Хаймито Додерер - Слуньские водопады
Дональд вспоминал сейчас не Монику, à la reine, «королеву».
Она присутствовала на обеде, которым, как водится, заканчивались переговоры, все почтительнейше величали ее этим титулом, она и вправду выглядела королевой. Супруга одного из компаньонов фирмы, маленького смуглого господина, родилась и выросла в Париже. Крупная пышная женщина, та же госпожа Харбах, только лет на тридцать моложе, но блондинка, и возможно, не такая глупая. За столом Дональд сидел с ней рядом. Она знала Вену. Она рассказала Дональду, что девочкой была послана туда учиться музыке и немецкому языку. Но последнее ей не удалось, потому что в Вене все сразу же переходили с ней на французский.
Дональду было знакомо это лингвистическое усердие венцев.
La reine слилась для него с Хильдой Харбах. И все-таки она при этом стояла не за лиловыми драпировками, а перед ними. При упоминании о «лингвистическом усердии» Дональду, должно быть, вспомнился английский язык Моники.
La reine причиняла ему боль, до сих пор. Именно потому, что стояла перед лиловой завесой. Если бы лиловая пелена закрыла ее, может быть, она смогла бы как-нибудь излечить его от Моники. Но так ее телесность была уж очень на виду.
Тогда, за столом, она рассказывала ему, что ее младшая сестра вышла замуж и живет в Будапеште, принадлежит dans la même branche[27], он, вероятно, познакомится с ее сестрой, госпожой Путник (фамилию она выговорила на французский лад, приблизительно так: Пютник).
Это произошло здесь, на палубе, — гавань постепенно исчезала из виду, а город и холмы над ним ненадолго приняли ту же форму, что при приближении к нему, покуда пароход не лег на новый курс, — это произошло здесь, где пассажиры длинными рядами стояли у белых поручней и смотрели на удаляющийся берег (тромбонисты уже замолкли). Дональд осознал свою замкнутость, увидел ее, как видят нечто вполне реальное, словно она была вне его, и уже отнюдь не смутно ощутил тот крючок, за который он зацепился. Только тут он понял, до чего дошел и что точило его нечто непостижимое, в то же время казавшееся ему совсем чуждым. Опять, как раньше, когда блеклая молния метнулась от него к Августу (отблеска ее так испугался юный господин фон Кламтач), он почувствовал, что падает, более того, он это знал. Левой рукой он выхватил из кармана брюк спички и, засунув в рот пустую трубку, поднес к ней зажженную спичку. Потом швырнул трубку за борт — падая, она описала дугу, — и сунул в рот обгорелую спичку.
Многие видели полет трубки. И уловили, в чем дело, кое-где даже раздался смех. От внимания господ Хвостика и Харбаха это мелкое происшествие ускользнуло. Но пасторша Крулов в тревоге широко раскрыла глаза. Выражение их напоминало выражение глаз испуганной лошади.
* * *Ласло Путник, племянник второго шефа той бухарестской фирмы, с которой имели дело Клейтоны, был женат еще менее двух лет и жил со своей молодой женой в Будапеште на улице Лигети (ныне улица называется по-другому, за эти годы ее дважды переименовывали), когда-то уединенная, тихая местность, элегантные дома, отделенные от улицы палисадниками, за домами часто простирались обширные сады.
Это была младшая сестра «королевы», более интеллигентная, нежели сама восточная «королева», а потому в этом смысле еще менее сравнимая с мамашей Харбах; совсем другой коленкор. Во всем том, что, по выражению, позаимствованному в мире мужчин, у женщин называется «личностью», она скорее напоминала нашу Монику Бахлер.
Это все хорошо, но брак ее сразу же пошел вкривь и вкось. Ласло, по общему мнению, был весьма легкомысленным малым. Но не в финансовом и коммерческом отношении, здесь он всегда был в высшей степени дельным. Роберта Клейтона во время его визита в Венгрию по локомобильным делам он тоже сумел слегка надуть и напоследок еще заставил Роберта спустить цену. Не было Хвостика, чтобы этому воспрепятствовать, и не было Дональда, чтобы с первого же взгляда разобраться и разъяснить, что якобы существующей, пусть и ничтожной, технической ошибки нет и не могло быть. Папа Роберт, уже спешивший в гостиницу «Альпийское подворье», и технически несколько поотстал, и не хотел заниматься такими мелочами, ибо не чувствовал себя достаточно уверенно в этой сфере.
Кое-кто сказал бы — жульническая проделка с локомобилями. Но от этого Ласло всего можно было ждать. Каждый цыган-премьер Будапешта знал его, и разные премьерши в другой области искусства тоже ему были не чужды.
