Майкл Фрейн - Одержимый
Кейт ничего на это не отвечает. Несколько секунд она просто стоит, не зная, что делать. А затем уходит. Я бегу за ней.
— Послушай, — говорю я, — я скоро вернусь… Мне только надо… — И я показываю ей сумку, но Кейт ее не видит, потому что идет быстрым шагом, не останавливаясь и не оборачиваясь.
1565 год. Отчаяние, страдания и гнев… Да, они вот-вот выльются в кризис.
— Прости, — смиренно просит Лора, когда я к ней возвращаюсь, — надо было мне сначала осмотреться.
— Нет-нет, что ты, — галантно отвечаю я. — Это я виноват, не переживай.
— Ты не сказал ей про деньги?
— Нет.
— Вот черт!
Да уж, действительно. Но я ведь и Лоре не сказал о деньгах Кейт. Я сам про себя чертыхаюсь.
— И это была шутка, — говорит Лора.
— Ты о чем?
— О Багамах.
— Я понимаю.
— Она ведь не подумала?..
— Очень возможно. У нас с ней была размолвка.
Мы вместе направляемся к стоянке.
— Это из-за меня? — тихо спрашивает она.
— И из-за тебя тоже.
— Но это же глупо!
— Согласен.
— Ведь ничего не было.
— Не было.
Мы неловко забираемся в «лендровер».
— Высади меня там, где и подобрал, — говорит она. — И больше ты меня не увидишь.
— Спасибо, — говорю я.
Она обиженно смеется.
— Спасибо за деньги, — объясняю я.
— Не увидишь, если не захочешь.
— Конечно, захочу, что ты. И обязательно отдам деньги, как только смогу.
— Непременно, — говорит она, но не спрашивает, когда я это сделаю.
По дороге в Апвуд мы не произносим ни слова. И правда, когда я смогу с ней расплатиться? Как только завершится процесс идентификации моей картины. Пока мы едем, я пытаюсь прикинуть время, которое могу на это потратить; нельзя заставлять Кейт и Лору ждать только потому, что мне нужно соблюсти какие-то приличия, как это планировалось изначально.
— Думаю, что смогу вернуть деньги месяца через два, — говорю я Лоре. — Это нормально?
— Не бойся, я не стану докучать звонками и письмами.
— Спасибо, — снова говорю я. Потому что больше ничего придумать не в состоянии.
Она смотрит на меня.
— Ты не думай, я понимаю, как несладко тебе пришлось, — мягко говорит она. — Когда ты так вот наткнулся на Кейт. Мне тебя искренне жаль. По твоему виду ясно, каково тебе.
— Да уж. Но не переживай. У меня все будет в порядке. Спасибо.
— Только бы ты не благодарил меня через каждые пять минут.
Я останавливаюсь перед поворотом к Апвуду.
— Дай мне минут двадцать, прежде чем появишься, — говорю я Лоре. — А то вдруг он сопоставит одно с другим? Хотя к тому моменту я с ним, скорее всего, закончу.
— Даю тебе десять минут, — говорит она, выбираясь из машины. — Не могу же я слоняться здесь вечно. Даже ради тебя.
— Пятнадцать, — делаю я контрпредложение. Все мои прежние мечты о поиске высшей истины превратились в жизнь мелкого лавочника, который бесконечно с кем-то торгуется.
— Хорошо, тогда я выкурю сигарету, — с вызовом сообщает она, закрывая дверцу. Затем снова ее открывает, роется в своей сумке и бросает в салон смятую пачку. — Нет, не стану я курить, — говорит она. Но вид у нее унылый, под стать моему.
Я еду дальше, мимо знака «Проход воспрещен», не забыв предусмотрительно спрятать брошенную Лорой пачку в карман. Еще немного. До захода солнца все должно кончиться.
Да, но солнце пока над горизонтом. Теплый весенний день склоняется к вечеру. И путь мой лежит вниз по зеленым склонам холма к беззаботному синему городу на берегу моря, где меня ждет готовый к отплытию парусник.
Я буду там до захода солнца.
КОНЕЦ ИГРЫ
Когда я стучу в массивную дверь и в доме начинают лаять собаки, мое настроение улучшается. Такое ощущение, что я только что прошел очень трудный ритуал инициации, который подтвердил, что я способен иметь дело с настоящим искусством. Я пережил все степени унижения, и испытания только закалили меня. Я закатал штанину на правой ноге, я выпил зараз положенный новичку галлон пива. Мне брили голову, мне полосовали кожу, и я отстоял ночь в Часовне Страха. И теперь я стучу в ворота храма, чтобы потребовать награду.
— Деньги при вас? — нетерпеливо спрашивает Тони, даже не дождавшись, когда дверь откроется настолько, чтобы в щель могли протиснуться собаки. Я показываю ему пакет. Тони улыбается:
— «Сейнсбери»! Отлично! У них там только лучшее!
