Дмитрий Правдин - Хирург на районе
Логика в его рассуждениях была. Теоретически любой гнойник может стать причиной заражения крови. Самый известный пример — смерть отца Маяковского. Он умер в 1906 году от сепсиса, уколов палец иголкой. Поэт, кстати, всю жизнь боялся острых предметов.
Все бы ничего в стройной цепочке логического умозаключения судмедэксперта, если б не одно «но». Когда я выписал покойного, гнойник полностью зажил. Я так и не понял, почему заключение было таким нелепым, однако на его основании родственники подали в суд.
Они не требовали уголовного преследования, они жаждали денег за моральный, как они посчитали, ущерб. Их чувства были глубоко оскорблены тем, что им пять раз предлагали госпитализацию, а они согласились, только когда Федя перестал ходить. По их мнению, фельдшеры были недостаточно убедительны.
Ездил я потом к тому эксперту, разговаривал с ним. Да, он оказался запойным алкоголиком. Видимо, его держали на должности только потому, что больше некому было работать.
За день до секции тела Быкова, сей, с позволения сказать, доктор вскрывал труп замерзшего человека, описал его как мужчину, отдал заключение следователю и забыл. Труп оставили в холодильнике как невостребованный. А в это самое время искали пропавшую женщину. Искали и не могли найти. Хорошо, следователь дотошный попался, он знал про «болезнь» эксперта, сопоставил описание неизвестного мужчины и пропавшей женщины. Рост, телосложение, возраст — все совпадало! Он не поленился еще раз наведаться в морг и осмотреть тело, которое числилось как мужское. И сразу понял, что та, кого они уже две недели ищут, лежит перед ним.
И что думаете, эксперта наказали?
Ничего подобного!
Он объяснил, что сам трупы не разрезает, что это делает санитар и зашивает тоже он. Врач осматривает тело и внутренние органы, берет пробы тканей. Мол, у женщины молочные железы были не развиты, а лицо похоже на мужское. Не мне судить о компетентности этого горе-эксперта, но тот факт, что он спьяну не смог отличить женское тело от мужского, уже достаточно красноречив.
Так вот, приехал я к этому товарищу, а он с утра уже был нетрезв и нес абсолютную ахинею. Спрашиваю его:
— А про следы инъекций почему не написали? Неужели они не могли стать входными воротами для инфекции?
— А не было, — говорит, — там никаких следов инъекций.
— Да как же не было, если мы ему наркоз давали, в вену попасть не могли полчаса, в ногу пришлось колоть!
— А не было «дорожек» от частых уколов, и все тут!
Шрам от карбункула патанатом увидел, а многочисленные «дорожки» проглядел! Как так?
Сколько мы ни бились — доказать ничего не смогли. Весь поселок гудел, взывая к совести семью Быковых; всем было известно, что Федька — наркоман. И то, что он не брезговал одним шприцем с приятелями колоться, тоже все знали. Даже когда его подобрали на снегу, рядом шприц валялся. Но очень уж Быковым хотелось денег.
В суде тоже ничего доказать не удалось. Мамаша Федькина так убивалась, так причитала и так картинно заламывала руки, заливая слезами испитую физиономию:
— Ох, Феденька! Кормилец! Да на кого же ты меня покинул? Ох, эти врачи! Да, загубили они тебя!
И судья встала на ее сторону. А о том, что «кормилец» из дому последнее вытащил и ни дня нигде не работал, все скромно промолчали.
Суд шел долго, года два. Мы себя защищали, как могли; я думал, что этот процесс никогда не кончится.
Ко мне даже подходили какие-то темные личности и предлагали от лица «убитой горем» матери заплатить ей сумму, равную двум моим годовым зарплатам, и она тогда, мол, отзовет иск. Гопников этих я послал куда подальше, а их требование озвучил в суде; меня чуть за клевету не привлекли. Так искренне удивлялась мадам Быкова, так честно твердила о «наговоре» и «поклепе», что я сам ей почти поверил. Если бы те самые парни не стояли у нее за спиной…
В начале процесса нас, обвиняемых, было шестеро: четыре фельдшера «скорой», что выезжала к Быкову, врач-терапевт, принимавшая больного в отделение, и я. Быкова просила полтора миллиона рублей. Ей присудили триста тысяч. Не помог и адвокат, которого мы наняли. Все обвинение строилось на злополучном заключении, где черным по белому было сказано: карбункул — пневмония — смерть.
Со мной понятно, с фельдшерами тоже — не смогли уговорить лечь в больницу, а терапевта осудили за то, что она не сделала рентген легких при поступлении пациента.
Как будто это на что-то повлияло бы! В 23.30 Быкова привезли в терапию, врач сразу назначила лечение, заказала снимок на утро. В 7.42 Федя умер.
