Давид Шраер-Петров - История моей возлюбленной или Винтовая лестница
Закусив и выпив, гости перешли в боковую комнату слушать Герда Сапирова. Потом веселье продолжилось. Не дождавшись окончания фестиваля, я уехал к себе на Патриаршие пруды.
Несколько дней я провел в устройстве своего жилища. Что ни говори, а прошло столько лет со времени моего бегства. Холодильник был пуст. Подписки на газеты и журналы давно истекли. Надо было восстанавливать прежние знакомства. Ну, и конечно, обойти редакции, где, как ни странно, встретили меня вполне… как бы поточнее выразиться… вполне натурально. То есть, в меру изумились: «А кто-то сказал, что вы уехали!» «Я и был в отъезде». «Эмигрировали в Израиль и вернулись?» «Нет, вернулся с Урала». Или искренне поведали, что прошел слух о моей гибели где-то в Гималаях или в Антарктиде, куда будто бы я отправлялся с экспедициями. Однако и там и сям меня срочно послали в бухгалтерию получать гонорары за опубликованные в годы моего отсутствия переводы стихов.
Через несколько дней позвонила Ирочка и пригласила заехать к ней на чашку чая. До ее звонка со времени моего приезда в Москву, даже на «Фестивале искусств» у Ирочки, где я был вместе с Гердом Сапировым, меня не покидало ощущение, что я все проделываю механически. Разговариваю механически, ем и пью механически, механически оживляю свою комнату. Поэтому я надеялся, что звонок Ирочки и встреча с ней выведет меня из этого оцепенения. Я ждал ее звонка, подобно тому, как заядлый кокаинист, принудительно прошедший курс лечения, втайне ждет своего часа, чтобы полной грудью вдохнуть животворное лекарство и выйти из спячки. С бутылкой шампанского и букетом белых гвоздик я позвонил в Ирочкину квартиру на Чистопрудном бульваре. Она открыла мне и провела в комнату, стены которой были увешены картинами ее друзей, художников-авангардистов. «Это самые драгоценные работы в моей коллекции. Подарены мне авторами». «Я не видел этих работ во время фестиваля», — сказал я. «Правильно, Даник, я эти картины не выставляю и не продаю. Это мой золотой фонд». Ирочка была одета в темно-синее шелковое платье, которое делало ее строгой, как будто бы она принимала у себя кого-то, кто долго ждал деловой встречи с ней и, наконец, получил возможность изложить суть дела. Но у меня никакого дела к ней не было. Я соскучился по Ирочке. Она была моей возлюбленной, к которой я вернулся после долгих лет разлуки. Я ждал тайного сигнала, едва заметного знака, чтобы обнять ее, поцеловать осторожно в уголки глаз, шею, губы, чтобы взять ее за руку и увести из этого чопорного кабинета в спальню, поторопить ее освободиться от синего шелкового платья, вспомнить ее всю до самого сладостного на свете мгновения, о котором я мечтал все эти годы. Что-то, однако, останавливало. Как будто Ирочка была отделена от меня батисферой, которая препятствует проникновению моих сигналов в ее рецепторы. «Выпьем шампанского, Ирочка!» — предложил я. «Хорошо, Даня. Но сначала поговорим. Мы так давно с тобой не говорили. Как ты жил там, на Урале?» Я принялся рассказывать ей в подробностях о моей работе на ветстанции, о том, какую придумал я вакцину, и как все мое открытие было зачеркнуто чужим патентом. Мое повествование складывалось в повесть, сюжет которой разворачивался в селе Сила. Повесть, где я был главным действующим лицом. Отнюдь не героем, потому что я ничего героического не делал. Я добросовестно занимался микробиологической рутиной, и вокруг меня были самые обыкновенные люди, среди которых даже Клавдий Иванович теперь — на расстоянии — выглядел всего лишь старым ревнивцем, обманутым мужем из классических комедий Мольера. «А если бы этот Клавдий Иванович (имя-то какое!), если бы Клавдий Иванович тебя с Катериной в бане застукал?» — засмеялась Ирочка. Но мне показалось, что засмеялась, скорее, из вежливости. Какая-то пелена грусти отделяла ее от меня. Даже наше чаепитие было слишком чопорным и неестественным после стольких лет разлуки. «А ты как, Ирочка? Что было у тебя в эти годы?» — решился спросить я. «Ну, что тебе рассказать? Кажется, ты уехал по совету Николая Ивановича как раз накануне серии провалов с нашим Кооперативным театром. Вокруг актера Коли Лебедева (да ты помнишь — сын капитана Лебедева) разразился страшный скандал. Какой-то продажный писака, подстрахованный мракобесами из того же ведомства, где служит Николай Иванович, опубликовал фельетон, в котором в подробностях описывались гомосексуальные наклонности некоего гражданина, весьма напоминающего Колю Лебедева. Это грозило талантливому актеру годами тюрьмы. Не удивляйся, что покровительство фельетонисту шло из того же ведомства, где служит Николай Иванович. Сейчас идет жестокая борьба между правым имперским
