Мария Бушуева - Отчий сад
note 319 ливнем, нет, светло-зеленым ливнем. Нет, нет! Под этим огромным солнечным ливнем, подняв к нему счастливое смеющееся лицо…
* * *
Николаева быстро погасила у себя досаду, возникшую из-за того, что женщина по имени Светлана оказалась не так проста и не так корыстна, как представлялось. Тем не менее, и Катерина была в этом уверена, больше она не станет приходить к нему в мастерскую — хотя бы из опасений встретить там законную жену, столь жестоко ее унизившую.
Унижения люди обычно не прощают, но в месть этой странной библиотекарши (о ее профессии она узнала у Дмитрия) как-то не верилось. Кинется от обиды к какому-нибудь шоферу, который привозит в соседнюю с библиотекой палатку фрукты или хлеб, вот и все.
Но настроение все-таки, как мобильный телефон, требовало подзарядки.
И, вырулив на Ярославское шоссе, Николаева вскоре притормозила машину у кафе. Ей хотелось выпить кофе, посидеть, удивляя своим шикарным видом скромнонагловатого парня за стойкой. Она уже заезжала сюда раза два, и каждый раз этот поджарый ловкий зеленоглазый шатен не сводил с нее и с ее этюдника, который она всегда брала из машины с собой, любопытного взгляда. Она знала, что такое любопытство легко становится страстным желанием — желанием обладать женщиной из другого мира. И ей нравилась роль еще вполне моложавой вдовствующей королевы-художницы.
Ярославцева она мысленно как мужчину для себя похоронила. В его сверхталантливость она не хотела верить никогда, загоняя знание о масштабе его дарования глубоко в свое подсознание, чтобы не впасть в депрессию от комплекса собственной бездарности. Она только так и воспринимала Дмитрия — просто как весьма красивого мужчину, но, перевалив за сорок, к мужчинам своего возраста всякий интерес утратила, замечая только молодые тела
note 320 и глаза, еще не обретшие глубины опыта. Она вообще не любила глубину. Ее, в отличие от Дмитрия, пугали медитации и погружения в собственное бессознательное, откуда он умудрялся выходить обновленным, точно сбросившим прожитые годы. Но и эта его способность возрождаться — ей сразу вспоминалась мифическая птица Феникс, пожалуй, только отталкивала ее, как всегда отталкивало то, что было вне ее собственных возможностей. Он и в самом деле казался ей похожим на мага (она прихватила этот растиражированный образ из популярных компьютерных игр, стиль графики которых использовала иногда в своих работах), но таинственные глубины его «я» только раздражали, а не влекли. Ей казалось, что она давно разобралась в причинах их несостоявшейся семейной жизни: навязав Дмитрию женскую роль — роль красоты, себя она, наоборот, воспринимала как начало мужское — активное и творческое. Но навязанная роль Дмитрию не подошла, от своей живописи он не отказался, хотя все, что он сейчас делает, с ее точки зрения, только трата времени! Лучше бы устроился на биржу брокером, или как там они называются, — с его интуицией мог бы зашибать легкие деньги.
Правда, он хороший отец. И даже няня не требуется. А няня — это три доллара в час, хорошо, если два.
Вообще, Дмитрию подошла бы такая женщина, как его вторая жена Наталья, деловая и расчетливая экономка, — и не уничтожь время тотальной коммерции ее веру в искусство
— они бы жили и до сих пор.
И все-таки Николаевой льстило, что она оказалась сильнее Ярославцева! Ее жизненная программа подчинила жизненную программу Дмитрия (они, Ярославцевы, все мягкотелые), и он теперь — кормящая мать, а она — свободная художница, которая может себе позволить снять на ночь вот такого юркого официанта, как этот зеленоглазый парень за стойкой, еще и сделав с него две-три картинки!
Обычно она сначала обещала деньги, но после страстной и бурной ночи вопрос о вознаграждении если и возникал, то только как шутка. Николаева инстинктом чуяла неплохих парней.
note 321 И она встала, кошачьей походкой подошла к стойке и, с небрежной неловкостью взяв протянутый ей фужер с минеральной водой, тут же уронила его. Фужер разбился. Парень присел, чтобы собрать с пола осколки и, подняв к усмехающейся Николаевой лицо, встретился с ней глазами.
— Если хочешь попозировать художнику, поехали сейчас со мной, — сказала она глуховатым голосом, глядя в его расширенные зрачки. Через час они были уже в поселке. Сторож — старик из соседнего дома, который получал от Николаевой за работу пятерку в месяц, быстро ретировался, когда машина въехала в автоматически поднявшиеся ворота. Цвели яблони — сад был старый, стволы и ветки яблонь казались черными, и среди графической черноты так пронзительно и обещающе белели яблоневые цветки.
