Клер Дедерер - Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги
И вот, в конце года мы попрощались. Сложили вещи в коробки. Ли плакала. Я, к своему стыду, не смогла выдавить ни слезинки, обнимая ее. Мне хотелось плакать, хотелось дать ей понять, что она стала для нас другом. Но я была слишком взволнована предстоящей дорогой домой.
Мы уехали быстро, слетев с горы на своем «фольксвагене» всего через несколько дней после окончания школьного года. Выбросили мешки с мусором на университетскую свалку и на пути из города заехали поужинать в любимый ресторан, «Вест-Энд-Тэверн», где делали отменные гамбургеры. Наконец, с запахом жареного мяса, засевшим в волосах, мы отправились в Сиэтл, домой. Яркий дневной свет сменился мягким вечерним. Мы рассекали по шоссе к тоннелю Эйзенхауэра над проливом Вейл. По обе стороны дороги высились ряды хвойных деревьев; единственной сменой цвета были сосны, зараженные лубоедами. Время от времени попадалось совсем мертвое дерево цвета красной ржавчины — оно сильно выделялось среди тысяч деревьев вокруг. Странно, что некоторые вещи начинаешь замечать, лишь когда они погибнут. Мы ехали и подшучивали друг над другом, я начала воспринимать семейные подколы не как начало конца, а как всего лишь один из методов общения. Депрессия Брюса и мои тревоги тоже ехали с нами в багажнике, они не собирались оставлять нас в покое, а были частью нашей жизни.
Люси сидела молча и читала всю дорогу из Боулдера (ее дома, который она полюбила), потому что мы ее об этом попросили. И я не трогала ее. Не просила замечать то, чего она замечать не хотела, участвовать в моей истории, хотя ей это было не нужно.
После заката мы остановились в кемпинге неподалеку от Вейла, и в сумерках мы с Люси пошли к кассе оплачивать ночлег. Рядом шумела река, в воздухе витали запахи из чужих палаток. Люси, которая совсем недавно сидела у меня на коленях и оплакивала наш отъезд, теперь прыгала и смеялась от радости и упросила меня, чтобы я отдала ей конверт, который нужно было опустить в маленькую щелочку. Было холодно и продолжало холодать, но мы теперь были горцами, и нам было все равно. К тому же мы с Люси спали в фургоне под пятью одеялами. Когда мы вернулись в лагерь, наши ребята уже поставили палатку — Уилли всё это время болтал не прекращая. Мы легли спать с замерзшими ушами.
Рано поутру мы с Брюсом выпили холодного кофе из банки и стали собираться. Нам всё казалось смешным: палатка, фургон, две шапки, которые Брюс надел одну поверх другой, Уилли, пустившийся в пляс, раскинув локти. Мы поехали в Вейл в поисках еды.
Возможно, вы никогда не были в Вейле. А может быть, имеете некоторое представление о нем. По описаниям, Вейл кажется прекрасным. Вам кажется: раз город высоко в Скалистых горах Колорадо, значит, там наверняка полно… лосей, например. И прозрачных горных ручьев. И добродушных местных жителей со смешинкой в глазах. Но всё это неправда. Вейл стоит прямо на шоссе, и это город, проникнутый малоприятной атмосферой гламура а-ля австрийский курорт. (Правда, мне говорили, что горнолыжные склоны там великолепны, но я не смогла вынести и пары минут в этом месте: времени, чтобы надеть лыжи и убедиться в этом, просто не хватило.)
После Вейла нас ждало самое-самое. Мы ехали вдоль Западного склона, одного из самых живописных местечек в Скалистых горах; разбили лагерь у Марун-Беллс, самой красивой горы в Колорадо; проезжали Базолт, где когда-то хотели поселиться. Рассекали по просторам Юты и Айдахо. Повсюду была полынь, как и на пути в Боулдер, только теперь мы смотрели на нее с другой стороны.
Мы пели старую песенку из «Маппет-шоу»:
Я спускаюсь с горы.Я видел много прекрасного и дивного,И, может быть, вернусь сюда снова,Но сейчас я спускаюсь с горы.
Мы ехали домой, потому что хотели. Мы нашли свою мечту. Мы возвращались не для того, чтобы быть правильными, не потому, что это правильный выбор. Мы возвращались, потому что хотели. И как ни удивительно, это чувство — ощущение, что мы делаем то, что хотим, — привнесло в нашу поездку дух приключения. За годы, что мы прожили в Боулдере, мы уже несколько раз проделывали этот путь, дорога была нам знакома. Но чувство, что на этот раз мы хотим вернуться, что нами движет не необходимость, а искреннее желание, было нам в новинку. По крайней мере, нам с Брюсом. Детям-то было все равно: они проголодались, хотели пить, им надоело ехать, они грустили, что пришлось оставить в Боулдере друзей, их тошнило, и они никак не могли включить плеер.
