Марио Льоса - Нечестивец, или Праздник Козла

— Иногда так дергает, — извинился он. — Как сейчас. Надеюсь, что хирург сказал мне правду. Что вовремя обнаружили. Гарантия успеха — девяносто процентов. Зачем ему врать мне? Гринго прямолинейны, без нашей деликатности, они пилюлю не сластят.

Он замолкает, потому что гримаса снова искажает его изможденное лицо. Но тотчас же берет себя в руки, становится печальным, философствует:

— Я понимаю, Мозговитый, что ты чувствуешь, что пережил. Со мною случалось похожее пару раз, когда я уже лет двадцать был в дружбе с Хозяином. Правда, до таких крайностей, как у тебя, не дошло, но он отдалил меня и стал холоден, чего я никак не мог понять. Помню, в какой я был тревоге, каким одиноким себя чувствовал,

почва ушла из-под ног. Но потом все утряслось и Хозяин снова оказывал мне честь своим доверием. Должно быть, какой-нибудь завистник интригует, не может простить тебе твоего таланта, Агустин. Но ты сам знаешь, Хозяин — человек справедливый. Я поговорю с ним сегодня, даю слово.

Растроганный Кабраль поднялся. Есть еще достойные люди в Доминиканской Республике.

— Я весь день буду дома, Мануэль, — сказал он, крепко пожимая ему руку. — Не забудь сказать, что я готов на все что угодно, лишь бы вернуть его доверие.

— Он всегда мне казался похожим на голливудского актера, вроде Тайрона Пауэра или Эррола Флинна, — говорит Урания. — А в тот вечер увидела его — какое разочарование. Другой человек. Ему вырезали половину гортани. И он стал похож на что угодно, только не на донжуана.

Тетушка Аделина, двоюродные сестры и племянница слушают ее молча, иногда переглядываются. Даже попугайчик Самсон, похоже, заинтересовался, потому что некоторое время уже не прерывает ее своим верещанием.

— Ты — Урания? Дочка Агустина? Как ты выросла, какая стала красивая. Я тебя знаю с пеленок. Иди-ка сюда, поцелуй меня.

— Он как будто жевал слова, так говорят слабоумные. Со мной был очень ласков. А я не могла поверить, что эта развалина — Мануэль Альфонсо.

— Мне надо поговорить с твоим папой, — сказал он, входя. — Какая же ты стала красивая. Будешь разбивать сердца. Агустин дома? Ну, пойди, позови его.

— Он говорил с Трухильо, и приехал к нам прямо из резиденции «Радомес» рассказать об этом. Папа не верил своим ушам. «Ты — единственный, кто не повернулся ко мне спиной, единственный, кто подал мне руку помощи», — повторял он.

— А тебе заступничество Мануэля Альфонсо не приснилось? — восклицает сбитая с толку тетушка Аделина. — Агустин тут же прибежал бы рассказать нам с Анибалом про это.

— Мами, дайте ей рассказать, не прерывайте все время, — вступает Манолита.

— В ту ночь я дала обет Пресвятой Деве Альтаграсии, если она поможет папе выбраться из беды. Догадываетесь — какой?

— Уйти в монастырь? — смеется двоюродная сестра Лусинда.

— Что до конца своих дней сохраню девственность, -

смеется Урания.

Сестры и племянница тоже смеются, без желания, чтобы скрыть замешательство. Только тетушка Аделина по-прежнему серьезна, не сводит с нее глаз, не скрывает нетерпения:

— Ну, дальше, Урания, дальше.

— Как выросла, до чего хороша стала девочка, — повторяет Мануэль Алфонсо, опускаясь в кресло напротив Агустина Кабраля. — До чего похожа на свою маму. Те же глаза с поволокой, такая же стройная и грациозная, как твоя жена, Мозговитый.

Кабраль благодарно улыбается ему. Он провел посла к себе в кабинет, принимает его не в гостиной, чтобы девочка и слуги не слышали их. Он снова благодарит его за то, что тот взял на себя труд — пришел, а не ограничился телефонным звонком. Сенатор захлебывается словами, сердце готово выскочить. Удалось поговорить с Хозяином?

— Разумеется, Агустин. Я тебе обещал и выполнил обещание. Мы говорили о тебе около часа. Дело твое нелегкое. Но ты не должен терять надежды. Это — главное.

На нем были темный костюм безупречного покроя, белая рубашка с крахмальным воротничком и синий в белую крапинку галстук, заколотый булавкой с жемчужиной. Из верхнего кармашка пиджака выгладывал кончик белого шелкового платка, а когда, садясь, он поддернул брюки, чтобы не испортить складку, стали видны синие, гладко натянутые, без единой морщинки носки. Ботинки сверкали.

