Иосиф Гольман - Хранитель Реки
– Я так понимаю, они вас несколько лет найти не могли? – спросил Ефим.
– Да. И, может, не нашли бы, если б я сдуру одноклассников не начал искать.
– То есть если поглубже спрятаться, то есть шанс остаться незамеченным?
– Есть. Только не дадут они нам уехать.
Все напряглись и невольно прислушались к наступившей тишине. С улицы по-прежнему доносились раскаты грома, грохот капель по крышам и даже звуки от порывов ветра, бросавшего на стены пласты ливневой воды.
– Еще раз повторяю: он, как заяц, удирал от Семена, – нажимал Береславский на единственный во всей истории оптимистичный факт.
– Но вашего Семена с нами нет, – это сказала Лена, жена Вадика.
– Он от автомата его удирал! – не выдержал Ефим Аркадьевич: поначалу профессор вовсе не собирался выдавать маленькие военные тайны Мильштейна. – И у нас тоже есть оружие. У меня – «сайга» с пулями, у вас вон – двустволка здоровенная. Неужели не отобьемся?
– Боюсь, что нет, – устало сказал Бакенщик.
– Нечистую силу пули не берут? – усомнился профессор.
Бакенщик даже отвечать не стал.
– О’кей! – сказал Береславский. – Из ненаучной литературы мы знаем, что нежить берут серебряные пули. Давайте сделаем их.
– У нас нет серебра в доме, – оппонент не отверг идею с ходу.
– У меня есть, – Ефим достал из внутреннего кармана граненую серебряную ручку фирмы «Каран д’Аш». Смешно, но Ефим часто хвастался, что носит ее на случай встречи с нечистой силой – чуть что, сразу в глаз. Вот и встретился.
– Мы не сможем ее расплавить, – сказал Бакенщик. – Я никогда не отливал пуль.
– Сможем сделать жаканы. Зубило-то у вас наверняка есть?
– Зубило есть, – наконец согласился хозяин.
Ефима не покидала мысль, что он участвует в съемке какого-то малобюджетного фантастического фильма: и декорации дешевые, и вопросы идиотские, и ответы на них никакие, но лица у всех серьезные. Из джентльменского набора подобного рода не хватало только звездолетов и лазерных бластеров.
Однако девчонку-то украли по-настоящему! И вряд ли она была бы сейчас с мамой, если бы не такой же «потусторонний» Мильштейн.
– А можно вас спросить? – снова обратился Береславский к Бакенщику. – А что вы сами собираетесь делать? Или собирались?
– Я собирался уплыть с Галиной и Надюшкой на лодке. Утром, как только волны утихнут. Если они не придут раньше, я так и сделаю.
Ефим не стал спрашивать, куда собирался уплыть Бакенщик. Он понимал, что тот все равно не скажет, надеясь в деле спасения дочки лишь на себя.
Может, убежденный Ефимом, а может, чтобы просто занять руки, Бакенщик взял красивую ручку Ефима и довольно быстро, положив на огромную сковороду, изрубил ее на части. Жаканов не получилось, получилась крупная картечь.
Снаряжение огромных патронов для двустволки двенадцатого калибра также не заняло много времени.
Ефим, не отставая от хозяина дома, сноровисто зарядил свою «сайгу». Он ловко вщелкнул патроны с торчавшими пулями в десятизарядный металлический магазин и вставил обойму на место. Потом разложил, то есть выставил в боевое положение, поначалу сложенный приклад. Теперь к выстрелу можно было изготовиться за считаные секунды.
И снова потянулись томительные минуты ожидания непонятно чего. И хотя ждали непонятно чего, постепенно становилось реально страшно…
Мотоцикл ехал по ночному шоссе, едва освещая пузырившийся от ливня асфальт – фара была тускловатая. Да и сам аппарат был не чета прошлому, перламутрово-красному японскому чуду: обыкновенная «Иж Планета Спорт», к тому же весьма преклонного возраста. Нынешний хозяин отнял ее у прежнего, прыщавого подростка лет шестнадцати, прямо на обочине шоссе, где юноша неосторожно остановился справить нужду.
Впрочем, ему теперь было почти без разницы, на чем ехать. Равно как он не замечал дождя, давно насквозь промочившего его черную «униформу». Слишком серьезны были обуревавшие его мысли. И слишком нерадужны были перспективы, если он не справится со своим несложным делом еще дважды. Поскольку первая попытка – теперь это трудно отрицать – провалена полностью, несмотря на столь успешное начало.
Человека в черном опять зазнобило: он вспомнил тихий голос хозяина. Озноб был куда сильнее, чем от холодных струй воды, время от времени скатывавшихся по его спине.
