Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика
Я не то что бы вспомнил — я не забыл ни одной из его баек.
58
На том мы и расстались; возвращаясь, я не лихачествовал — все думал и думал, возможно, по глупости пытаясь допереть до тайных смыслов случившейся хвори: что это — наказание или злонамеренно расчетливый удар рока, верх взявшего над судьбой, когда изволил я не последовать какому-то ее веленью и этим сам себя обезоружил?.. быть может, чистая случайность, которой все равно, что калечить: природную плоть всего живого или все неживое, заделанное руками людей, — рельсы, ракеты, самолеты, тачки, одежку, мебелишку, камни зданий, асфальт дорожный, опоры мостов?.. ответа не было — всегда скрытна уклончивая натура лукавого рока, всегда исполнена судьба многозначительного безмолвия.
Дня три, когда сидел я и почитывал или валялся перед ящиком, Опс в отличие от лентяев, не желая терять время, с той же целебной целью вылизывал нывшую и нудившую мою коленку… его старанье не могло не потрясать и, странное дело, немного смешило, заставляя забыть, чем именно вся эта канитель однажды обернется.
Кстати, в один из наездов в город я приобрел новенький мобильник и подключился к компании, набиравшей силу… так что отпала нужда таскаться на станцию… время не торопил, как раньше, — все равно далеко не похромаешь и вообще было не до прогулок… но как я ни бодрячествовал, как ни крепился в ожидании Марусиного звонка насчет биопсии — поджилки задрожали, когда она позвонила… о медицине — ни слова… коротко попросила узнать расписание электричек и перезвонить… велела также купить какой-нибудь жратвы, приехав, говорит, заделаю блюдо… краткость разговора кольнула мнительный мой ум, но душа была ублажена тем, что всего лишь Марусин голос делает настроение сносным… даже подумалось: не по ней ли тосковалось, не из-за нее ли одной бессознательно потянуло вернуться?.. нет, не был в этом я уверен, не был.
Поехали с Опсом на станцию… списал расписание вечерних электричек… звякнул Марусе, правда, снова забыл попросить привезти оставленные иконы… затем купил у бабок овощишки, а жратву — в новом продмаге «Зинаида Васильевна», набитом всякой всячиной, в том числе и ветчиной — той самой, со слезинками на срезе, с неповторимо нежным запашком, в меру мягкой, не прессованной, которой днем с огнем не сыщешь ни в Италии, ни в Швейцарии, ни на Корсике, ни на Сицилии.
Встретив Марусю, прикинулся веселым чуваком, забившим на все мысли о хвори; дома достал скудную посуду, даже свечи зажег, отличного откупорил бутылку вина… печку затопил ради трепета пламечка, хотя до холодов было еще далеко… сели, чокнулись, поддали, подзакусили, болтая о том о сем… затем, опередив Марусю, я мгновенно заделал пару полусырых стейков… потом Маруся закурила, что делала крайне редко… я умолил ее не выходить на терраску — закурила и так говорит.
«Данные биопсии у тебя хреновые — хреновей не бывает… только учти: это не приговор… просто тебе необходимо набраться терпения и отважиться на лечение, каким бы тошнотворным оно ни казалось, — ничего не поделаешь, придется пройти и через эти медные трубы… конечно, на все — твоя воля… я лишь гарантирую отличное качество лечения… наши радиологи — высший класс, новая аппаратура не хуже тамошней… в лучшем случае перетерпишь несколько сеансов, в зависимости от результатов и, между прочим, умения управлять своим настроением».
«Говори прямо: если уж это он, падаль, как я и думал, то в лучшем случае что — ампутация?»
«Не буду врать, не исключена и она — у тебя, Олух, очень паршивый вид опухоли… правда, я удивлена: поначалу эта сволочь предпочитает действовать втихую, человек не чувствует боли, а тебя она терзает… возможно, в твоем случае задет нерв мышцы… вот тебе отличное успокаивающее… не ерепенься — не наркотик… поверь, я никогда бы не посоветовала, как самой себе, ни облучение, ни химиотерапию, ни ампутацию, если б считала бесполезными все эти дела… опять-таки не скрою: статистика удачных излечений сей дряни невысока, но все-таки она имеется… не рискнуть, не отважиться было бы глупо, лично я рискнула бы… тем более к риску тебе не привыкать».
«Ну что ж, дорогая, хватит пока об этом, а если уж поганый рок взял верх над судьбою или сама она изволила обернуться так, а не иначе, то что ж — судьбе видней, когда миловать, когда карать — чего-чего, а наказания я стою… пригубим, что ли, еще по бокалу… одна-единственная есть у меня к тебе просьба: раз звякнул по мне колокол, прошу не ныть и не хлюпать, о'кей?»
«Все мои слезы, Олух, уже выплаканы — не осталось ни слезинки, так что не беспокойся… возможно, к тому времени наберутся новые, если изволишь загнуться, теперь-то уж, к сожалению, без туфты… я ведь помню, как ты не раз повторял премилую шуточку Каина: нашему брату к смерти не привыкать».
«Это шутка Михал Адамыча… можно по-дружески чмокну тебя в щеку?»
