Кейт Мортон - Далекие часы

— Эди? Это ты?

Открыв дверь, я застала маму на кровати под моей любимой картиной с полной луной, превращающей смоляное море в ртуть. Мамины очки балансировали на кончике носа, а на коленях лежал роман «Последние дни в Париже». При моем появлении она моргнула, ее лицо было напряженным и неуверенным.

— Я заметила свет под дверью.

— Я не могла уснуть. — Мама наклонила книгу в мою сторону. — Чтение иногда помогает.

В знак согласия я кивнула, и мы обе умолкли; мой желудок заметил тишину и воспользовался возможностью ее заполнить.

Я уже собиралась извиниться и сбежать на кухню, когда мама произнесла:

— Затвори дверь, Эди.

Я повиновалась.

— Пожалуйста, зайди и сядь.

Она сняла очки и повесила их за цепочку на столбик кровати. Я осторожно села, прислонившись к изножью в том самом месте, которое ребенком занимала по утрам в день рождения.

— Мама, я…

— Ты была права, Эди. — Она вложила закладку в роман, закрыла обложку, но класть на прикроватный столик не стала. — Я брала тебя в Майлдерхерст. Много лет назад.

Меня охватило внезапное желание заплакать.

— Ты была совсем крохой. Я не думала, что ты помнишь. Мы провели там совсем мало времени. Оказалось, что мне не хватает смелости пройти дальше парадных ворот. — Мама не смотрела мне в глаза, крепко прижимая роман к груди. — Я поступила неправильно, сделав вид, что ты все сочинила. Просто я… испытала огромное потрясение, когда ты спросила. Я была не готова. И не хотела лгать. Можешь ли ты простить меня?

Как устоять перед подобным порывом?

— Конечно.

— Я любила это место. — Ее губы кривились. — И покинула его не по доброй воле.

— Ах, мама!

Мне захотелось обнять ее.

— Ее я тоже любила — Юнипер Блайт.

Наконец она подняла глаза, ее лицо было таким потерянным, таким несчастным, что у меня перехватило дыхание.

— Расскажи мне о ней, мама.

Последовала долгая пауза; по ее взгляду было ясно, что она унеслась в далекое прошлое.

— Она была… не такой, как все. — Мама отвела со лба несуществующую прядь. — Она была очаровательной. И это не пустой комплимент. Она очаровала меня.

Мне представилась седовласая женщина, которую я встретила в темном коридоре Майлдерхерста; улыбка, невероятно преобразившая ее лицо; письма Томаса брату, полные безумной любви. Маленькая девочка на фотографии, застигнутая врасплох и смотрящая в камеру широко расставленными глазами.

— Ты отказывалась возвращаться домой из Майлдерхерста.

— Да.

— Ты хотела остаться с Юнипер.

Она кивнула.

— И Ба разозлилась.

— О да. Много месяцев она пыталась залучить меня домой, но мне… удавалось убедить ее, что я должна остаться. Потом началась бомбардировка Лондона, и, наверное, родители были рады, что я в безопасности. Однако в конце концов мама послала за мной отца, и я так и не вернулась в замок. Но мне всегда было интересно…

— Как дела в Майлдерхерсте?

Мама покачала головой.

— Как дела у Юнипер и мистера Кэвилла.

У меня по коже побежали мурашки, и я крепко вцепилась в боковину кровати.

— Так звали моего любимого учителя, — продолжила мама. — Томас Кэвилл. Видишь ли, они заключили помолвку, и я больше ничего не слышала о них.

— Пока не получила потерянное письмо от Юнипер.

При упоминании письма мама вздрогнула.

— Да, — подтвердила она.

— И оно заставило тебя плакать.

— Да.

Долгое мгновение мне казалось, что она снова расплачется.

— Но дело не в том, что оно грустное, дело не в самом письме. Вовсе нет. Понимаешь, оно столько времени было потеряно. Я думала, что Юнипер забыла.

— О чем?

— Обо мне, разумеется. — Мамины губы дрожали. — Я считала, что они поженились и забыли обо мне.

— Но это не так.

— Да.

— Они вообще не поженились.

— Да, только тогда я не знала этого, до тех пор, пока ты не рассказала. Я просто никогда больше не слышала о них. Я кое-что послала Юнипер, кое-что очень важное, и ждала ответа. Я ждала, и ждала, и проверяла почту дважды в день, однако ничего не пришло.

— Ты написала ей снова? Чтобы выяснить, что стряслось, получила ли она первое письмо?

— Много раз чуть было не написала, но это казалось таким жалким. А потом я встретила одну из сестер мистера Кэвилла в продуктовом магазине, и та сообщила, что он сбежал и женился, не поставив их в известность.