Хозяин вроде бы не сердился и уж тем более – не угрожал. Просто напомнил про оставшиеся две попытки. Даже, можно сказать, слегка сочувственно. Однако человек в черном и в мыслях не позволял себе представить, что задание и после этих двух попыток останется невыполненным.
Нет уж, лучше еще раз встретиться с ввергшим его в панику утренним отморозком, чем услышать спокойный и, скорее всего, опять сочувственный голос работодателя. А еще лучше – уйти в другой мир самому еще до этого самого, последнего, общения.
В свете не прекращавшихся молний он увидел впереди себя вяльминский мост. Значит, приехал.
Попытка номер два. Не сумел украсть – попытается уговорить. Не удастся уговорить – тем хуже для несговорчивых.
Он достал из-за пояса два странных предмета – то ли широкие, толстые, почти без рукояток ножи, то ли усеченные с двух краев и заостренные с концов диски. Даже в полутьме был виден их опасный бронзовый отсверк. Человек в черном протер ножи-диски мокрым рукавом и засунул обратно. Он знал их силу и был уверен в себе. Еще больше уверенности вселяла сила и мощь его работодателя. Ведь пока она не была направлена против него самого.
Мотоцикл он оставил у мощных бревенчатых ворот. Двухколесный рыдван ему более не понадобится: человек в черном покинет это проклятое место на большом джипе, стоявшем тут же, перед воротами. Ехать ему недолго и в сторону, обратную утреннему путешествию: важный груз у него примут за Медвежьегорском. Что после назначенного рандеву с этим грузом произойдет, человека в черном не интересует. У него своя жизнь, свои планы.
А происходящее – лишь эпизод в этой жизни. Правда, с точки зрения работодателя – главный эпизод. И человек в черном сделает все, чтоб больше его не разочаровывать.
Он, не таясь, вытянувшись в свой немалый рост, прошел во двор и по-хозяйски уверенно поднялся по скрипучим деревянным ступеням на высокое крыльцо. На секунду остановился, поднял сжатую в кулак правую руку и трижды, мощно и с расстановкой ударил в толстую дверь.
…Когда все дела были сделаны – ружья заряжены, слова сказаны, керосиновая лампа и свечи зажжены (гроза, видно, повредила линию, и электрический свет разом погас), – в доме наступила неестественная тишина, разбавленная лишь шумом непрекращающегося дождя и ветра.
Бакенщик сидел неподвижно, как изваяние. В руке почему-то – небольшой, словно туристский, только бронзового цвета топорик. Отблеск свечного пламени отражался на его лице и глазах. Страха в них не было.
Того же нельзя было сказать о других участниках «посиделок». Женщины явно сильно напугались: Галина машинально пыталась прикрывать рукой спавшего ребенка, Ленка сидела на лавке и нервно теребила концы платка. Вадик что-то быстро зарисовывал в блокнот, похоже – портрет с натуры мятущегося профессора.
Профессору и в самом деле стало сильно не по себе. Его начальная смелость, даже бравада, постепенно куда-то улетучилась, уступив место обыкновенному человеческому страху. Этот страх заставлял его все крепче сжимать готовую к выстрелу «сайгу».
Ливень на улице не прекращался, а время от времени прорезавшие ночную темноту сполохи молний еще более вносили в атмосферу состояние тревоги и неуверенности. Ни у кого даже мысли не было пойти и просто лечь спать – настолько остро ощущалось предчувствие событий.
И события наступили.
Первым услышал страшные голоса уже напуганный Ефим.
Точнее, страшными они вначале не были, напоминали отдаленные детские писки и выкрики. Сначала даже мысль мелькнула – Надюшка в своей комнате проснулась. Но нет, вот она, спит по-прежнему на маминых коленях – Галина так и не выпустила ее из рук. Береславский прислушался внимательнее и быстро понял, что эти якобы детские голоса ему не нравятся. Чем – не понял, а вот то, что не нравятся, причем в высшей степени не нравятся, сообразил сразу.
Затем на странные звуки обратили внимание и остальные. У Оглоблиных наблюдалась та же реакция, что и у московского профессора. Галина, не выпуская из рук дочку, подтянула к себе поближе ружье. И лишь Бакенщик как сидел неподвижно, так и остался. Ни один мускул не дрогнул на его давно замершем лице.
«Детские» то ли плач, то ли смех все приближались и приближались. «Господи, это же души умерших детей!» – пронеслось в голове не справляющегося со своей психикой профессора. Потом за темными окнами горницы – за всеми сразу – показались невесомые светящиеся шары. Казалось, именно они издавали эти ужасающие звуки. А еще через секунду первые из них легко преодолели толстенные бревна старой избы и проникли внутрь.