Собаки униженно падают передо мной ниц. Сегодня мы здесь желанные гости, мой пакет и я.
Он проводит меня в комнату с потертым ковром и разваливающимся диваном, где мы побывали с Кейт в первый наш вечер в Апвуде. Я вынимаю из пакета восемьдесят четыре пачки и еще семнадцать отдельных бумажек и раскладываю их на длинном столе позади дивана, пока Тони наполняет бокалы уцененным аперитивом. Мы сделали полный круг и вернулись к тому, с чего начинали.
— Сто двенадцать тысяч, — решительным тоном говорю я. — Минус пять с половиной процентов. Получается сто пять тысяч восемьсот сорок. Пусть будет восемьсот пятьдесят, поскольку мелочи у меня все равно нет.
Я готов к приступу ярости при упоминании о комиссионных, о которых, я подозреваю, он совсем забыл. Однако он не говорит ни слова. Теперь, когда сделка состоялась, он ведет себя как джентльмен. Он пересчитывает пачки, но не считает купюры в каждой из них и даже не берет в руки отдельные бумажки. После этого он становится сама любезность.
— Простите, если иногда вел себя как последний говнюк.
— Нет-нет, не извиняйтесь, — говорю я великодушно. — Жизнь — это война, в которой нам всем приходится сражаться до последнего.
— Да, обстоятельства просто схватили меня за горло.
— Можно себе представить. Но в будущем вас ждут счастливые деньки. — Я поднимаю бокал. — А Лора к нам присоединится? — непринужденно спрашиваю я. Все мои вновь обретенные навыки в придумывании suggestio falsi вернулись ко мне в этот час победы.
— Ее где-то носит, — отвечает он. — И я даже не знаю, где она.
Тони усаживается в старое кресло перед большим пустым камином и мрачно смотрит в бокал, охваченный приступом меланхолии.
— Знаете, для меня ваша помощь много значила, — говорит он. — И дело не только в деньгах. Иногда мне кажется, что все меня бросили на поле боя. Правительство делает все возможное, чтобы меня разорить. Соседи ненамного лучше. Оба сына — полные неудачники. Один чистит клетки в приюте для собак. Бабская работа. Второй стал социальным работником. Еще одна бабская работа, верно? И какой, по-вашему, я должен сделать вывод? Лора считает, что этим самым они пытаются мне что-то доказать. Одному Богу ведомо, что. А тут еще мой замечательный братец свалился на голову. Иногда я думаю: за что так мне достается? Может быть, когда-нибудь вы мне объясните.
С точки зрения философа, как я понимаю.
— Что ж, когда-нибудь объясню, — говорю я с сочувствующим вздохом, хотя принял твердое решение никогда больше не переступать порог этого дома. — Впрочем, я сам не слишком уверен, что знаю ответ. — Я весь сейчас сплошное нетерпение: мне хочется получить другие картины и убраться отсюда. Я как-то не ожидал услышать благодарственные речи и задушевные признания. И меня начинает охватывать безотчетный страх, что с минуты на минуту в дом ворвется Джорджи в сопровождении судебных приставов и ищеек, натренированных на поиск сульфида мышьяка и карбоната меди, и разрушит мои планы в последний момент. — Что ж, — с сожалением говорю я, посматривая на часы.
— Вы ведь приехали на «лендровере»? Я подвезу вас до коттеджа.
— Спасибо, — говорю я, вставая на ноги и забирая свой пакет с оставшимися там примерно тремя тысячами кровью и потом добытых фунтов. — Вряд ли я смогу донести все эти картины, если пойду пешком.
Но он продолжает сидеть, вглядываясь в черную дыру холодного камина.
— Я делаю все, чтобы сохранить наш старый дом, — говорит он печально. — День и ночь только об этом и думаю. Но все напрасно. Даже если мне удастся его сберечь, то сыновьям на него наплевать. И как бы я ни старался, все разваливается у меня на глазах.
Я пытаюсь пробормотать что-то подобающее случаю, но в голове у меня только три картины, которые мне предстоит у него забрать.
— Давайте лучше поскорее вынесем отсюда «голландцев», пока еще что-нибудь не рухнуло, — напоминаю я.
Собаки поднимают головы и смотрят на дверь. Одна из них ограничивается коротким лаем. Слышно, как открывается входная дверь. Это пришел Джорджи!
В коридоре раздаются шаги, и Лора просовывает голову в дверь. Ах да, я о ней совсем забыл.
— Что это вы здесь задумали? — спрашивает она. — Уже выпиваете?
— Мы отмечаем великое событие, — говорю я. — Продана «Елена».
— Здорово, — без особого интереса говорит она. — А я гуляла. Сколько за нее дали?