— Ах, мама. Мне так жаль.

Она положила книгу на лоскутное одеяло рядом с собой и тихо промолвила:

— С тех пор я возненавидела их обоих. Я была так обижена. Отверженность — это рак, Эди. Она сжирает человека с потрохами.

Я придвинулась ближе и взяла ее за руку; она вцепилась в мою ладонь. На ее щеках блестели слезы.

— Я ненавидела ее и любила, и мне было так больно. — Мама сунула руку в карман халата и достала конверт. — А потом получила это. Через пятьдесят лет.

Потерянное письмо Юнипер. Я взяла его у мамы, не в силах проронить ни слова. Она предлагает мне прочесть его? Я заглянула ей в глаза, и она чуть заметно кивнула.

Дрожащими пальцами я открыла конверт и приступила к письму.

Драгоценная Мерри!

Моя умная-разумная детка! Твоя история пришла в целости и сохранности, и я рыдала, когда читала ее. Какая чудесная-расчудесная история! Радостная и ужасно печальная, и — ах! — полная блестящих наблюдений. Какой умной молодой мисс ты стала! В твоих сочинениях столько искренности, Мерри, правдивости, к которой многие стремятся, но мало кто достигает. Ты не должна останавливаться; твоя жизнь принадлежит только тебе — поступай с ней согласно своим желаниям. Тебя ничто не удерживает, мой маленький друг.

Очень бы хотелось сказать это лично, вернуть тебе рукопись под деревом в парке, тем самым, в листьях которого прячется россыпь солнечных бриллиантов, но, увы, вынуждена сообщить, что не смогу вернуться в Лондон, как собиралась. По крайней мере, не сразу. Дела здесь идут не так, как я рассчитывала. Обо всем написать не могу, только то, что кое-что случилось, и мне лучше пока побыть дома. Я скучаю по тебе, Мерри. Ты моя первая и единственная подруга; не помню, я говорила тебе об этом? Я часто вспоминаю время, которое мы провели здесь вместе, особенно тот день на крыше, помнишь? Тогда ты была с нами всего несколько дней и скрыла, что боишься высоты. Ты спросила меня, чего я боюсь, и я ответила. Я никогда не обсуждала это с кем-то еще.

До свидания, детка.

Навеки твоя,

Я была вынуждена перечесть письмо еще раз, внимательно изучая небрежные рукописные каракули. Очень многое в этих строках распалило мое любопытство, но одно заинтересовало больше всего. Мама показала мне письмо, чтобы я что-то поняла о Юнипер, об их дружбе, а я могла думать лишь о нас с мамой. Всю взрослую жизнь я провела, вращаясь в мире писателей и их рукописей: я приносила домой бесчисленные байки и травила их за ужином, зная, что их пропускают мимо ушей, и с самого детства я считала себя белой вороной. Мама ни разу даже не намекнула, что когда-то и сама питала литературные надежды. Конечно, Рита упомянула об этом; но только сейчас, с письмом Юнипер в руках, под нервным взглядом матери я окончательно поверила ей. Я вернула письмо маме и проглотила обиду, комком застрявшую в горле.

— Ты сочиняла.

— Это было ребячество, я переросла его.

Однако по тому, как она отвела глаза, мне стало ясно: это было намного серьезнее. Мне захотелось надавить, спросить, пишет ли она до сих пор, сохранились ли ее работы, покажет ли она их мне. Но я не стала этого делать. Она снова смотрела на свое письмо, и лицо ее было таким грустным, что я просто не смогла. Вместо этого я заметила:

— Вы были близкими подругами.

— Да.

«Я любила ее», — заявила мама; «моя первая и единственная подруга», — сказала Юнипер. И все же они расстались в 1941 году, расстались навсегда. После минутной паузы я задала вопрос:

— Что Юнипер имела в виду, мама? Как, по-твоему, что она имела в виду, написав, что кое-что случилось?

Мама разгладила письмо.

— Полагаю, она имела в виду, что Томас сбежал с другой женщиной. Разве не ты сообщила мне об этом?

Да, но только потому, что сама так считала. Я больше не верила в это после беседы с Тео Кэвиллом.

— А что означает приписка в конце, — поинтересовалась я, — о страхе? О чем речь?

— Это немного странно, — согласилась мама. — Мне кажется, она привела тот разговор как пример нашей дружбы. Мы так много времени проводили вместе, так много делали… не знаю, почему она упомянула об этом особо. — Мама подняла глаза, и мне стало ясно, что она действительно недоумевает. — Юнипер была отважным человеком; ей и в голову не приходило опасаться того же, что и другие люди. Она боялась одного: стать такой же, как ее отец.