К окончанию процесса терапевт и одна фельдшер уволились и уехали из нашей глуши. Осталось нас четверо. Иск вменили больнице. Тихий вызвал нас и распорядился оплатить «моральный ущерб» из своих карманов. По-хорошему, главный врач мог бы и из больничного фонда заплатить, но не пожелал.
Так что мы начали ежемесячно отчислять по 10 % зарплаты в фонд семьи Быковых. А через неделю после получения первых денег Быковы сгорели всей семьей в собственном доме. Соседи рассказывали, что Быковы обрадовались и давай гулять, видимо, кто-то не потушил окурка, дом загорелся, и пьяницы зажарились заживо.
Истцы сгорели, а денежки с меня так и высчитывали, пока я не уехал из тех мест.
Этот случай и стал первым знаком, подтолкнувшим меня к отъезду. Было обидно из-за несправедливого обвинения, а еще из-за того, что главный врач от нас отвернулся.
Неприятностей в нашей работе хватает. Случается и с откровенной уголовщиной столкнуться.
Семена Абрамовича Вайнштейна доставили с места происшествия в крайне тяжелом состоянии. Около десяти минут назад Вайнштейн попал под колеса автомобиля, когда перебегал дорогу в неположенном месте. Удар джипа пришелся на левую половину туловища, и у него лопнула селезенка.
На операции — полный живот крови и продолжающееся кровотечение. Селезенка практически оторвана от своей ножки. С неимоверным трудом я отыскал ножку органа в хлюпающей крови и наложил зажим. «Уф! Кровотечение остановлено! Осталось собрать кровь, перелить, что удастся обратно в организм, и ушить ножку селезенки». Кроме того, я решил выполнить и аутолиентрансплантацию — взять кусочек селезенки и вшить в сальник.
Селезенка — важный орган, она не только в кроветворении участвует, но и отвечает за иммунитет. Ее удаление бьет по защитным силам организма. В то время в специальных хирургических журналах появилось множество публикаций, призывающих при удалении селезенки вырезать небольшой фрагмент вне зоны повреждения, отмывать в растворе антибиотика и вшивать в брюшную полость.
Научно доказано, что вживленный таким образом кусок селезенки через полгода начинает функционировать как удаленный орган. В него прорастают кровеносные сосуды, и образуется собственная капсула. Под микроскопом он отличается от настоящей селезенки разве что размерами.
Я применил эти рекомендации на практике. К концу операции все показатели у пострадавшего пришли в норму, и последние швы я накладывал в прекрасном расположении духа. Моего настроения не омрачало даже то, что, торопясь в операционную, я забыл надеть фартук, и вся моя одежда от груди и ниже пропиталась кровью. С кожи кровь отмоется, трусы можно выкинуть, это мелочи. Главное — еще одна спасенная жизнь в нашу копилку славных дел!
На выходе из операционной меня перехватила довольно неприятная особа с огромной бородавкой на носу.
— Здравствуйте, я Циля Моисеевна, жена Семена Абрамовича, которого сейчас только что оперировали! — представилась она. — А вы, я так понимаю, доктор, который ему операцию делал?
— Да, это я. С вашим мужем все в порядке. Простите, я сейчас сменю одежду, умоюсь и все вам расскажу.
— Хорошо, хорошо, я подожду вас в палате, — лилейным голосом сообщила Циля Моисеевна.
Минут через пятнадцать, когда я зашел в палату к Вайнштейну, лицо его жены выражало высшую степень недовольства. Не придав особого значения подобный метаморфозе, я произнес:
— Операция прошла успешно, была приличная кровопотеря, но мы вовремя остановили кровотечение и восполнили кровопотерю. Правда, пришлось удалить селезенку, так как она была размозжена и не поддавалась ушиванию, но кусочек вшили в брюшную полость, так что со временем там будет функционировать новая! — от души улыбаясь, поведал я, но, не заметив особого воодушевления на лице собеседницы, спросил: — Циля Моисеевна, а вы вообще слушаете меня?
— Я-то слушаю! — злобно сказала мадам Вайнштейн. — Только я еще и кроме как слушать, еще и видеть могу!
— И что же вы видите? Что-то не так? Я же вам объяснил, что селезенку спасти не удалось, но кусочек я вшил, будет новая развиваться!
— Я не об этом, не о селезенке! Убрали и бог с ней!
— А в чем тогда дело? Чем вы не довольны?
— Чем? — переспросила владелица бородавки. — А где золото? — ее искривленный артритом палец показал на лежащего на кровати мужа. — Где золотая цепочка, где золотая печатка, где золотое обручальное кольцо? Где все это, я вас спрашиваю? Утром, когда мой муж уходил из дома, все эти вещи были на нем, а теперь, после вашей операции, они пропали, и никто не знает, где они есть! — Лицо мадам Вайнштейн от негодования налилось краской и стало напоминать сморщенную свеклу, покрытую крупными пупырями. — Вы, как заведующий, можете мне ответить, где золото?
