Яков Арсенов - Избранные ходы
— Конечно, это правильно, — не стал возражать Орехов, — когда в стране полный развал-схождение, без балансировки не обойтись.
Водитель почесал репу. Прежде к нему не применяли подобных сентенций.
Транспорт миновал конаковский пост ГАИ и, не снижая скорости, зашуршал по деревне Шорново. Слева нарисовался памятник Ленину. Ильич с присущей ему хитрецой выглядывал из засады на дорогу. В его глазах стыл извечный вопрос: «Как нам реорганизовать Рабкрин?»
— Да вы не стесняйтесь, — сказал водитель и подвинул пассажирам угощенье. Судя по набору импортных коробок, радиационные отходы, тикающие за спиной, следовали на Урал из-за бугра.
— Смотри-ка! — указал Артамонов на обочину, сплошь уставленную свиными головами на табуретках.
— Где-то я такое уже видел, — припомнил Орехов. — По-моему, на Красной площади.
— Я всегда беру здесь свежанину, — признался водитель. — Дешевле, потому без эпидемконтроля.
— И свинья, павшая от ложного бешенства под Бородино, легко сходит за здорового кабана, только что зарубленного в Дурыкине, — помог ему с продолжением Орехов.
— Рассказик у меня зреет в голове, — поделился муками творчества Артамонов. — «Сто лет одиночества, или Свинья на обочине» называется. Главная героиня — молодая хавронья. Действие происходит на откормочном комплексе. Подслушав свинарок, хавронья узнает, что убойный вес — сто сорок килограмм. Она садится на мощнейшую диету и держится на комплексе не один десяток лет. Ее проверяют на предмет ящуров, поносов и прочих вазомоторных насморков, чтобы раскрыть тайну худосочности, но она здорова и живет себе припеваючи.
— Хороший сюжет, — проникся Орехов. — Вот бы и людям установить убойный вес.
Водитель вздрогнул и спросил:
— А при чем здесь обочина?
— Обочина? Обочина не при чем, — ответствовал Артамонов.
— Но она введена в название рассказа, — не отставал водитель.
— А чем свинья хуже пикника?! — вступился за друга Орехов.
В Клину Ленин был не в духе и с подозрением щупал пустоту в полых карманах.
У Химок попутка уходила на МКАД в сторону Рязанского шоссе. Пассажиры покинули кабину. Вычислив, что автобусами долго, они изловили такси, чтобы достичь ДАСа засветло.
— Родись у меня сегодня дочка, я бы назвал ее Фурой! — сказал в сердцах Артамонов, стряхивая с себя радиоактивную пыль.
Орехов с Артамоновым долго совещались: посвящать Артура в завидовское дело или нет — все-таки государственная тайна и немалая мера ответственности. В конце концов решили открыться, поскольку государство, пусть даже и устремившееся в новое будущее, все равно ничто по сравнению с желанием потрепаться.
Артуру было рассказано все как есть. Накатив косуху коньяку, он принялся давить на сознание.
— Значит, вы получили путевки в жизнь? — пытал он уставших друзей.
— Да.
— То есть, вы учились не зря, а я — зря?!
— Где-то так.
— То есть, вы умные, а я дурак?!
— Выходит. А теперь про Дебору, Артур, — сказал Орехов. — Я тебе это сообщаю только потому, что если начнет сообщать Артамонов, то получится драка. Итак, с Деборой тебя познакомил я, и поэтому отвечаю за последствия. Только ты не воспринимай все это текстуально. Пока ты раздумывал, Артамонов отвел ее в тапках на Академическую попить газировки. Потом они среди ночи смотались за котлетами на Аэровокзал. Сам понимаешь, свет не ближний. Выслушали до конца соловья в зарослях на Кащенко. Конечно, это не значит, что они тут же побегут в церковь, но маршруты их прогулок показательны, согласись. Мы пришли к выводу, что ситуация требует рокировки. То есть, Артамонов берет Дебору себе в работу, а ты, Артур, идешь на фиг. Я и сам по первости был не прочь приударить за ней, но я в этом плане безответственен, как никто другой. И уж если Деборе выбирать из двух оставшихся зол, то свалить в сторону лучше тебе, Артур.
— Да я никогда на нее серьезно и не претендовал. Так, променад.
— Вот и я о том же, — сказал Орехов. — Просто сам ты никаких точек в вопросе не ставил. И поскольку ты ей до сих пор ничего серьезного не предложил, предлагаю развести стороны документарно, — подвел он итог. Чтобы потом не было вопросов.
Результатом разговора стал передаточный акт в виде объективки: имя Дебора, возраст — 21, рост — 173, вес 63, основные типоразмеры 90-60-90, обувь — 36, волосы — каштановые, цвет глаз — зеленый, кожи — телесный, вредная привычка — совесть. Особые приметы — жатая юбка и красный батник. Через плечо — дамская сумка для товаров двойного назначения. И внизу подписи: сдал — принял. Варшавский — Артамонов.