крылом в госбезопасности, и либеральным, прозападным, к которому примыкает наш капитан Лебедев». «И Театр закрыли?» «Я распустила Театр». «Как же ты могла все это выдержать одна, Ирочка?» «Конечно, нет. Конечно, не одна! А Васенька Рубинштейн — мой тоскующий ангел? А Риммочка? А Юрочка Димов? Вся наша компания! Ну, и прежде всего — Вадим Алексеевич Рогов. Кстати сказать, он очень жалеет, что не смог придти на фестиваль и встретиться с тобой. Безумно занят. Он ведь в заварившейся перестройке один из капитанов экономики». «Прямо по Каверину — Два капитана: — Николай Иванович Лебедев и Вадим Алексеевич Рогов!» — я не удержался, чтобы не съязвить. Никому я больше не верил! «Без опытных и либерально настроенных профессионалов России не выбраться из застоя!» — сказала Ирочка с необыкновенным запалом. «И твоя галерея прямо в квартире! Как тебе удалось, Ирочка?» «Конечно, это одна из примет перестройки. Я придумала, а Николай Иванович с Вадимом Алексеевичем поддержали. Стране нужна валюта. Иностранцы платят за картины в долларах, часть полученной валюты я отдаю государству». «Продолжение прежних игр в теневой бизнес, Ирочка?» «Именно, Даник! Все было бы превосходно, если бы мне не предстояла маленькая операция». Я почувствовал, что происходит нечто в Ирочкиной жизни, что проводит магическую черту, накладывает невысказанное и необъясненное вето на прежнюю нашу близость, о которой я так мечтал, истосковавшись по Ирочке. Шампанское, от которого Ирочка отказалась, было лишь внешним признаком перемены, произошедшей с моей возлюбленной. Символом. Деталью ритуала. «Мне нельзя, Даник. Предстоит маленькая операция». «Что за операция? Опасная, Ирочка?» «Пожалуй, нет. Мой хирург-гинеколог уверяет, что неопасная. Хотя, риск всегда есть». «Ирочка, что у тебя нашли?» «А ничего страшного, Данник — женские дела. С некоторых пор у меня начались кровотечения, довольно обильные. В общем, врачи предложили мне оперироваться». «О, Боже, Ирочка, моя девочка! А я со своим дурацким шампанским! Прости, любимая». Наверно, у меня выступили слезы. Ирочка смахнула их. Поцеловала меня в еще влажную щеку: «Даник, все будет ОК, как говорят мои американские знакомые». «Ну, да… конечно…» — мямлил я, не решаясь расспросить подробнее об операции. Ирочка поняла мою скованность: «Диагноз, Даник, довольно банальный: фиброматоз матки». «?» «Это значит, что вся матка пронизана узлами, которые разрастаются, повреждают кровеносные сосуды и вызывают кровотечения. Ну, и как следствие кровотечений: малокровие, слабость и, прежде всего, абсолютный провал в сексе. Сам понимаешь, какое удовольствие заниматься любовью, когда из тебя хлещет, как из лопнувшей трубы!» «Когда операция, Ирочка?» «Послезавтра». «Где?» «В гинекологическом отделении Боткинской больницы. Операция под названием гистерэктомия назначена на восемь часов утра. Так что, часов в двенадцать меня привезут в послеоперационную палату досыпать».
Не знаю, как я дождался дня операции. Я не спросил во время чаепития, кто отвезет Ирочку в больницу. О многом я предпочел не спрашивать, чтобы не наткнуться на стену, которую не обойдешь и через которую не перелезешь. Впрочем, подобные этические нормы общения были приняты в нашей компании с давних времен. Сходная тактика в отношении геев стала применяться в американской армии десятилетием позже: «Don’t ask, don’t tell!» Мы пришли к этой формуле еще со времени знаменитой экспедиции в деревню Михалково за березовыми грибами — чагой. Ирочка сама выбирала счастливца среди нас. Я проснулся в день операции около шести утра, когда уже занимался легкий рассвет. Первой моей мыслью было: «Как там Ирочка? Наверно, ее отвозит в больницу Рогов». Как ни отвратительно теперь признаваться в этом, мысль, что Ирочку сопровождает на операцию Вадим Рогов, ранила меня не меньше, чем сама предстоящая операция. Я сделал над собой страшное усилие, чтобы не сорваться, не выскочить на улицу, не взять такси и не оказаться у ступеней Ирочкиного подъезда до того, как Рогов прикатит за ней на своей «Волге». Хотя, нет, по тем временам да в его положении автомобиль был бы классом не меньше, чем «Мерседес». Я удержался и позвонил в девять утра: «Началась ли операция?» Диспетчер ответила мне, что операция отложена на несколько часов. Потом откладывалась еще несколько раз, пока не началась около шести вечера. Я ждал у входа в гинекологическое отделение, отлучаясь ненадолго, чтобы попить кофе.