«Конечно, чмокай, хоть двадцать раз, но сначала сними одну штанину: пес так и рвется к коленке — пусть врачует… вот кого надо показывать публике, а не физию Кашпировского с шарлатанской фразкой «устаноувка на добро»…
Странное опять-таки дело, чмокнув Марусю в обе щечки, я не обнаружил в себе ни тягостных мыслей, ни безумной всполошенности, ни ужаса, подавляющего в человеке, как это бывает, все остальные чувства после удара рока промеж глаз… я даже предложил ей шутливую гипотезу насчет малопонятного происхождения пренебрежительного словечка «чмо» от милейшего глагола «чмокнуть» — откуда ж еще ему взяться?..
Что бы там ни говорили, но, вероятно, даже самая страшная определенность кажется психике человека, вконец изведенного страхами и тревогами, легче неизвестности, над ним нависшей и ногтем его, ногтем, как вшу, брезгливо давящей; не исключал я и того, что хотелось продемонстрировать перед Марусей, свидетельницей беды моей проклятой, некий душок железного душевного веселья в самый зловещий из моментов всей жизни.
«А ты знаешь, — говорит она, — после поминок по тебе я всерьез решила, что все, — жить я больше не в силах… психика ведь не стальная болванка… кое-что для души иногда делается неподъемным… напилась со страшной силой вместе с Котей и его прелестной маман… очнулась у себя дома… ты мне снился всю ночь: поил квасом, лед прикладывал к вискам, предлагал опохмелиться… я нашла в себе сил встать, бросилась под холодный душ, глотнула кофе, поперлась в клинику — смогла жить… полечись, Олух, справься, прошу тебя, с малодушьем ну хотя бы ради меня».
Я промолчал — жить хотел, не прочь и ногу отрезать, но ни в коем случае не желал лечиться и наблюдать, как зазря мучается подруга.
Опс снова взялся за свою процедуру; доверял я ему безрассудно; Маруся успела привести в порядок стол, помыла посуду; исключительно для того, чтобы ее повеселить, рассказал пару новых анекдотов и отличную шутку якобы Ельцина, якобы же сообщенную им Клинтону при встрече на высшем уровне: «Минет, понимашь, Билл, — это секс с человеческим лицом»; мы посмеялись, как всегда, отдавая должное то ли любви словесности к тайнам остроумия, то ли, наоборот, — любовному тяготению остроумия к забавам со словесностью.
«Ты что-нибудь чувствуешь, когда пес обрабатывает коленку?»
«Тело вроде бы кайфует, а вот на душе хандра».
«Дай-то Бог, Олух, тебе выкарабкаться… на Боженьку, конечно, надейся, но и с медициной не оплошай — не отказывайся от лечения… многие, попав в эдакие переплеты, полагают, что должны же там в конце-то концов как-то задумываться о нас, болящих, и принимать решительные меры для выручки из беды… но ты ведь понимаешь, что там у них, между прочим, и без нас дел по горло… только с одной Землей, как говорил папашка Диан, приходится постоянно цацкаться: отклонять астероиды, сохранять земную кору, унимать землетрясения, укрощать вулканы, предотвращать всемирные бойни и нашествия новых вирусов… конечно же это детские разговоры, но все же какая-то правда в них есть… словом, пора спать, скажи, где белье, — я постелю… утром — сообрази кофе с бутербродиком, потом добросишь до электрички… приезжать к тебе буду через день — это без вопросов… разрешение не спрашиваю — для тебя я врач, а не телка, ясно?.. не ломай голову, как теперь быть, расслабься, копи силенки, спокойной ночи».
«Минуточку, если Небесам не до людских проблем, то к чему нам тогда ангелы-хранители?.. что за крутые у них дела, мешающие основной их работе?»
«Скорей всего, ангелы больше заняты проблемами души, чем решением проблем здоровья… иначе к чему бы тогда медицина, мы, врачи и вся система здравоохранения?»
59
Дрых я как убитый, но, правда, поутрянке проснулся… Маруся еще спала… и вновь невольно навалилось на меня, на мозг мой, на душу, невидимое чудовище, как дубиной первобытной, орудующее непостижимостью случившегося, жестоко при этом отбрасывающее причины от следствий, следствия от причин, хамски пресекающее все мои мучительные попытки свести начала с концами, концы с началами… тянуло думать о наверняка имеющейся связи массы неправильностей моей житухи с жесточайшим из видов наказания и в который уж раз прикидывать, чей это удар: судьбы или рока?.. если рока, то получено наказание за какую-нибудь слабость… если же сей рачок — удар судьбы, следовательно, неопровержима моя перед нею вина… Осторожно поканал на кухню, мысленно обращаясь к Опсу, уже потребовавшему выдать завтрак: раз, дорогой друг и товарищ, в коленке у меня дрянь, гадостное название которой не желаю произносить — слишком много для нее чести, — то что ж, милый мой, подыхать будем… пожили — и хватит, всякое бывает… хочешь не хочешь, размышлять о краткости жизни бессмысленно… даже долгая жизнь несоизмерима с тем неведомым бесконечным Ничто, откуда мы с тобой взялись и куда возвратимся в час, не нами, слава богу, определенный… до того часа поживешь с Марусей, с ней тебе будет не хуже, чем со мной… а потом… потом — небольшая остановка и ты снова затявкаешь в качестве одного из щенков своего спаниельского вида… и тебе покажется, что ты всегда был, всегда есть, всегда будешь…
