Эдуард Лимонов - Книга мертвых
Ещё несколько поездок в Питер убедили меня, что Курёхин пришел в НБП навсегда. В те годы именно у меня родилось мнение, что мы крайние, последние, что после НБП идти некуда. «Круче нас только АД» — так афористически я обозначил нашу позицию. Сверхсовременный радикализм в искусстве и политике — вот что такое Национал-Большевизм, хотя он и многое другое. Мне казалось естественным, что всякий крупный талант придёт к нам. На самом деле так и случилось. Достаточно назвать только нас четырёх: Курёхин, Летов, Дугин, Лимонов — чтобы понять, что да, всякий крупный пришёл. И множество менее крупных. А кто остался за пределами, какой «артист» первой величины? Никого нет за пределами.
В одну из поездок состоялась знаменитая пресс-конференция. В помещении бара или клуба мы сели вчетвером за стол: я, Курёхин, Дугин и Тимур Новиков. И журналисты набросились на нас. Новиков испугался, дистанцировался сразу, и его щадили, Дугина мало знали, на меня и Курёхина они навалились всем скопом. Сергей не ожидал, он как-то сник вначале, но выправился к концу пресс-конференции. Он привык к восторгу и полному одобрению питерского общества и СМИ. Он был их любимчик, их «коклюш», как метко говорят французы, имея в виду любимую болезнь. Он не допускал возможности, что будет такое противодействие, такой бунт против него. Надо сказать, что тут было ещё и недоразумение, некоторая истеричность и с той, и с другой стороны. К 1995 году фашистами нас сделали СМИ только на основании прочтения рискованной «Лимонки», а в газете мы да, активно переваривали опыт национальных движений первой половины 20 века, фашизма и нацизма в том числе. Там было чему поучиться, но фашистами или нацистами образца 20-х, и 30-х, и 40-х годов мы становиться не собирались. Только использовать опыт и пойти дальше, далеко, сливая этот опыт в общую бочку с красным левым ленинистским опытом! Но журналисты, как правило, люди поверхностные, люди лёгкого веса. Они читали в «Лимонке»: «Ночь длинных ножей», «Пивной Путч», «Девочки Гитлера» и радостно орали: вот фашизм! А мы просвещали наши массы, чтоб знали, объективно: вот как делали, вот как можно делать. Полемика меня заряжает энергией, я отхлестал их тогда на пресс-конференции, как собак палкой, я высмеивал их безграмотность и тупость, их привычки жёлтой прессы, вдвоем с Сергеем мы их отхлестали. Защита Дугина была слишком академичной, они его не поняли… Но уходил оттуда Курёхин оторопелый. Он не ожидал, он думал, ему всё можно, и такой поворот, он ожидал, ему тоже простят.
Неприятная история приключилась и когда мы пошли на Невском в квартиру-галерею к неким его друзьям: Курёхин, Дугин и я. Нас приняли враждебно. Там в общей сложности была сотня, наверное, людей. Кто-то уходил, приходили свежие. Там напивались «сливки» петербургской культуры, певцы, музыканты (группа «Два самолета»), художники. По мере увеличения алкоголя в крови вся эта бродячая масса скапливалась рядом с нами, произносила угрожающие речи, но на моё предложение оставить негостеприимный дом Курёхин долго не соглашался. Наконец, стали раздаваться совсем уж непотребные выкрики: «Сергей! Ты — еврей, почему ты сидишь с антисемитом Дугиным и фашистом Лимоновым? Встань! Уйди оттуда!» (По моему предложению мы заняли стратегическую позицию под антресолью. Сверху, с тыла, и с двух сторон света нас ограждали деревянные лакированные брёвна, а спереди стояли столы с едой и алкоголем). Курёхин вдруг сам предложил уйти. И мы в походном порядке, Сергей последним, пятясь вышли из негостеприимной квартиры. Он, бедняга, даже устал. До Невского (квартира была на перпендикулярной улице) мы молчали. На Невском дружно заговорили, изливая чувства. «Я прошу прощения, что подверг вас этой экзекуции, — сказал Курёхин. — Я не подозревал. Это мои друзья. Обычно они как минимум аполитичны. Превратились в зверей каких-то».
Ну ясно, что они не превратились, а были. Когда он развлекал их остротами, байками о Ленине-грибе, виртуозно изматывал перед ними рояль, — им ничто не грозило, оскал и рычание были не нужны, они весело смеялись. А вот когда он на основы их жизни покусился, примкнул к людям, собравшимся переделать мир, тут они оскалились.
Дмитрий Месхиев в журнале «Домовой» говорит:
«Эта дружба с Лимоновым завязалась при мне. Мы были в Москве. Курёхин познакомился с Лимоновым. Мы сидели в каком-то клубе. Я видел, как они вцепились друг в друга. Сергей был очень обаятельным человеком, прекрасно это осознавал и постоянно этим пользовался. А Лимонов человек необаятельный».
