Станислав Олефир - Колымская повесть
Затем пастухи принялись соревноваться в бросании маута, а я, бабушка Хутык, бабушка Мэлгынковав и Моника сели играть в домино. Остальные женщины собрались вокруг нас и активно болели. И опять нам с бабушкой Хутык духи выбирали самое лучшее домино.
Чтобы придать азарт игре, я постановил каждому проигравшему садиться посередине яранги, колотить кулаками себя по животу и петь:
«Нам не надо барабана,Мы на пузе поиграм.Пузо лопнет — наплевать!Под рубахой не видать!»
Бог мой! Что творилось, когда бабушка Мэлгынковав, растопырив кривоватые в шароварах и миниатюрных торбасах ножки, сидела посередине яранги, тыкала себя кулачками в то место, где у нее должно быть «пузо», и пыталась петь. Слов она не запоминала, то и дело запиналась и, словно первоклассница, отчаянно ждала подсказки, повторяла сказанное невпопад или вообще переходила на корякский язык. Смех поднялся такой, что пастухи оставили маут и присоединились к нам. Правда, не надолго. Схлопотав «козла» и отбарабанив положенное, слиняли из яранги и не возвращались до очередного взрыва веселья.
Потом бабушка Хутык достала бубен, спела нам под него несколько песен. Пел и я свою: «Та орав мужык край дорогы». Бабушки из нашего стойбища, тем более, Рита, Надя и Моника, уже почти помнили слова и дружно мне подпевали. Самое неожиданное, что баба Мамма, лишь услышала песню, насторожилась, потом заулыбалась:
— Совсем наша песня. Дед Каляна такую пел. Я ее сразу узнала…
Днем пришел трактор и притащил полные сани гостей из первой и второй бригад. Из кабины выбрался толстый розовощекий тракторист и вполне серьезно заявил, что на Крестиках началась буря, скоро будет здесь. Все и приехавшие, и встречающие согласно закивали головами. Некоторые посмотрели на небо, пытаясь увидеть там приближение непогоды. От Крестиков до нас пять часов езды. Примерно такое же время тому назад у нас поднялась небольшая метель, но скоро утихла.
— Обожди! Обожди! — захлебываясь смехом, спросил я тракториста. — Так ты считаешь, что ехал сюда быстрее бури?
И, когда тот, согласно закивал, я в изнеможении сполз на снег. Понемногу и до остальных стал доходить весь комизм такого заявления тракториста, и они тоже стали корчиться от смеха.
Не знаю, может, на нас повлияли две проведенные в постоянном подпитии бессонные ночи, может, причиной было что-то другое, но мы битый час на все лады повторяли высказывание тракториста и не уставали смеяться…
С приездом новой компании гостей, у меня появилась возможность опять забраться в ярангу бабушки Хутык, где уже спали Толик и дед Хэччо. Я растолкал деда, сообщил, что его ищет хромой пастух, и разъяснил, где его искать. Не успел дед Хэччо выйти из яранги, как я забрался на прогретое им место и сразу уснул…
Наверное, прибывшие с Крестиков гости привезли какие-то недостающие для похорон одежды, потому что скоро пошли разговоры о переодевании. Старухи с Крестиков порывались немедленно приняться за эту работу, но бабушка Хутык не разрешала. Она что-то объясняла им, копалась в мунгурках, сама же нет да нет, поглядывала на полог яранги.
Давно наступила ночь, все «приглашенные на похороны», включая вновь прибывших, находились здесь, а она все кого-то ждала. Вдруг лежащая у входа Пурга заворчала и насторожилась. Заскулили и ее великовозрастные щенки. В то же мгновенье полог яранги, словно от сильного сквозняка, приподнялся и хлопнул о купол яранги.
Стояло полное безветрие, заглядывающие сквозь ханар звезды светили ярким зеленым светом, откуда взяться поднявшему тяжелый полог ветру — трудно предположить. В наступившей тишине, горящий в яранге костер ярко вспыхнул и весело затрещал. Бабушка Хутык что-то сказала по-корякски и заулыбалась, следом за нею заулыбались и остальные. Можно одевать! Сверху пришел знак, что там уже ожидают. Готовы встретить и Коку, и Прокопия. Наверно этого мгновенья ожидали давно. Толик вдвоем с трактористом еще раньше провели от трактора провод и повесили в яранге две лампочки. Они запустили двигатель, и в яранге стало непривычно светло.
Теперь все перешло в руки прибывших на тракторных санях старух. Прежде всего, они накрыли Коку и Прокопия покрывалом из мягких оленьих шкур. Покрывала были такими белыми, что искрились под электрическим освещением. Придерживая эти покрывала, старухи вытащили из-под них ватные одеяла, и принялись на ощупь раздевать пастухов. При этом снятую одежду вытаскивали из-под покрывал и бросали куда-то себе за спины.
