустение…
Двигаясь от проспекта Мейеровица к берегу, я срезаю углы, иду пустыми дворами. Мимо помоек. Пиная валяющиеся жестяные банки. Почему-то именно жестяными банками тут все засыпано… Причем какими-то знакомыми…
Я даже приостанавливаюсь. Ну да, он – “FireWall”. Вот красно-черная характерная баночка. Вот. И вот… И еще, и еще… Я оглядываюсь – со странным каким-то ощущением.
Помойка. Помойка как помойка. Дворовая. Переполненные мусорные контейнеры. Вывалившаяся из них на асфальт дрянь. Упаковочная бумага. Жестяные банки из-под энерджайзеров. Из-под одного энерджайзера. Одинаковые банки. В мусорниках, на асфальте. Целые, смятые. Красно-черные. Десятки. Повсюду. Все, абсолютно все, без исключения – “FireWall”.
31
Это отель. Теперь это отель. “Priežu krasts”. Четырехзвездочный. Явно в свете туристического бума последних лет (постигшего данную страну в рамках прочего необъяснимого экономического процветания) свежепе-рестроенный и свежеотделанный. Еще не функционирующий, но находящийся в финальной стадии готовности. К сезону, начинающемуся в апреле. Каковой апрель начинается непосредственно завтра.
То есть тут еще нет никого, но уже есть все. Стоит мебель в холле, лежат ковровые дорожки в коридорах, даже сквозь закрытые стеклянные двери видны висящие вверх ножками бокалы над стойкой бара. И – ни единого человека. “Мария Селеста”. Отель “Оверлук” из ужасника “Сияние”…
Я вижу все это, когда жирноватый окостюмленный охранник с выражением скучливого отвращения, столь свойственного обожаемой мною как мало какая другая категории ЧЕЛЯДИ: всех этих холуев, секьюрити, гардов, секретуток, сопровождает (конвоирует) меня до лифта и на оном наверх, на последний, двенадцатый этаж. К кабинету Лехи Соловца. Хозяина (как я понимаю – то есть уясняю, принимаю к сведению – но, разумеется, совершенно не будучи в состоянии отыскать этому обстоятельству сколь-нибудь приемлемого места в своей картине реальности) и фирмы “Dzintara Atputa”, и данной гостиницы.
Я даже не пытаюсь думать, что произошло за эти полгода с небольшим. Что за бизнес-комбинацию измыслил Леха, что за кредит взял. Что произошло с самим Лехой. Когда я вижу его, я вовсе отказываюсь от попыток это осмыслить.
Это не Леха. Даже внешне наблюдаемый мною за столом-бумерангом малоподвижный индивид в дорогом шерстяном костюме при галстуке и с остановившимся взглядом гиперактивного, вечно расхристанного, с вечным пьяноватым блеском в глазах Сола напоминает весьма отдаленно. Когда же он начинает двигаться (незначительный отрыв жопы от кресла, брезгливое пожатие безвольной руки), впечатление лишь усиливается: где тот Лёшич, которого я знал, – его форсированная, несколько разболтанная моторика?.. Ну а когда визави нехотя разевает рот, я убеждаюсь окончательно: это не просто не Соловец, это даже не подделка под Соловца. Это в лучшем случае дубль из стругацкого “Понедельника” – причем некачественный, небрежный, с минимумом рабочих возможностей.