А вот кусок из интервью Курёхина в этом же номере того же журнала. Вот что он говорил в Берлине после концерта «Поп-Механики»:
«Мне близка интеллектуальная ситуация Германии перед началом Второй мировой войны: тогда был осуществлён уникальный синтез искусства, науки, магии. Об этом, о людях, сделавших это, — о Верте, Вилигуте, Йорге Лансе фон Либенфельсе — предпочитают молчать, потому что сразу возникают ассоциации с концлагерями. Когда задавили нацизм, задавили и едва начинавшую складываться синкретическую культуру, объединившую искусство, политику, магию. Теперь к вопросу о фашизме. «Фашизм» присутствует во всех явлениях культуры. Можно рассматривать любое явление как «начинающийся фашизм», «задавленный фашизм», «явный фашизм» и так далее. А под фашизмом в чистом виде я понимаю романтизм. Если довести романтизм до логического конца, он приводит к фашизму. Если вы романтик по ощущениям, вы должны остановиться. Иначе вам быть фашистом. Новалис больше фашист, чем Гитлер».
Процитированный отрывок из интервью должен навеки прекратить полемику на тему: почему, как случилось, что гений и порядочный человек Сергей Курёхин оказался в последний год жизни национал-большевиком. С национал-большевиками.
Во время обсуждения «Поп-Механики» после концерта в Берлине одна из окружавших Курёхина журналисток спросила впрямую: «Сергей, нас тут очень волнует один вопрос. Все говорят, что вы с фашистами, с Лимоновым и Дугиным… Это правда?
— Да, я с ними, — ответил Курёхин. — Но вы предложите что-нибудь, о чем можно было бы говорить?»
Фраза, такая, как она есть, имеет только один смысл: Помимо национал-большевизма ничего в России и нет живого. Какая культура за Зюгановым? Серых совписов? Какая культура за Ельциным? Марки Захаровы? К кому же мог примкнуть Сергей Курёхин, умнейший, талантливейший, искрящийся? И он пришёл к нам.
Уже не наш, ушедший от нас Дугин, беседуя о Курёхине (видимо, его достали) метко выплюнул: «Вы хотите услышать, что Курёхин умер от того, что повёлся с нами? Да, мы занимаемся политикой, а любое альтернативное направление легче всего назвать «фашизмом». Всё то, что непонятно, язвит».
А «ушедший от нас» Дугин ушёл в апреле 1998 года. Вероятнее всего, он перестал верить в наше дело. Сейчас он написал программу левого демократического движения «Россия», для спикера Госдумы Селезнёва. Лучше бы он умер, как умер Курёхин.
С чего начался развод с Дугиным? Зайдя как-то весной 1998-го в штаб в неурочное для меня время, я обнаружил там напомаженного, завитого, в поддёвке (весь в чёрном) бородатенького картинного старообрядца в сапогах и пахнущую едкими духами девку, обмеривающую наших ребят. Завидя меня, вся компания смутилась. Оказалось, девятеро шьют себе чёрные старообрядческие рубахи, даже скептический Костя Локотков. Когда я осведомился, сколько же стоит это удовольствие, то узнал, что целых немыслимых 163 рубля штука. «Лучше бы взносы платили!» — бросил я в сердцах. Партия не могла следовать всем увлечениям Мерлина.
Потом случилась лекция «Философский русский» Дугина, куда я тоже попал случайно, на заключительную часть, на последние 40 минут. До меня она продолжалась уже час. Я вдруг услышал, что, оказывается, мы все ещё не созрели для партии, для совершения социальных изменений, для революции (у Дугина было путанее, я упрощаю), и что всем нам нужно обратиться к самоусовершенствованию, к книгам, к изучению себя, и что нынешнему поколению якобы не светит никакой социальной активности, так как мы не готовы. В конце лекции Дугин призвал ребят… научиться делать деньги!
Я был ошеломлён лекцией «Философский русский» и понял, что Мерлин завёл ребят не туда. Пока я занимался текущими организационными делами, Мерлин выкрал души ребят.
Когда развод свершился, десяток ребят (те, чьи души были выкрадены) ушли с Дугиным. Правда, он быстро выкинул их, за ненадобностью — и ребят, и души.
Возвращаясь к билету № 418, выписанному мною для Курёхина по просьбе его, переданной через Дугина (Курёхин уже лежал в госпитале), то лучше бы билет истлел на теле Сергея в питерской земле, было бы пристойнее и честнее, и лучше и чище, чем служить Дугину аргументом против бывших товарищей.
Я никогда не отрекусь от людей, строивших партию, никогда не буду отрицать и наследия Дугина. Без сомнения, он вложил свою изрядную долю в становление партии. Не в идеологию, как ему кажется, не потому, что ознакомил в «Лимонке» читателей с Евразийством или геополитикой, но потому, что, как умелый сказочник и фокусник-иллюзионист, гипнотизировал молодежь красивыми мифами. А прибыль шла НБП. Другое дело, что свою личную судьбу Дугин не смог срежиссировать, сорвался, предал те идеалы, которые защищал или умело внушал себе и другим, что защищал. Невозможно выставлять себя революционером на национальной сцене столько лет и вдруг в возрасте тридцати шести лет уйти в советники к чиновнику-приспособленцу и помогать ему создавать «левую демократическую». Это его личная непоправимая трагедия, и Дугину с ней жить.