Старик не осуждал одинокую художницу: деревня, в которой он родился, вырос и жил, прощает человеку все, идущее от природы, и с подозрительностью воспринимает мятущийся человеческий разум.
И старик, мельком увидев молодое мужское лицо за стеклом машины, просто подумал: а что еще делать одинокой бабе, природа, она того и требует…
Николаева пошла в душ, попросив парня (звали его Максимом) разжечь камин в гостиной.
В ванной комнате она вставила в розетку штепсель, чтобы подогреть холодный кафельный пол, и включила воду: под сверкающим потоком на несколько минут можно было от всего отрешиться… вспомнить… вспомнить… или забыть…
У Дмитрия был когда-то приятель — писатель из андеграунда, выползший оттуда прямо в Штаты, где давно бросил литературу, имел обеспеченную жену и жил на проценты наследства, доставшегося ему от какого-то одинокого родственника.
Митька любил друга, а друг его когда-то был влюблен в Митину сестру. Года два назад он прислал Митяю по
note 322 электронной почте письмо с признанием в вечной любви к Натали и собственным стихотворением, которое написал в юности, еще не спустившись в андеграунд, а скользя на легкой лодочке по дачному подмосковному пруду.
— Любовь — это миф, — сказала Катерина тогда, читая на компьютерном экране стихотворные строчки, — для меня любовь — это порыв, страсть, а потом… потом скука. Но стихотворение она перекинула себе на карманный компьютер, а потом написала его на стене своей спальни
— так называемый «дутый стиль» граффити, почерпнутый с заборов возле электричек, она несколько растянула и уменьшила размер букв, получилось красиво.
Каждый, кто попадал впервые в ее спальню, оформленную в стиле минимализма — с огромной кроватью и шкафом-купе, почти не отличимым от стены, отделанной дорогими панелями, — буквально застывал, читая на стене, в которую упиралось изголовье кровати, это стихотворение:
Сквозь бледный рассвет, усыпляющий нас, Чехлы темно-синие снявший с предметов — Как музыка юности, моря и лета — Плеча золотистого легкий соблазн.
Прохлада потоком катилась на нас — Над нежной кроватью пространство светлело, Плечо золотистое тихо тускнело — Пока его свет для меня не погас.
А что же осталось? В далекой глуши, Куда, незнакомые, мы залетели, Два сердца с беспечной печалью пропели Про несовместимость души и души.
И сейчас, когда смуглый Максим зашел в ее спальню, он повторил в точности все, что здесь бывало до него:
note 323 сначала застыл от удивления, увидев расписанную стихами стену, потом поэтические строки прочитал, перевел взгляд на хозяйку, стоящую с загадочной улыбкой в японском кимоно.
— Все тлен, — сказала она, кладя руки ему на плечи, — я сторонница философии мгновения!
А дальше, дальше — как любила говорить Катерина своей единственной подружке — визажистке Элле — хорошие скачки по прериям… А что, добавляла она, еле-еле шевеля ртом, чтобы не нарушить нанесенную на лицо маску, что еще такое секс? Это допинг, другими словами, хорошая встряска, которая снимает напряжение! У тебя, подруга, есть другое мнение?..
* * *
У подруги Николаевой, может быть, и не было другого мнения. Но вот у Дмитрия было. Было другое мнение и у Светланы. Но что может знать об этом вопросе старая дева, усмехнулась бы Катерина.
И вот, когда Катерина, пережив приятную встряску (ты даже не можешь себе представить, Элька, каким он оказался чудным, — делилась назавтра она со своей визажисткой), медленно пила кофе, а приятное тепло камина, точно собачий язык, лизало ее голые ноги; когда Дмитрий, закончив новую работу «Сон времени», устало сидел в кресле, ощущая время как некую иллюзию, созданную человеческой психикой, которую ему удалось поймать на полотне, и размышлял — не означает ли это, что иллюзию можно не только уловить, но и преодолеть?
Когда пришло лето, столь нелюбимое Пушкиным, томик которого всегда стоял у Анны Борисовны, бывшей Натальиной свекрови, возле кровати, а значит, можно было, наконец, съездить в Дом отдыха, что после Марфиной выходки, стало вполне выполнимым. Именно тогда Светлана, надев те самые туфли, которые ей жали, решила выйти за хлебом.
