Андрей Рубанов - Жизнь удалась
Но хозяин вызвал Никитина не для чтения лекций.
— На меня наехали, — сказал он. — Не на меня — на всех нас. Никогда так не наезжали. Хотят отобрать завод.
— Поборемся, Петр Семеныч, — уверенно сказал Никитин. — У меня есть свой человек в Совете Федерации. Гад, конечно, но — наш гад. Надо его подмазать — он решит вопрос. Все-таки контрольный пакет акций — у государства. Государство должно защищать свою собственность.
Никому не доверившись, товарищ Золотых лично вылетел в Москву и договорился о цене. Вернулся домой и вызвал к себе Ивана. Этот замысловатый финт — сначала лететь в столицу, затем обратно на Урал, после чего тут же вызывать из столицы же своего человека к себе для разговора — Никитин списал на старческое слабоумие. Хозяину шел восьмой десяток, и он, похоже, сильно перепутался.
— Они теперь почему-то в евро берут, — мрачно сказал товарищ Золотых.
— Это потому, — растолковал Никитин, — что миллион евро, в купюрах по пятьсот — всего лишь два «кирпича»; двадцать пачек по сто листов. Влезает в тоненький портфельчик.
— Ага, — с презрением сказал хозяин. — Тоненький портфельчик… В общем, отнесешь этому гаду три «кирпича». Но учти — за деньги головой отвечаешь. И вообще, Ваня, пора тебя отзывать из Москвы. До меня дошли слухи о разврате и наркотиках. Это правда?
— Нет, — соврал Иван, холодея. — Никаких наркотиков. Женщины у меня бывают, но все в пределах разумного… Тихо, скромно. Нормальная личная жизнь, как у всякого мужчины…
— Тебя бы в восемьдесят третий год, — разозлился хозяин. — Во времена товарища Андропова. Я б тебе тогда показал личную жизнь.
«Сволочь Хренов», — подумал Никитин.
Не подведи меня, Ваня, грустно сказал хозяин, прощаясь. Иначе — тебе конец. Я тебя породил — я тебя и убью…
Вспоминая этот разговор, Никитин поежился. Подумал, что зря, может быть, ввязался в затею с Советом Федерации. Надо было промолчать — пусть бы товарищ Золотых сам придумал, как ему выпутываться. Пусть бы, в конце концов, отдал завод. Ушел бы на пенсию. Пусть бы, до кучи, и проклятый Фонд закрылся, к чертовой матери — он надоел Ивану. И Москва надоела. Конечно, хорошо жить в столице, да в разгар золотого века. Хорошо ездить на мягких диванах в широкой черной машине. Хорошо, когда жена не вылезает от косметологов. Хорошо, когда шикарные девочки приезжают для пистона по первому звонку.
Только все это хорошо в меру.
Он не стал обедать. Слишком болели кости. Проглотил две таблетки аспирина и прилег в кабинете на диване, подремал полчаса — встал совершенно разбитым, голова кружилась, знобило. Выпил опять горячего чая, потом — еще сто коньяку. Поехал к банкиру Знаеву — за деньгами.
Банкир давно сам не проворачивал сделок с «черным налом», но ради старого знакомого, а скорее из-за суммы (полтора миллиона евро) соизволил лично вручить товар. Положил перед Иваном три запаянных в полиэтилен брикета, в каждом — пятьсот тысяч.
— Слушай, а ты хорошо устроился, — сказал Никитин. — Полтора миллиона евро, за шесть процентов — это сто тысяч. Не вставая с кресла.
— А ты не завидуй, — ответил банкир. — И мои деньги не считай. Я же твои не считаю.
— Это не мои, — поправил Никитин. — Это взятка.
— А мне все равно, — сказал Знаев.
— Вот поэтому я и завидую, — сказал Никитин. — Не тому я завидую, что ты за полчаса сто штук поднял, а тому, что тебе все равно.
— На том стою, — скромно улыбнулся банкир. — А ты что-то плохо выглядишь, Иван.
— Все болит, — пожаловался Никитин. — Я ж ветеран спорта. Челюсть сломана, и нос, и правая ключица, и обе ноги, причем одна — в трех местах.
