Морис Дрюон - Дневники Зевса

— Бык, бычок, белый красавец!

Я сделал шаг, второй, очень медленно. Она, держа корзинку в руках и не переставая за мной следить, начала рвать цветы; мне тоже бросила издали два-три цветка. Я сжевал их, потом опять посмотрел на нее и приблизился на несколько шагов.

— Бык, бычок, белый красавец... ты самый красивый из всех быков, каких я когда-либо видела... Ты царь всех быков, и я сделаю тебе венец!

У нее был верный глаз, у этой малышки. Она ушла в сады и вновь появилась, неся полную корзинку жасмина и апельсиновых цветов, которые ловко сплела между собой; наконец быстро приблизилась, готовая увернуться, и набросила мне на голову сплетенный венок. Тот криво увенчал меня, повиснув на одном из рогов. Эта гирлянда мне мешала. Я тряхнул головой и высунул язык, пытаясь до нее дотянуться.

— Нет-нет, красавчик бык! Не ешь свою корону!

И она снова бросила передо мной цветы. Я их съел, медленно опустился на колени, потом лег.

Европа протянула мне длинную ветвь в цвету, которую я, не вставая, тихонько взял губами. И тогда Европа, по-прежнему подкармливая меня цветами, расхрабрилась настолько, что коснулась острия одного из моих рогов, погладила мне лоб и тот самый маленький рыжий хохолок, который там курчавился, потом приласкала белую шею, поправила венок. И, засмеявшись, стала прыгать, скакать, бегать вокруг меня.

— Бык, бык, белый красавчик, я тебя приручила!

Она то отдалялась, то опять приближалась, чтобы меня погладить; ложилась подле меня, вставала с одного бока, заглядывала мне в глаз, потом обходила кругом и заглядывала в другой. Я не мешал ей. Она приблизила губы к моей морде и поцеловала меж ноздрей... Должен сказать, сыны мои, этот поцелуй вполне стоил поцелуя богини! И я вернул его, как смог, нежно и легко лизнув ее в шею.

— Прекрасный белый бычок, ты даже не представляешь, как мой отец и весь его двор восхитятся, увидев, что я еду на тебе верхом.

Ну да! Девочка захотела покрасоваться, этого-то я и ждал. Она скормила мне еще один цветок, а потом уселась мне на спину.

— Ну, вставай, прекрасный бык; поедем во дворец.

Вихрь песка, который взметнули мои копыта, на какой-то миг покрыл берег. Мы были уже над морем. Понимаете теперь, почему бык, нападая, грохочет, будто гроза? Так я сделал однажды, будучи одним из них.

Когда мы ринулись сквозь облака, Европа все еще держала в руках свою корзинку, а я — цветок в губах. Она кричала, цепляясь за мои рога; удивленные боги едва успели увидеть, как мы пролетели. А я мчался, мчался к острову моего детства, к моему дорогому, родному Криту, которому я решил подарить величие и процветание. Мне было трудно затормозить; я так разогнался, что мои копыта остановились только в Гортине, под платанами, которые с той поры никогда не теряют свою листву.

Там я сменил облик, чтобы мы с Европой смогли предаться любви, но сначала превратился в орла, желая доказать ей, что мне вполне подвластны все царства. Потом наконец предстал перед ней в облике мужчины. Позволяю вам думать, что я выбрал наружность, достойную вашего рода, ничуть не хуже бычьей.

И тотчас же подарил Европе трех сыновей: Миноса, Радаманта и Сарпедона.

Мой сын Минос правил Критом при поддержке своих братьев и стал основателем долгой и могучей династии, все главы которой носили его имя.

Три дара получил от меня Минос: охотничьего пса, который никогда не упускал добычу, рогатину, которая всегда попадала в цель, и Талоса, бронзового человека, неуязвимого стража, который беспрестанно обходил остров, никому не позволяя ни высаживаться на нем, ни покидать без позволения царя. Под этим надо понимать три блага, предоставленные критскому народу при воцарении Миноса: лучший способ дрессировать животных, изобретение более крепкого и меткого оружия, установление постоянной службы по поддержанию порядка и оснащение ее новым вооружением.

Никогда Минос не выходил из своего дворца, не почтив мое изображение, изваянное еще в первые века на вершине горы Юхтас. Он научил и своих подданных почитать этот огромный каменный лик, помещенный там как обещание богов явить свое могущество в чертах человеческого рода.