Покончив с раздеванием, немного посидели, похлопывая ладоням по прикрытым покрывалами пастухам, затем принялись наряжать их в белые, унизанные низками разноцветного бисера малахаи.
Одели, все так же на ощупь зашили нитками, навсегда спрятав лица «уснувших» пастухов в пушистый пыжик. Теперь и не понять, где у них лица, а где затылки?
Во время работы то одна, то другая женщина каркали, подражая ворону. Порой у них получалось очень, похоже. Казалось, голос и впрямь подавала эта птица…
Еще вчера Рита успела, как мы с нею добывали «чистый» огонь и, как вызывали снег. Все это уже успели сообщить прибывшим из соседних бригад оленеводам, поэтому мой авторитет был достаточно высоким. Меня рассматривали куда внимательнее, чем остальных гостей. Когда я, пытаясь, лучше видеть происходящее, подвинулся совсем близко, женщины почтительно уступили мне место.
А старухи между тем, все еще не снимая со «спящих» пастухов меховых покрывал, надели на них штаны, кухлянки, чижи и торбаса.
В чижах и торбасах прямо посередине подошвы вырезаны большие круглые дырки.
— Это, чтобы ноги всегда были сухие, — видя мое удивления, охотно объяснила сидящая рядом со мною женщина.
— Как это? — не понял я.
— Там, куда они уйдут, все наоборот. Если здесь, чтобы вода в торбаса не попала, нужно одевать без дырок, а там совсем наоборот. Тогда совсем сухие будут. Когда одежду на похороны шили, ни одного узелка на сухожильях, которые были вместо ниток, не сделали, и зубами не обкусывали. Малахаи тоже задом наперед надели. Теперь рукавицы будут надевать — тоже совсем наоборот.
Старухи достали из мунгурок рукавицы, внимательно осмотрели и передали моей соседке. Она тоже обследовала их и вручила мне. На рукавицах такие же дырки, как и торбасах, может, немного меньше. Сами рукавицы были такими же, как те, которые пастухи одевают на дежурство. Только слишком уж нарядные. Красный, зеленый и синий бисер по белому полю — всегда красиво, а здесь он еще и уложен в замысловатые узоры.
Налюбовавшись рукавицами, передаю их бабе Мамме, та отправила их дальше. Так они и гуляли по всей яранге, наконец, вернулись к старухам. Одна из них прикрыла глаза, словно к чему-то прислушалась, и вдруг назвала имя бабушки Хутык. Та подошла к Прокопию, взяла рукавицы и принялась надевать на выглядывающую из-под покрывала правую руку левую рукавицу. Натянула до половины, сняла, развела руками и возвратилась на место. После нее эту рукавицу пытались надеть Икавав, Моника, Надя и баба Мамма. Но ни у кого не получилось. До половины натянут и ни на йоту больше.
— Нужно Наташку позвать, — вдруг сказала Моника. — Прошка всегда любил с нею играться. Наверное, он ее выбрал.
Сбегали в ярангу Нади и Моники, привели четырехлетнюю Наташку, вытерли сопли и предложили надеть рукавицы «дяде Прошке». Та взяла рукавицы и в одно движение, словно кувшин на палку, надела одну рукавицу, затем обогнула Прокопия и так же ловко — вторую. По яранге пошел одобрительный гул.
— Обождите! Не понял! — вдруг запротестовал хорошо выпивший Толик. — Никто не надел, а эта пацанка надела? Дайте мне попробовать.
Старуха ничуть не возмутилась, скорее наоборот — улыбнулась Толику, что-то ему сказала по-своему, сдернула с Прокопия рукавицы и передала Толику. Тот присел возле выглядывающей из-под покрывала руки и принялся надевать. Сначала небрежно, потом старательно и под конец даже как-то отчаянно. Наконец сообразив, что ничего не получается, он хохотнул, повертел головой и протянул рукавицы мне. Ладонь у Прокопия полусогнута, рукавица смотрит не на ту сторону, я даже не пойму, какой стороной ее держать. Все же определился, стал натягивать, что-то сразу зацепилось, и я не могу надеть ее даже наполовину. Возвращаю рукавицы шмыгающей носом Наташке, та снова буквально набросила их на руки Прокопия. Сначала правую рукавицу на левую руку, потом левую рукавицу на правую руку…
После принялись надевать рукавицы Коке. С ним справились буквально на третьей попытке, потому что третьей назвали Риту, а ее Кока любил больше всех.
Наконец старухи радостно закаркали по-вороньи, извещая, что собравшиеся в дальний путь пастухи одеты, и аккуратно сняли покрывала.
Оказывается, и Кока, и Прокопий уже лежат на больших белых шкурах. Не знаю — постелили их загодя, или старухи сделали это на наших глазах? Но то, что шкур там вчера еще не было — знаю точно.