— Нас забрасывают в информационное пространство, Артур, — сказал Орехов, складывая бумагу вчетверо. — Это все равно, что посылают на три веселых. Мы с Артамоновым, насколько ты помнишь, этот предмет особенно не учили. Лично я без подсказки не то что газету, листовку выпустить не смогу. А у Деборы — набор конспектов. Поэтому мы забираем ее в помощь. Это вынужденная мера.
— А Улька? — уколол Орехова Варшавский.
— Звать не буду, но если приедет, назад не погоню.
— Тогда я тоже в Калинин! Там хоть перспектива просматривается. А то в Якутске такая скука!
— Никто не против энтузиазма, — предупредил его Артамонов, — но, ты понимаешь, с чем это будет сопряжено?
— Понимаю. Ни с чем. Вы когда выезжаете на место?
— Завтра.
— Тогда я смотаюсь домой, быстренько разведусь с Каталиной, заберу Галку и — к вам! Уходя от жены, я решил, что налево будет удобнее.
— Ты считаешь, что изобрел новое средство по уходу…
— Но вы же знаете Каталину! С ней невозможно!
— По поводу своих судеб ты можешь не отчитываться, — сказал Орехов.
— Но кого-то я должен взять с собой или нет? Жилья вам, случаем, не обещали? Молодым специалистам полагается…
— Какие мы к черту специалисты!
Глава 3. НАЗНАЧЕНЦЫ ВСТУПАЮТ НА ВВЕРЕННУЮ ТЕРРИТОРИЮ
Шахматы, толковый словарь, сборник кодексов — с таким набором средств Орехов и Артамонов вступали в Калинин. Жизнь вынуждала взять регион с минимальным боекомплектом. Подбор инвентаря был не случаен. Каждая единица имела свое значение, назначение и предназначение. Шахматы держали в тонусе мозговой ресурс, кодекс напоминал о двойственности природы света, бьющего в камеру через маленькое окошечко, а словарь был необходим для толкования неоднозначных текстов людей при исполнении. Обе книги считались настольными.
Орехов и Артамонов не глядя передвигали фигурки на магнитных подушечках и занимались каждый своим делом. Орехов дочитывал кодекс, все более укореняясь в мысли, что прямо сейчас его можно привлечь по любой статье. Хобби Артамонова было толще — «Советский энциклопедический словарь» под редакцией академика Прохорова. В качестве закладки Орехов использовал строкомер, а у Артамонова роль ляссе играл двусмысленный галстук в виде килы, которая время от времени пружинисто вскидывала голову и угрожающе шипела. Артамонов неспешно вглядывался в страницы и читал вслух:
— Калинин, до тридцать первого года — пристань на Волге, железнодорожная станция, население — четыреста одна тысяча жителей по переписи семьдесят седьмого года. Машиностроение — вагоны, экскаваторы. Текстильная, полиграфическая промышленность. Четыре вуза, в том числе университет, три театра. Трамваи. Возник в двенадцатом веке нашей эры, хотя ни одного живого свидетеля, который бы мог это достоверно подтвердить, до сих пор не найдено. С тысяча двести сорок шестого года — центр Тверского княжества. Отсюда в середине пятнадцатого века стартовал в Индию Афанасий Никитин, эсквайр.
— Давай без отсебятины и помедленнее.
— Нет проблем. В ты-ся-ча че-ты-ре-ста во-семь-де-сят пя-том го-ду, зачитал Артамонов по слогам, — город был присоединен к Московскому княжеству. Награжден орденом Трудового Красного Знамени…
— За что?
— За то, что отсоединился до сих пор!
— Этот факт надо срочно сообщить Макарону, находка может стать хребтом его диссертации. Как раз в тему.
Макарон сверстал диссертацию задолго до поступления в аспирантуру. Единственным больным местом в научном труде была тема — Макарон никак не мог с ней определиться. Конечно, доведись ему поприсутствовать на защите, он бы придумал. Но время шло, материалы и библиографические изыскания пухли и получались настолько обширными, что придать им какой-то единый вектор становилось все невозможнее. В муках Макарон съедал батон за батоном. Выручил случай. Макарон пошел сдавать древнерусскую литературу, и попалось ему «Хождение за три моря» Афанасия Никитина. Накануне Макарон вызубрил древние записки на старославянском, и, когда на экзамене стал выдавать текст наизусть, как тарабарское заклинание, преподаватель с поплывшими по лбу глазами предложил ему для простоты понимания как-нибудь осовременить текст, приблизить его к новейшей истории, рассмотреть в контексте развития словесности.
