Хавьер Мариас - В час битвы вспомни обо мне...
– «Бомбей-Брассери», я знаю этот ресторан, – сказал я. Я не смог удержаться.
– Откуда ты знаешь? – удивился Деан. У него необыкновенная способность удивляться. Ноздри его раздулись – это могло быть признаком вспыльчивости или жестокости.
– Вы сказали об этом вашей жене, когда звонили, а она сказала мне и спросила, знаю ли я это место.
– Понятно. Значит, ты тоже его знаешь.
Я был пару раз в его огромных залах в колониальном стиле, где у входа сидит пианистка в вечернем платье, официанты и метрдотели чрезвычайно предупредительны, а под потолком зимой и летом гоняют воздух огромные лопасти вентиляторов. Там чувствуешь себя как в театре. Для Англии это довольно дорогой ресторан, но не чересчур. Хорошее место для дружеского ужина, для того, чтобы отметить сделку или отпраздновать какое-то событие. А вот для ужина с дамой этот ресторан выбирают редко – только в тех случаях, когда хотят произвести впечатление на неопытную или небогатую девушку или любовницу, которую никогда или почти никогда никуда не водят (жена на улице Конде-де-ла-Симера, как всегда, – правда, сегодня она ужинает не одна, и это не просто ужин; любовница всегда дома, а сегодня – путешествует, и это путешествие ей оплатили, к этому путешествию ее вынудили) и которую можно поразить интерьером, напоить допьяна индийским пивом и коктейлями («Бомбей Сансет», «Бомбей Скайлайн», «Пинк-Камелия», «Бомбей Блюз») и которую больше не нужно никуда вести, а можно сразу взять такси и ехать в гостиницу или домой, с которой не нужно говорить после ужина, обильно приправленного специями, а нужно только взять ее голову и целовать, раздевать, ласкать. Хрупкая купленная голова в обрамлении чужих ладоней – словно голова монарха во время коронации или голова человека, к которой тянутся руки душителя, – об этом я думал, глядя на качавшиеся в полутьме самолеты в комнате малыша Эухенио в ночь, когда умирала Марта Тельес. Наверное, самолеты все еще там – висят, охраняя его сон и готовясь к еженощному бою – утомительному ночному бою, фантастическому бою крошечных самолетов, подвешенных на нитках. Инертное (или величавое?) покачивание. («Завтра – тебе в удел отчаянье и смерть».)
– Да, и он мне очень нравится, – ответил я, – я был там раза два-три. Уже давно.
– Его рекомендуют путеводители, – сказал Деан примирительным тоном, словно извинялся. – Я привел ее туда. Мы пили и много смеялись, она, казалось, не думала о том, что ждет ее завтра. Ей даже нужно было выпить, чтобы легче заснуть, да и мне тоже: мне предстояло проводить ее в клинику и подождать на улице на случай, если вдруг возникнут какие-нибудь проблемы или ей вдруг станет страшно (часа два, как она мне сказала), хотя вряд ли могло случиться что-нибудь непредвиденное – она была медсестра, она все знала. Медсестры часто впадают в депрессию в такой ситуации. Это кажется удивительным при их профессии, но одно дело лечить других, и совсем иное – быть пациентом самому. Я удивился, что ее не поместили в стационар – хотя бы на одну ночь или на несколько часов, – но она знала все лучше, чем я, она организовала все через больницу, где сама работала. По-английски она говорила не хуже меня.
– Я изучал английскую филологию, – сказал я (глупое замечание, – к счастью, Деан пропустил его мимо ушей). Я налил себе еще виски, он подождал, пока я налью, и продолжил:
– В тот вечер после ужина я отвез ее в отель на такси. Мы не поднялись в номер: в ее теле было что-то, чего на следующий день в нем уже не будет, и не стоило накануне слишком много думать об этом. Она не казалась слишком подавленной или просто искусно скрывала свое состояние (в этом ей помогли коктейли), она казалась даже довольной, была очень нежна со мной – может быть, мои обещания много для нее значили. У входа в гостиницу она поцеловала меня. Это был просветленный поцелуй, если можно так сказать: в нем была надежда и нежность, он дал мне уверенность, что она никогда не упрекнет меня за то, что я заставил ее пройти через такое. До своего отеля я дошел пешком – пара шагов – и, поднявшись в номер, сразу позвонил Марте, чтобы сообщить, что долетел хорошо, и узнать, как дела дома. Она не сказала мне, что ужинает с тобой или с кем-то еще. Я думал, что она одна с ребенком. И после этого у тебя хватает наглости заявлять, что ни о чем таком вы и не помышляли! – Деан выпрямился и посмотрел мне прямо в глаза, в его взгляде сверкнула ненависть, он наконец чиркнул спичкой и зажег взятую у меня сигарету. Он не хотел, чтобы наш разговор принял другой оборот – он позвал меня не за этим, – и искра в его глазах погасла. – В ту ночь я спал неспокойно, все время просыпался. Я считал, что причина