Начались капризы.
— Я хочу пятую книжку! — заявил Уилли и выхватил у Люси «Гарри Поттера и Орден Феникса».
— Но ты еще даже четвертую не дочитал! Не дам. Ты же ничего не поймешь! — Слезы.
Шпагат в йоге носит имя хануманасаны — в честь Ханумана, бога-обезьяны. Хануман был другом Рамы, инкарнации Вишну, которого в индуизме иногда рассматривают как верховного бога. Когда жену Рамы Ситу похитили и увезли через море в Шри-Лан-ку, Хануман перепрыгнул море и нашел ее. Хануманасана — символическое воплощение этого прыжка. Продольный шпагат символизирует гигантский прыжок Ханумана. Фрэн говорила, что эта поза — символ дружбы и соединения.
Всем известно, что шпагат — это непросто. Взрослые люди, которые пытаются сделать хануманасану на занятиях йогой, выглядят совершенно иным человеческим видом по сравнению, скажем, с чирлидершами, которые, как маленькие проворные эльфы, беззаботно впрыгивают в шпагат и выпрыгивают из него. Чирлидерша, делающая шпагат, всем своим видом словно говорит: «Эка невидаль».
Но когда я пришла на йогу и попробовала сделать хануманасану, вокруг меня были люди, пожившие на этом свете уже немало. Их тела накопили в себе всякого, как и мое собственное. У каждого был целый список. Вот мой: два кесаревых, бурсит правого плеча, позвоночная грыжа, хроническое головокружение, расстройство щитовидки, разрыв сухожилия в колене — старая горнолыжная травма, подошвенный фасцит. К этому списку постоянно добавлялись пункты, хотя я могла даже не подозревать об этом. Старение происходит, когда мы упрямо смотрим в другую сторону.
Когда преподаватель объявлял хануманасану, в зале наступал переполох: все сразу бросались за вспомогательными материалами, которых с гордостью избегали во всех остальных позах. Каждому нужен был как минимум один кирпич, а то и несколько. Одеяло. Ремешок — почему бы и нет? Мы начинали мечтать о других материалах, о тех, которые еще не изобрели. О каких-нибудь подвесных ремнях типа тех, которые используют садомазохисты.
Хануманасана начиналась с глубокого выпада. Затем, поставив руки на пол (или на башни из кирпичей) по обе стороны от бедер, мы медленно опускались в позу. Точнее, «опускались» — слово не совсем подходящее. Скорее начинали мучиться, пытаясь опуститься. Когда я только начала делать хануманасану, у меня всегда возникало радостное волнение, ощущение «особого случая»: хануманасана была йоговским Рождеством. Но вот только не веселым Рождеством из детства, а взрослым Рождеством, приносящим, помимо радости, кучу забот и кошмаров.
Ну а если взглянуть на всех собравшихся в зале, то и вовсе выходило какое-то Рождество проклятых. На лицах моих соседей по коврику застыли гримасы, в лучшем случае — угрюмого сосредоточения, в худшем — дикой паники. О, а вот и привет от порванного когда-то сухожилия!
Я медленно опускалась вниз и наконец вошла в полную позу. (Этого бы не случилось, если бы я не делала подготовку к хануманасане в течение… эээ… трех лет. Без шуток.) Итак, я сделала хануманасану. Преподаватели йоги любят поговорить об энергии, и вот на этот раз я почувствовала, как энергия буквально пульсирует во мне. В этом классе у меня не было знакомых, но хануманасана вызывала в людях необыкновенный подъем. Все переговаривались и подбадривали друг друга — большая редкость на занятиях йогой.
Возвращаясь домой через всю страну, я тоже делала прыжок Ханумана, хоть и не в буквальном смысле. Меня переполняла энергия, ощущение единства со всем миром. Я преодолевала препятствия и была счастлива, совершая прыжок через горы к своей старой жизни, жизни, где все меня знали, а я знала всех, где нам никогда — никогда — не суждено было оставить друг друга в покое.
Эпилог: Адхо мукха шванасана[57]
«Дорогой Дейв! Дождь идет уже пять дней подряд, но я в восторге. Какое облегчение в сравнении с высохшими ручьями, стервятниками, прерией, бесконечным летом, когда становится жарче и жарче. Здесь всё заросло травой; здесь буйство деревьев с черно-зеленой зеленью, покуда хватает глаз. Пожалуй, вот оно, место, где живет моя душа: лосось в водах пролива и соленый воздух, сворачивающийся молочными облачками, когда выдыхаешь на холоде».
— Ричард Хьюго, «Письмо возчику из Порт-Таунсенд».
Кричат чайки. Небо всех оттенков серого, от самого темного до самого светлого — как закат, забывший принять таблетки.
