Юрий Поляков - Гипсовый трубач: дубль два
– Наверное, Мечислава…
– Совершенно верно! Они тайком обнялись, поплакали об отце, поведали друг другу о пережитом и, как теперь выражаются, обменялись координатами. Но и это еще не все! В октябре девятнадцатого Броня с капитаном Бёрнером поехал в Белоруссию на переговоры с Мархлевским, которого Ленин послал к Пилсудскому, в надежде, что тот не будет вмешиваться в украинские дела и поддерживать Петлюру. Однако хитроумный маршал рассчитывал как раз с помощью самостийников оторвать Малороссию от Совдепии и присоединить к независимой Польше. На переговорах Бронислав встретился со Стасем, прикомандированным к советской делегации по настоянию Дзержинского, который не доверял «варшавскому красильщику» Мархлевскому из-за его связей с немцами. Братья тайком обнялись, поплакали об отце, поведали друг другу о пережитом и, как говорится, обменялись координатами. О, если бы они знали, что готовит им судьба! Как вы понимаете, каждый, конечно, доложил по начальству о том, что встретил на переговорах родственника. А как же! Служба… И начальство, разумеется, решило этим воспользоваться…
Но про то, как именно начальство этим воспользовалось, писодей узнать не успел: в столовую вошла Регина Федоровна и посмотрела на автора «Русалок в бикини» так, точно он не чай с бутербродом пил, прилежно внимая хроникам рода Болтянских, а играл с Яном Казимировичем в неприличные карты.
– Дмитрий Антонович вас обыскался!
– Да я вроде бы…
– Почему вы не берете мобильник? – упрекнула она.
– Я? – Кокотов похлопал себя по карманам. – Оставил в номере…
– Пойдемте скорей!
У общественных холодильников шла смена караула: Бездынько сдавал пост архитектору Пустохину. Завидев писателя, комсомольский поэт рванулся было прочитать ему сложенные в наряде новые строки, но присутствие Регины Федоровны его охолонуло.
– Все равно сожрет! – философски заметила она, имея в виду Проценко.
В оранжерее, как всегда, дремала в плетеном кресле Ласунская, укрытая розово-синим пледом с ломаными силуэтами танцующих дикарей. По слухам, это был один из многочисленных подарков Пикассо, который из-за нее не ушел от очередной жены.
– Знаете, сколько стоит эта тряпка? – спросила бухгалтерша.
– Догадываюсь…
– Не догадываетесь!
Возле номера Жукова-Хаита стояла, как обычно, стопка грязной посуды, а из-за двери доносился гневный тенорок, прерываемый звонкими пощечинами.
– Вот тебе, животное, черносотенец, антисемит проклятый, вот тебе!
Ксенофобский бас почему-то сегодня безответно молчал, и только утробно ухал в ответ на очередную оплеуху.
– Докоробливается! – таинственно шепнула Регина Федоровна и странно посмотрела на писателя.
– Ну, как он… там? – спросил, чтобы скрыть смущение, автор «Роковой взаимности».
– Говорю же: почти докоробился.
– Нет, я про Дмитрия Антоновича…
– А-а… Нажрался как свинья! – ответила она с отчетливой ненавистью к мужикам-пьяницам, генетически свойственной всем русским женщинам.
– Надо же… – посочувствовал писодей.
– Но держится молодцом! А хохлов-то утром в машину вместе со скамейкой, как мертвых, грузили! – добавила бухгалтерша, гордясь алкогольной лихостью своего мужчины, что тоже генетически свойственно всем русским женщинам.
– М-да…
– Как очнулся, сразу стал вас спрашивать.
– Я стучал…
– Мы слышали, но не могли… Дима просил вас захватить ноутбук.
– Он что, собирается работать?! – изумился писодей.
– Конечно!
– Тогда я должен зайти к себе.
– Давайте скорее, а я схожу за водичкой.
Возясь с ключом, Кокотов слышал из-за двери долгую и настойчивую песнь Сольвейг, но когда ворвался в комнату и схватил «Моторолу», жалобы несчастной брошенки, так и не дождавшейся своего Пер Гюнта, оборвались. Писатель взглянул на дисплей, и судьба, точно русский фашист с бейсбольной битой, обрушила на него страшный удар: это был телефонный номер Натальи Павловны. Путаясь в кнопках, он тут же попытался перезвонить, но вызываемый абонент оказался недоступен. Надо ли объяснять, что к соавтору Андрей Львович вступил, томимый тоской и обидой, переходящими в мировую скорбь.