Каждые семь лет Минос торжественно отправлялся в Психро и проникал в святилище пещеры, где я родился, чтобы там внимать моим наставлениям. И каждые семь лет дорогая нимфа Амалфея, выкормившая меня, потрясала над Критом рогом изобилия.

Какое восхитительное царское содружество составили трое сыновей Европы! Первый был человеком правления, второй — человеком мысли, третий — человеком приключений.

Заботясь об усовершенствовании правосудия, царь Минос поручил своему брату Радаманту, мыслителю, составить свод законов и установлений; и тот настолько замечательно справился с задачей, что вскоре минойский кодекс был скопирован почти всеми городами в этой части света.

Радамант и Минос, образцовый законодатель и образцовый правитель, были после своей смерти назначены судьями в Преисподней.

Что касается третьего брата, Сарпедона, то он стяжал славу критскому флоту и основал на малоазийском побережье город Милет.

Под властью династии Миноса богатый стадами Крит в изобилии производил масло и зерно. Обладая внушительной армией и флотом, он стал центром обширной морской державы. Многочисленные острова жили в зависимости от него или под его покровительством; многие народы платили ему дань.

Каждый новый царь, новый Минос, приглашал к себе самых умелых строителей, инженеров, художников и ремесленников. Так на Крит прибыл афинянин Дедал; он был царского рода, но искусства привлекали его больше, чем власть.

Дедал происходил от моего сына Гефеста и... осмелюсь ли сказать вам? О! Вы будете необычайно удивлены... моей дочери Афины.

Да, добрые мои смертные! Суровая, целомудренная Афина, которая так настойчиво упрашивала меня сохранить за ней безбрачие, на какой-то миг забылась в объятиях своего брата-кузнеца. А случилось это в тот день, когда она зашла попросить у него оружие для Троянской войны (сам-то я в этой войне не встал ни на чью сторону). Может, она проявила уступчивость ради осуществления своего замысла? Или же, когда я отказался поддержать ее партию, не совладала со своей великой извечной любовью ко мне и захотела утолить ее хотя бы через подмену? Или изголодавшийся Гефест, терпевший одиночество с тех пор, как расстался с неверной Афродитой, набросился на Афину среди своих горнов и наковален с таким неистовством, что она не смогла дать отпор? Возможно, он и сам был обманут нелепой выдумкой Посейдона, который незадолго перед тем нашептал хромцу, что Афина якобы сгорает от страсти к нему и направляется в его кузню, чтобы всецело отдаться. Это вам доказывает, что и сам Разум не защищен от слабости или посягательств, когда слишком отдаляется от Власти.

Афина родила тайно, а затем, чтобы поддержать свою репутацию недотроги, выдумала туманную и очень нечистую историю, согласно которой, когда она защищалась от своего брата, его семя пролилось на ее девственную ногу; она вытерла эту мерзость шерстью и отбросила подальше от себя. Якобы от соприкосновения семени с Матерью-Землей и родился ребенок, сначала положенный в корзину и пущенный по волнам, а потом подобранный Афиной — исключительно по доброте... Боги притворились, будто поверили. Немало было царевен, объявлявших, будто спасли младенца, которого сами же и доверили волнам, чтобы скрыть царское кровосмешение и окружить свою ошибку туманом чуда.

Самым ясным в этом деле было то, что Афина воспитала ребенка с ревнивой заботой. Она назвала его, чтобы добавить правдоподобия своему рассказу, Эрихтонием, то есть «шерстью земли». Когда он решил основать город, Афина с гордостью согласилась, чтобы он был назван Афинами.

Афинские цари вели свой род от этого самого Эрихтония, то есть от меня по обеим линиям. И это вам объясняет, почему ни в каком другом городе так высоко не блистали гений отвлеченного рассуждения и гений изобразительного творчества.

Дедал, дивный Дедал вышел из этого самого рода. Это он спроектировал для царя Миноса царский город Кносс — Лабиринт — таким образом, что тот по своей разметке и архитектуре воплощал представления о Вселенной, о человеке и жизни. Ради этого город был сделан долговечным и мощным.

Лабиринт на самом деле был вашим отображением, вписанным в пространство и камень. Однако ни области вашего мозга, ни внутренние органы вашей утробы не расположены согласно простым схемам, и ваши мысли, ваши жидкости или зародыши вашего потомства не следуют тут ровными и прямолинейными путями. Достаточно об этом подумать. Возводя Лабиринт, Дедал думал об этом много и хорошо.