Дж. Морингер - Нежный бар
Хотя я не мог выяснить точный размер долга дяди Чарли, его проигрыши стали легендой. Кольт сказал мне, что дядя Чарли за один вечер проиграл пятнадцать тысяч долларов, играя в обманный покер с Шустрым Эдди. Джо Ди говорил, что дядя Чарли подсел на проигрыши — «чем больше, тем лучше». Атлет подтвердил это, рассказав, что как-то вечером дядя Чарли проговорился, что его заинтриговал один момент в субботнем матче Небраска — Канзас. На Небраску поставили шестьдесят девять очков. «Представь себе, — сказал дядя Чарли Атлету, — ты ставишь на Канзас, матч начинается, и все шестьдесят девять очков твои». — «Нет, — возразил Атлет, — я бы держался подальше от этой игры, Гусь. С таким раскладом те, кто делал ставки, что-то знают, а знают они, скорее всего, то, что Канзас не сможет выиграть у женской юниорской команды по лакроссу. У юниорской университетской команды».
В следующий раз Атлет вошел в бар и задал неизбежный вопрос.
«Я поставил на Канзас шестьдесят девять очков», — сказал дядя Чарли, опустив голову. «И?..» — «Небраска — семьдесят, Канзас в полной заднице». Атлет медленно втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы. «Но, Атлет, — сказал дядя Чарли умоляющим голосом, полным боли, — я был с ними до конца».
Рассказав мне об этом разговоре, Атлет воскликнул: «Что тут можно поделать?»
Атлет был смекалистым игроком, который зарабатывал на ставках реальные деньги, поэтому он предложил дяде Чарли помощь. «Единственный способ улучшить твои результаты, — сказал ему Атлет, — это пойти со мной на ипподром, и мы вместе выберем подходящие варианты для ставок». Дядя Чарли уставился на Атлета: «Разве я, мать твою, что-нибудь понимаю в лошадях?» — «Разве ты, мать твою, что-нибудь понимаешь в лошадях? — повторил Атлет. — Разве ты, мать твою, что-нибудь понимаешь в лошадях?»
В мае 1987 года я воочию убедился, как сильно ухудшилось положение дяди Чарли, когда, проснувшись, увидел его стоящим надо мной. «Эй, — сказал он. — Ты не спишь? Эй?» В комнате царил аромат паров самбуки. Я посмотрел на часы: 4.30. «Идем со мной, — позвал дядя. — Я хочу поговорить с тобой».
Завернувшись в халат, я последовал за ним в кухню. Обычно, когда он был в таком состоянии, ему хотелось поговорить о Пат, но в этот раз разговор пошел о деньгах. Конкретную цифру дядя не хотел называть, но не оставалось никаких сомнений, что сумма настолько велика, что он больше не может ее игнорировать. Его иллюзорная радость испарилась. Единственная его надежда, сказал дядя, его последний шанс — это Шугар Рэй Леонард.
Я хорошо знал о предстоящем сражении за титул чемпиона в среднем весе между Шугаром Рэем Леонардом и «Великолепным» Марвином Хаглером. Супербой, как его называли в афишах, уже несколько недель был главным предметом разговора в «Пабликанах». У всех баров есть некоторое сходство с боксом, так как любители выпить и боксеры с тошнотой и головокружением сидят на табуретках и измеряют время раундами.[87] Но в «Пабликанах» бокс был узами, связывающими завсегдатаев всех возрастов и вкусов. Старожилы с нежностью вспоминали, как легендарный Роки Грациано регулярно участвовал в матчах десятки лет до основания «Пабликанов», и как-то раз я видел, как двое мужчин в подсобке чуть не подрались, споря о том, был ли Герри Куни настоящим бойцом или неудачником. Предстоящее сражение между двумя боксерами столь высокого класса, как Леонард и Хаглер, было для мужчин подобно приближению редкой кометы для ученых НАСА. Пьяных ученых НАСА.
Леонард, ушедший из профессионального спорта три года назад, с редеющими на висках волосами, стал признанным профессионалом, еще когда ему исполнилось тридцать. Сейчас он выглядел солидно, как дипломат. У него всегда был задумчивый блеск в глазах, из-за которого создавалось обманчивое впечатление, что он серьезен, но после одного из последних матчей у него отслоилась сетчатка, и доктора говорили, что один сильный удар может лишить его зрения. Он был совсем не под стать действующему чемпиону Хаглеру — невзрачному, начисто выбритому и жестокому. Как Годзилла, он готов был избить каждого нового соперника. За одиннадцать лет он не проиграл ни разу, но все свои победы, включая пятьдесят два нокаута, он считал лишь закуской перед основным блюдом — Леонардом. Хаглер жаждал сразиться с Леонардом. Он хотел доказать, что он боксер десятилетия, а чтобы сделать это, нужно было выманить Леонарда обратно в большой спорт и унизить его, снять с пьедестала любимчика публики. Хаглер ненавидел Леонарда и хотел его уничтожить. Ему было наплевать, ослепнет ли Леонард, оглохнет или умрет. Принимая во внимание злобность Хаглера и возраст Леонарда, матч должен был стать скорее не матчем, а организованной экзекуцией. В Вегасе Хаглер стал фаворитом с запредельными ставками, но когда солнечные лучи стали пробиваться сквозь окно кухни, дядя Чарли сказал мне, что Вегас не прав. Силы в матче действительно были неравные, но не в том смысле, в каком рассчитывал Вегас. Дядя сделал большие ставки, много больше, чем я мог себе представить, на Шугара Рэя Леонарда.