А тут еще этот роскошный образец женщины! Многие качали головами, наблюдая за поведением Ласло Путника, и особенно в отношении того сорта премьерш, с которыми он появлялся на людях. Они далеко не всегда были импозантны, но зато умели играть на скрипке. По городу распространилась легенда, что госпожа Путник (Пютник) абсолютно немузыкальная особа.
Сообразно с этим эксцессы господина Ласло можно было бы расценивать совсем иначе, но никто этого не делал, просто его считали мелким негодяем. Никто, разумеется, не знал, какой шок пережил этот молодой человек: младшая сестра «королевы Бейрута» была обезображена огромным, размером с полотенце, ожогом, который, тоже как полотенце, обвивал ее бедра. Без сомнения, родители Марго Путник в Париже, также как и «королева», были об этом осведомлены. Однако брак должен был состояться, и это надувательство ничуть не затруднило столь почетное обручение. Впредь о нем просто умалчивали. Даже в тесном семейном кругу. Между la reine, когда она приезжала в Париж на улицу генерала Бёре, и ее родителями об этом обстоятельстве никогда не было сказано ни единого слова. Ни до брака Марго, ни после. Здесь очень ясно просматривается дух того времени. Разговорам почти не было места, даже между родителями и детьми.
Со временем Ласло обзавелся премьершами и потихоньку запил.
Она справлялась с этим лучше, чем он. Сознавая свою вину в том, что она не воспротивилась воле родителей, Марго оставалась единственным человеком, который не слишком сурово судил молодого Путника. Ее же семья была далека от такого рода терпимости. Но откуда родители знали о его проделках? Неужто от Марго? Ни в коем случае. Но la reine как-то внезапно нагрянула в Будапешт, она предпочла проехать через Константинополь и, воспользовавшись удобнейшим Восточным экспрессом, по пути к родителям в Париж решила заодно повидаться с сестрой. А появившись в Будапеште, в общем-то, не вовремя, она, так сказать, нос к носу столкнулась с образом жизни Ласло Путника.
К тому же всегда находятся любители посплетничать. Но Марго, доселе хранившая полнейшее молчание, встала на защиту мужа, который, собственно, им и не был.
* * *Как муж, который, собственно, им не был, сидел Ласло с Тибором Гергейфи (Тибор несколькими годами моложе Ласло, работал en la même branche, он был сыном управляющего поместьем в Западной Венгрии — нам этот господин случайно знаком) в «чарде», как по-венгерски называется кабачок, за Швабенбергом. Если бы молодым людям вздумалось пройти или проехать еще небольшой отрезок пути, они бы добрались до весьма примечательного собрания римских древностей в Восточной Европе: эти древности обитали в маленьком музее, что находился в стороне от дороги. Но они были равнодушны к такого рода вещам.
Они сидели под старыми деревьями в тишине, без музыки, и пили красное вино «Пекарь». Жители стран Юго-Восточной Европы, где очень любят хорошо поесть, знают толк и в винах. Им всегда известно, куда можно пойти. И они умеют там проводить время без счета, без цели, которую кто-то мог бы заподозрить.
Тибор был его единственным близким другом, он умел молчать как рыба. Эта черта нередко встречается у мадьяр, она частенько поначалу производит впечатление таинственности и непроницаемости истинного востока, но вскоре уже кажется просто упрямством. Путник не был венгром, во всяком случае настоящим, скорее сербом. У всех юго-восточных наций понятия о чести зачастую бывают очень суровыми, даже опасно непреклонными. И все-таки наш Ласло давно уже не был истинным сыном своего народа, он был будапештец, дитя большого города.
— Мой дядя готов в любой момент взять меня в Бухарест, в свою фирму, сказал он.
Вечернее солнце пробилось сквозь деревья сада, лучи его вертикально легли на полуразрушенную стену дома, поток света превратился в красноватую плоскость.
— И ты все еще здесь?! — воскликнул Тибор. Риторический вопрос, риторическое удивление.
— Здесь я и останусь.
— Да ты, сдается мне, спятил, — сказал Тибор. — Тебя же просто поймали в ловушку. Твое положение, доложу я тебе, из тех, каких, собственно говоря, и вообще-то не бывает. Тебе остается только дать деру. А тут перед тобой лазейка на свободу, да что там, попросту открытая дверь. А ты хочешь остаться. Собирай вещи, поезжай в Бухарест и требуй развода. Даже закон будет на твоей стороне. Останешься здесь — считай, что вышел из игры.
