Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2009)
Путеводители предупреждали, что на каждом шагу в Турции будут мозолить глаза портреты Ататюрка. Однако эти портреты были все же не столь назойливы, как портреты политических деятелей России в разные периоды ее истории. Странным образом это производило на меня куда более проникновенное впечатление, каждый день я замечал под тем или иным углом символику константинопольских стен, пусть дофеодосиевых или постфеодосиевых. В конечном виде даже современный стамбульский художественный постмодернизм предстал передо мною в образе постфеодосизма (о чем чуть позже). Стены — змеиная дрессировка.
Мехмед II перенес свою резиденцию из Эдирне в Стамбул только зимой 1457 — 1458 года, до этого приказав заселить опустевший город турками из Аксарая, армянами из Бурсы и греками из Морейи и с островов Эгейского моря. Уже в момент падения византийского Константинополя дворец византийских императоров был в таком запустении, что жить там султан счел неприличным. На руинах императорского дворца Константина в 1459 году началось и в 1465-м завершилось строительство дворца, точнее — системы дворцов Топкапы (Дворец пушечных ворот), занимающих один из семи холмов города, откуда передо мной впервые предстала панорама Стамбула с видом на бухту Золотой Рог и Босфор. В дворцах и павильонах Топкапы, около 400 лет бывшей главным дворцом Османской империи, есть как христианские, так и мусульманские реликвии — оловянный котелок Авраама, часть черепа и длань Иоанна Крестителя, волосы, стрелы, одно из писем пророка Мухаммеда, мечи четырех его халифов… Имеется здесь и третья в мире по значению коллекция фарфора, посохи и троны султанов — умственный отдых для глаза к концу дня.
Мой штурм Золотых ворот во главе с Мустафой, или Ревность Олега
Кажется, ни один город в истории не был осаждаем так часто, как «объект всемирного желания» — Константинополь. Основательно отгородиться от всех возможных проблем и предаться наукам — таковы были сокровенные желания Феодосия II (401 — 450), внука Феодосия Великого, последнего императора единой Римской империи. Он вступил на престол в семь лет и правил почти полвека, сначала вместе со своим отцом Аркадием, а после его смерти в 408 году — единолично. Несмотря на рекордный для той империи срок правления, Феодосий передоверял ведение дел своим царедворцам и родственникам, в частности префекту претория Анфемию, который и затеял обнесение Константинополя новыми мощными стенами. А в 438 году был издан кодекс Феодосия, собравший воедино все императорские постановления начиная с 312 года, — тоже своеобразные юридические стены для империи.
Утром второго стамбульского дня, выйдя из отеля и окинув взглядом мечеть Лалели, возвышавшуюся подобно изящной, как ферзь, мусульманке в полузапретном для интеллигенции хиджабе и с ноутбуком под мышкой, я повернул в противоположную сторону. Всего две остановки электричкой вдоль берега Мраморного моря — и станция Йедикуле, названная в честь расположенной тут же крепости.
Крепость Йедикуле (Семь башен) — это уже турецкое укрепление, встроенное в феодосиевы стены с Золотыми воротами — «Вратами Царьграда». Считалось, что именно через них в город может вступить освободитель Константинополя. По этой причине суеверный Мехмед обошелся с ними не столь почтительно, как с Софией, — приказал сразу же после взятия города замуровать. Прямого доступа к ним нет и сейчас. Безуспешно попытавшись обойти крепость слева, вдоль моря, где попал в зону каких-то складов, я отправился к первым из десяти феодосиевых ворот — и наткнулся на живой комментарий к рассуждениям И. Бродского из его «Путешествия...»: «Существуют места, где история неизбежна, как дорожное происшествие, — места, чья география вызывает историю к жизни. Таков Стамбул, он же Константинополь, он же Византия. Спятивший светофор, все три цвета которого загораются одновременно. Не красный-желтый-зеленый, но белый-желтый-коричневый. Плюс, конечно, синий, ибо это именно вода — Босфор-Мармора-Дарданеллы, отделяющие Европу от Азии... Отделяющие ли? О, эти естественные пределы, проливы и уралы! Как мало они значили для армий или культур — для отсутствия последней — тем более». Светофору дорожное движение помогал регулировать странный регулировщик со свистком, подозрительно напоминающий безумного вагоновожатого воображаемого трамвая из фильма Акиры Куросавы «Додескаден» («Под стук трамвайных колес») по роману Сюгоро Ямамото с вполне стамбульским названием «Город без времен года». Ворота узкие, но протиснуться между вполне послушным, несмотря на множество заверений в обратном, такому странному регулированию транспортным потоком удается.