Я понял, что Джо Ди прав. У дяди Чарли нездоровая страсть к неудачникам. Он не просто ставил на них, он становился одним из них. За всеми нами водится грех отдавать сердце спортсменам. Дядя Чарли отдавал им душу. Видя, как он с пеной у рта говорит о Леонарде, я подумал о том, как опасно олицетворять себя с кем бы то ни было, не говоря уж о неудачниках. И все-таки я больше не мог переживать из-за дяди Чарли, потому что на часах было полшестого утра и у меня были собственные проблемы.
Я проработал в «Таймс» уже пять месяцев и все еще бегал за бутербродами, все еще сортировал копии и до сих пор оставался печально известным Господином Соленым, над которым все смеялись. Я написал несколько микроскопических заметок и несколько банальных строк, посвященных ликованию фанатов после того, как «Нью-Йорк Джайентс» выиграли финал чемпионата по американскому футболу. Дядя Чарли назвал это дебютом с дурным предзнаменованием. Я ожидал, что «Таймс» восстановит мою уверенность в себе, а вместо этого она отбирала ее последние остатки. А хуже всего было то, что газета угрожала отнять у меня мое имя.
Главный редактор вызвал меня к себе в кабинет. Это был крупный мужчина в больших очках и галстуке-бабочке. В копировальном отделе ему сообщили, что я настаиваю, чтобы мое имя печатали «Джей Ар Морингер», без точек. Копировальщик настаивает? Ересь какая!
— Это правда? — спросил он.
— Да, сэр, — сказал я.
— Без точек? Вы хотите, чтобы ваше имя печаталось «Джей Ар Морингер» без точек?
— Да, сэр.
— Что означает Джей Ар?
Нужно расслабиться, подумал я. Редактор просил меня раскрыть ему самую темную правду, и я знал, что случится, если я это сделаю. Он заявит, что с сегодняшнего дня мое имя станет печататься так, как указано в моем свидетельстве о рождении: Джон Джозеф Морингер Мл. Мужчины в «Пабликанах» узнают мое настоящее имя, и я перестану быть Джей Аром или Пацаном. Я буду Джонни или Джо — или Младшим. То жалкое подобие репутации, которую мне удалось правдами и неправдами создать в «Пабликанах», растворится. Более того, каждый раз, когда мне посчастливится напечатать что-то в «Таймс», строки будут подписаны именем моего отца, станут напоминанием о нем, заметкой в его честь. Я не мог допустить, чтобы это произошло.
— Джей Ар, — сказал я редактору, почувствовав тошноту, — это ничего не означает.
— Джей Ар — это не твои инициалы? — спросил редактор.
— Нет, сэр.
Я расставил все точки над «i». Я не солгал, сказав, что «Джей Ар» — не мои инициалы.
— Джей Ар — это твое официальное имя по документам? Просто «Джей» и «Ар»?
— Да, сэр.
Зачем я пропил те семьдесят пять долларов, которые моя мать прислала мне для смены имени?
— Мне нужно подумать. Это не очень хорошо смотрится. Джей Ар. Без точек. Мы еще вернемся к этому вопросу.
Вечером того же дня в «Пабликанах» я рассказал дяде Чарли о своей встрече с редактором.
— Почему ты не сказал ему, как тебя зовут? — спросил он.
— Я не хочу, чтобы люди знали, что меня назвали в честь отца.
Я умоляюще посмотрел на дядю Чарли. Тот поджал губы. Кольт посмотрел на дядю Чарли. Потом на меня. Дядя Чарли пожал плечами. Я тоже. Кольт кивнул и потерял к нам всякий интерес.
Увидев меня, редактор нахмурился так, будто я принес ему солонину вместо салата с тунцом. Он уже потратил на меня десять минут, в два раза больше, чем обычно тратил на копировщиков.
— Я изучил этот вопрос, — сказал он. — Похоже, что имеются прецеденты. Вы знаете, что Гарри С. Трумэн не использовал точку после своего инициала в середине?
— Нет, сэр. Я не знал.
— «С» не обозначала никакое имя. И Э. Э. Каммингз.[88] Тоже без точек.