— Ты его очень разочаровал, Мозговитый. — Похоже, посла мучила боль, потому что он то и дело странно двигал губами, и Агустин Кабраль слышал, как он при этом скрипел зубами. — Вроде бы ничего конкретного, но в то же время много разного накопилось за последние месяцы. Хозяин человек особенный, воспринимает все очень тонко. Ничто от него не ускользает, замечает малейшее изменение в человека. Он говорит, что с тех пор, как начался этот кризис, появилось Пастырское послание, а потом с подачи этой мартышки Бетанкура и крысы Муньоса Марина заварились неприятности с ОАГ, ты словно бы расхолодился. Не выказываешь того рвения, которого он от тебя ожидал.

Сенатор соглашается: раз Хозяин это заметил, значит, так оно и есть. Конечно же, это не умышленно и уж ни I) коем случае не от недостатка восхищения Хозяином и верности ему. Нечаянно вышло, наверное, сказались усталость, страшное напряжение этого последнего года — заговор против Трухильо на всем континенте, коммунисты с Фиделем Кастро, священники, Вашингтон, Госдепартамент, Фигерес, Муньос Марин с Бетанкуром, экономические санкции, козни эмигрантов. Да, да, вполне возможно, сам того не желая, он уже не так горел на работе, и в партии, и в Конгрессе.

— Хозяин не терпит ни слабости, ни упадка, Агустин. Он хочет, чтобы все мы были, как он. Не знали устали, как скала, как железо. Ты сам знаешь.

— И он совершенно прав! — Агустин Кабраль ударил ладонью по маленькому письменному столу. — Именно потому, что он такой, он поднял эту страну. Никто не мог вышибить его из седла, Мануэль, как он выразился во время кампании 1940 года. И имеет право требовать, чтобы мы были ему под стать. Я разочаровал его, сам не заметил, как. Может быть, тем, что не добился от епископов, чтобы они провозгласили его Благодетелем Церкви?

Он хотел, чтобы они таким образом загладили свою выходку с Пастырским посланием. Я был в комиссии вместе с Балагером и Паино Пичардо. Ты думаешь из-за того, что это не удалось? Посол покачал головой.

— Он человек очень деликатный. Хотя и был огорчен этим, мне он этого не сказал. Возможно, это одна из причин. Надо его понять. На протяжении тридцати одного года его предают люди, которым он помогал больше всех. Станешь обидчивым, если лучшие друзья пыряют тебя ножом в спину.

— Я помню запах его одеколона, — говорит Урания после паузы. — С тех пор, я не вру вам, каждый раз, когда рядом со мною оказывается надушенный мужчина, я вижу Мануэля Альфонсо. И слышу, как он мнет во рту слова, точь-в-точь как в те два раза, что я имела честь наслаждаться его обществом.

Правая рука Урании комкает-мнет салфетку. Тетушка, сестрицы и племянница чувствуют себя неловко, не понимают ее неприязни и сарказма.

— Если тебе неприятно вспоминать эту историю, то и не вспоминай, сестрица, — нащупывает почву Манолита.

— Неприятно, тошно, — говорит Урания, — Душат ненависть, отвращение. Никогда и никому об этом не рассказывала. Может, лучше станет, если я однажды все-таки вытащу все это на свет божий. А кому и рассказать, как не родным.

— Как ты считаешь, Мануэль, Хозяин даст мне шанс?

— А не выпить ли нам виски, Мозговитый! — восклицает посол, уходя от ответа. Вскидывает кверху руки, словно предупреждая укор. — Я знаю, что не должен бы, что алкоголь мне запрещен строго-настрого. А! Стоит ли жить, если лишаешь себя приятных вещей? А хороший марочный виски — одна из них.

— Извини, я тебе ничего не предложил. Ну, конечно, и я с тобой выпью глоточек. Пойдем вниз, в гостиную Уранита, наверное, уже ушла спать.

Но она еще не ушла. Только что кончила ужинать и, увидев их, спускающихся по лестнице, поднимается со стула.

— Когда я видел тебя последний раз, ты была еще совсем девочка. — Мануэль Альфонсо улыбается, хвалит ее. — А теперь ты — очень красивая сеньорита. Ты, Агустин, наверное, и не заметил, как она изменилась.

— До свидания, папи. — Урания целует отца. Собирается подать руку гостю, но тот подставляет ей щеку. Она, закрасневшись, целует, едва касаясь щеки. — Спокойной ночи, сеньор.

— Зови меня дядя Мануэль, — целует и он ее в лоб. Кабраль знаком показывает дворецкому и прислуге,

что они могут идти, и сам приносит бутылку виски, стаканы, ведерко со льдом. Наливает другу, потом себе, тоже со льдом.

— Будь здоров, Мануэль.

— Будь здоров, Агустин.

Посол, прикрыв глаза, смакует виски.

— Ах, какое удовольствие! — восклицает он. Однако с глотанием у него, судя по всему, трудности, потому что лицо искажается болью.

— Я никогда не напивался допьяна, никогда не терял контроля над собой, — говорит он. — А вот наслаждаться жизнью умел. Даже когда не знал, что буду есть завтра, умел извлечь максимальное удовольствие из малого: глоток доброго вина, хороший табак, красивый пейзаж, хорошо приготовленное жаркое, грациозная бабенка.