«Люкс» еще хранил следы мощной геополитической битвы, разыгравшейся здесь накануне: повсюду валялись пустые бутылки, а одна, недопитая, с торчащей из горлышка веточкой укропа, оказалась почему-то на телевизоре. Журнальный столик был замусорен жалкими остатками богатой южнорусской закуски: шкурками от сала и кровяной колбасы, вялыми хвостиками зеленого лука, надгрызенными чесночными зубчиками и понадкусанными солеными огурцами с опавшими за ночь пупырчатыми боками. В помещении стоял слегка облагороженный табачным ароматом нелегкий дух алкоголя и эклектичной закуски, из последних сил переработанной могучим организмом Жарынина. Сам режиссер лежал на высоких подушках, лицо его было свекольного цвета, лысина покрыта потом, а глаза тяжело закрыты.
– Садитесь, коллега, – сказал он тихо, не подымая век.
– Ну, как вы тут? – больничным шепотом спросил Кокотов.
– Нормально. Это все из-за закуски. Надо было ограничиться солеными огурцами. Вот лежу и думаю: возможно, рай – это пьянство без похмелья, а ад – это похмелье без пьянства. Как вы полагаете?
– Не исключено…
– Харьков пришлось отдать. Не удержал. Но Крым с Севастополем и Донбасс остались за нами.
– Ну и довольно с нас.
– Довольно?! Вы знаете, чего всегда не хватало русской интеллигенции? – Режиссер еле отверз мутное око (видимо, открыть одновременно оба глаза не достало сил).
– Чего? – спросил автор «Преданных объятий», с надеждой щупая в кармане «Моторолу».
– Чувства почвы. Земля – это тело народа. Ее никогда не хватает, никогда!
– Может, вы и Аляску еще вернете?
– Легко. Американцы пить не умеют. Вы довольны?
– Чем?
– Сами знаете…
– Не понимаю, о чем речь… – отозвался писодей голосом шпиона, взятого тепленьким, на передатчике и с шифровальным блокнотом.
– Возможно, Регина вам бы понравилась больше, но у нее, как говаривал Сен-Жон Перс, дамский антракт.
– Дмитрий Антонович, я бы попросил… – Кокотов все-таки воспользовался тем выражением лица, которое репетировал давеча перед дверью. – Мне вообще непонятно…
Но тут, легка на помине, вошла Регина Федоровна, неся на руках, как поленья, двухлитровые пластиковые бутылки с водой.
– Наш ипокренинский бювет! – объявила она. – От похмелья ничего лучше еще не придумали!
– Придумали… – вздохнул Жарынин, скосив глаза на бутылку с укропом. – Спасибо, кошечка, ты – друг!
Бухгалтерша осторожно смахнула испарину со лба своего «салтана» и посмотрела на него с участливой нежностью – так на перепившего мужчину может глядеть только любовница. Во взгляде жены, даже самой преданной и терпеливой, всегда присутствует оттенок снисходительной гадливости, словно перед ней домашнее животное, безответственно нагадившее в гостиной. Но ведь не выгонять же из-за этого привычного зверька из дому!
– Дим, ты сегодня больше не пей! – попросила Регина, собирая со стола объедки геополитического пира. – Вон к хохлу-то врача ночью вызывали, а он – молодой…
– А я, значит, ста-арый для тебя?
– Ну, я не это хотела сказать…
– Я понял, понял, – прошептал игровод, и легкоточивая похмельная слеза скатилась по его горячей небритой щеке.
– Дим, я тебя прошу!
– Не буду… Не буду… Дай воды!
Едва переводя дыхание, он выпил из горлышка почти всю бутылку, отдышался и смог наконец открыть оба глаза.
– Ну, я пошла. А то сегодня Огуревич с утра как с ума сошел. Звонит кому-то. Бегает к жене советоваться…
– Лучше бы он с Мировым разумом посоветовался… – чуть заметно усмехнулся режиссер.
– Не озорничайте без меня! – погрозила Регина Федоровна, бросила на Кокотова взгляд, означавший: «Нальешь ему – убью!», и, еще раз нежно погладив Жарынина по лысине, ушла.
– Ну, и что вы там без меня понаписали? – медленно спросил тот, когда закрылась дверь.
– Так… кое-что…
– Читайте!
– Может, вы все-таки отдохнете?
– Читайте! На том свете отдохнем.
– На том свете мы будем работать над ошибками.
– Кто вам сказал?
– Вы!
– Я? Странно…
32. Найти зверя!
«Комната. Бедность со следами былого достатка. Звонит треснувший, замотанный скотчем телефон. Молодая красивая женщина принимает душ и не сразу улавливает звонок. Услышав, накидывает халат и идет к телефону…», – читал несчастный писодей, стараясь интонацией возместить утраты, понесенные синопсисом в процессе жестокого саморедактирования.
Игровод лежал с закрытыми глазами и ровно дышал, казалось, он уснул и ничего не слышит. Но это было не так.