Сразу же за воротами — пустырь с самодеятельным мужским туалетом у невысокой стены позднейших времен. Быстро разочаровавший путеводитель «Афиши» рекомендует пробираться к Золотым воротам через этот пустырь, но впереди несколько основательных оград, и начавшийся дождь делает их почти неприступными. Далее, вдоль крепостных стен — мусульманское кладбище. Идем вдоль него, входим в ворота. Из строжки навстречу выходит сторож…
И здесь опять нужно сделать отступление, начав его с отмеченного Петром Вайлем парадокса Байрона, влюбленного в Турцию и Восток, помышлявшего о переходе в ислам, но погибшего на войне с любимой Турцией. «Вот слово турка — это надежное слово, а на греков полагаться нельзя. <…> Мне нравятся греки, это симпатичные мошенники — со всеми пороками турок, но без их отваги» [14] . Эта турецкая отвага проявлялась в моем случае в том, с какой самоотверженностью обитатели Стамбула буквально бросались на помощь, если я обращался к ним с каким-то вопросом или даже просто с вопросительным взглядом. Выслушав меня, Мустафа, как звали сторожа, размышлял недолго. Приглашающе махнув рукой, он повел меня между могил, а потом — вспрыгнул на могильный барьер, как принявший на себя руководство атакой после гибели вышестоящего чина боец — на бруствер окопа. Мне ничего не осталось делать, как последовать за ним (Мустафа, как позже выяснилось, не просто кладбищенский работник из стамбульского варианта «Смиренного кладбища», а вполне искусствовед, изложивший потом краткий обзор всех мусульманских кладбищ Стамбула и окрестностей). Так, перепрыгивая с ограды на ограду, оставляя на них следы кладбищенской грязи, которые должен был смыть дождь, мы подобрались к ближайшей к Золотым воротам точке, где и сфотографировались на их фоне, как два достигших общей цели бойца. Конечно, это очень промежуточная цель. Подойти к Золотым воротам вплотную, похлопать ладонью по стене, к которой князь Олег прибивал свой щит, все же невозможно.
Как там, в «Олеговом щите» Пушкина, по случаю Андрианопольского мира 1829 года:
Когда ко граду Константина
С тобой, воинственный варяг,
Пришла славянская дружина
И развила победы стяг,
Тогда во славу Руси ратной,
Строптиву греку в стыд и страх,
Ты пригвоздил свой щит булатный
На цареградских воротах.
Настали дни вражды кровавой;
Твой путь мы снова обрели.
Но днесь, когда мы вновь со славой
К Стамбулу грозно притекли,
Твой холм потрясся с бранным гулом,
Твой стон ревнивый нас смутил,
И нашу рать перед Стамбулом
Твой старый щит остановил.
Олег не увидел Софии, но все же был, по преданию, укушен отечественной гадюкой по возвращении. Наша же «дружина», потоптавшись у дышащих ревностью Олега промежуточных заросших стен, без малейшего «бранного гула» начинает обратный путь. Мустафа показывает напоследок изображения нынешней, непрезентабельной, как давешний регулировщик, типичной римской триумфальной арки и ее же — но эффектно реставрированного, приукрашенного облика. В кинофильмах так бойцы после боя хвастаются перед однополчанами фотографиями любимых. Я так и не вполне понял, попытка ли это художественно-исторически воссоздать хотя бы на бумаге прежний вид или проект будущего реального восстановления. От какой-либо платы за неожиданную штурм-экскурсию Мустафа категорически отказался.
Элегические насилия
Начинается путь вдоль самих стен Феодосия и рва перед ними. В византийские времена в глубоком рву обитали дополнительные защитники — львы. Теперь осевший ров больше напоминает природную балку, в которой раскинулись огороды местных жителей с простенькими сараями и навесами. Иногда эти навесы пристроены непосредственно к стенам. По мере удаления от Мраморного моря огороды сменяются пустырями и свалками с мешками мусора, содержимое которых не всегда помещается внутри. Один мешок выглядывает из византийской арки — как новый варвар или объект новой эстетики, совмещающей далековатые идеи.