тому – во мне самом и в Еве (а не в Марте, хотя думал я в ту ночь об обеих). То, что происходило в Лондоне, происходило потому, что существовала Марта. Каждый из наших близких занимает в нашей жизни свое место, но бывает, что другие пытаются потеснить их или занять их место, как только оно освобождается. («Ты тоже плохо спал на том острове, ни одна из двух твоих ночей не была спокойной, – подумал я. – Но все равно ты ничего не услышал. До тебя не донесся ни шелест простыней, на которые я ложился, ни звяканье тарелок во время нашего домашнего ужина, ни звон бокалов с «Chateau Malartic», ни пронзительный звук агонии, ни громыханье тревоги, ни скрежет недомогания и депрессии, ни дребезжанье страха и раскаяния, ни напев усталой оклеветанной смерти, сделавшей свое дело. Ты слышал только шум машин, мчавшихся по левой стороне улицы, громыханье высоких автобусов, гул ночного города, многоязычный гомон индийского ресторана, отзвуки иных напевов, может быть тоже погребальных, – иначе почему ты говоришь о Еве в прошедшем времени?») Если бы я знал, если бы я знал в ту ночь то, что уже знал ты! («Я знал это, потому что я это видел, и я был охвачен ужасом и не мог ничему помешать, идиот! Я только обнял ее, чтобы ей легче было умирать. Это не я должен был быть рядом с ней». Как и тогда в ресторане, я снова обращался к нему на «ты»: ведь я хотел оскорбить его. Меня разозлили его последние слова – они звучали упреком. Он уехал с Евой решать свои проблемы, о которых Марта понятия не имела, так чего же он хочет?) – Деан подошел к креслу и, пошатнувшись (словно поскользнулся на плотном снегу), тяжело опустился на подлокотник. (Я уже видел его в таком состоянии – точно так же он внезапно лишился сил перед открытой могилой, – он тогда испачкался землей, запачкал свой плащ.) Сейчас он казался беззащитным. – Если бы я только знал! Тогда в Лондоне все было бы иначе. Я не позволил бы ей идти в клинику на следующий день – в этом уже не было бы необходимости: маленький братик для Эухенио и новая мать. Почему бы и нет, раз уж так получилось. Нужно человеку что-то или не нужно – зависит от того, что у него есть и чего у него нет, от того, чье место освобождается рядом с ним; наши потребности и желания (и наши чувства тоже) меняются по мере того, как мы кого-то теряем, или кто-то нас покидает, или нас лишают чего-то, я тебе уже это говорил. Можно принимать решения раз и навсегда, но ведь обстоятельства могут измениться – это зависит от того, все ли нас в нашей жизни устраивает, и от того, что нам нужно именно в эту минуту. – Он сам себе противоречил, говоря о чувствах, но, возможно, это потому, что раньше он говорил от лица Евы, а теперь – от своего лица.
– Я вам уже говорил, – возразил я, – я не решился позвонить второй раз. Мне не хватило смелости еще раз поговорить с портье. У них не было никакого Деана, и Бальестероса вполне могло не оказаться. Сказать по правде, я не знаю, имел ли я право даже на то, чтобы выяснять вашу фамилию.
– Как вы ее выяснили?
– Здесь лежали письма, я нашел письмо из банка.
– Неплохо соображаете. Не каждый додумается. – Он вдруг начал обращаться ко мне на «вы». Неожиданно почувствовал ко мне уважение, вспомнил с запозданием о нормах приличия или просто последовал моему примеру? Но это продолжалось только несколько секунд, потом он снова перешел на «ты». – Я вас ни в чем не виню, я просто рассказываю, что произошло со мной только потому, что я поздно обо всем узнал, рассказываю, как провел те часы, а их было немало. Я не обвиняю вас и в том, что вы оставили ребенка одного, как мог бы сделать страдающий и разгневанный вдовец. С ребенком ничего не случилось, и я не могу упрекать вас за то, что могло бы произойти. Ведь все зависит от результата, верно? Все, что длится во времени, даже если оно длится всего миг. Два одинаковых действия не являются равнозначными, если привели к разным последствиям; пуля, попавшая в цель, и пуля, не попавшая в нее, – это пули разные; одно дело если, ударив ножом, ты поразил противника, другое – если промахнулся. Мы полагаем, что все зависит от нас, мы строим планы и принимаем решения, но я не знаю, зависит ли хоть что-нибудь от наших намерений. А иногда и нет никаких намерений. Может быть, и у вас их тогда не было. («„Да", „нет", „возможно", а время идет, и мы часто бываем вынуждены действовать вслепую, не понимая до конца, что происходит, и не зная, что будет дальше, просто потому, что время не ждет, оно бежит вперед и торопит нас, и нам нужно принимать решения, хотя мы не знаем, что происходит, и действовать, хотя мы не знаем как».) – Деан погасил недокуренную сигарету и соскользнул в кресло (сейчас он уже не возвышался надо мной).