— Это круто, — сказал банкир. — Может, тебе броневичок дать? И двух человек с автоматами? Все-таки полтора миллиона евро.
— Обойдусь, — прохрипел бывший голкипер и покидал груз в портфель.
Функционер из аппарата Совета Федерации назначил встречу прямо на рабочем месте. Это было нормально. Это Ивана не удивило. Он привык к тому, что московские ребята ничего и никого не боятся. Борьба с коррупцией в стране существовала только в виде телевизионного шоу. В сущности, бороться с коррупцией необязательно; главное — делать вид.
Без проблем он пронес свой туго набитый портфельчик через два поста охраны и двинулся по коридорам власти, малолюдным в это время дня; навстречу попадались только юные, чрезвычайно дорого одетые хлыщи — референты, помощники, работники секретариатов. Передвигались прытко, смотрели нагло. Номенклатурные ковровые дорожки глушили звуки шагов. Кстати, два раза Ивану повстречались такие же, как он сам, измученные, с криво повязанными галстуками седовласые существа с такими же, как у него самого, туго набитыми кейсами. Несли, стало быть, большим московским ребятам гонорары… Одному такому незнакомцу Иван даже хотел подмигнуть — как единомышленнику, — но передумал.
В приемной функционера Иван поймал себя на том, что его осанка изменилась. Голова ушла в плечи. Подсознательно, сам того не желая, он превратился в просителя.
— Вас ждут, — хриплым блядским голосом произнесла секретарша.
— Еще бы, — нагло сказал Никитин, перехватывая свою ношу из руки в руку.
Девчонка не поняла.
Вот, нашел слово, подумал Иван. Блядское местечко. Тут пахнет блядством высшего разряда. Дорогостоящим политическим блядством.
Функционер выбежал из-за стола, сунул вялую ладонь. Профессионально улыбался, державно поигрывал белесыми бровями. То гордо выпрямлял спину, как товарищ Сталин, то запускал руки в карманы, как товарищ Ленин. Иван вдруг вспомнил случайно прочитанную статью про супругу вождя мировой революции. Как странно, удивлялась Надежда Константиновна. Люди смотрят кинохронику и думают, что Володя был резвый, быстрый, порывистый. На самом деле я не знала более медленного и вялого человека…
— Этот завод, — сказал функционер, сановно выпятив грудь, — имеет огромное значение для страны. Мы не допустим рейдерских атак. Борьба с рейдерами приобрела важнейшее значение. Вопрос будет поднят на ближайшем же заседании. Я, как член комитета по промышленности, лично возьму дело на контроль. Передайте господину Золотых, что все будет в порядке. Как ваша супруга? Как дочь? Как здоровье?
Хуево, хотел сказать Иван. И супруга, и здоровье. Особенно — здоровье.
Он поставил портфель на ближайший стул, заставил себя изобразить приязнь, произнес несколько дежурных фраз и откланялся.
— До свидания, — сказала секретарша. Он едва кивнул.
В коридоре притормозил, чтоб ответить на звонок.
Он не любил разговаривать по телефону на ходу.
— Иван, — сказал Хренов необычно жестким голосом. — Беда. У Петра Семеновича инфаркт.
— Он жив? — холодея, спросил Никитин.
— Типа да, — дипломатично ответил казначей. — В общем, все отменяется. Ничего никому не отдавай. Груз вези обратно в Фонд. Срочно.
— Я уже отдал, — сказал Никитин. — Только что.
— Верни, — приказал Хренов.
— Как ты себе это представляешь?
— Я никак не представляю. Я говорю, что надо сделать. Жду тебя в Фонде. С грузом.
— Хорошо, я попробую.
— Не пробуй. Сделай, и все.
Ивана скрутило. Задергалась щека.
— Что за тон, — спросил он. — Ты что, забылся? Я тебе что, мальчишка? «Иди», «верни», «привези»… Поезд ушел, ясно?
— Ты сам под него попадешь, — сказал Хренов.
Выругавшись — впрочем, шепотом, — Иван развернулся и с сильно бьющимся сердцем опять потянул дверь приемной. Девчонке сказал, что забыл зонт. Постучался, заставил себя широко улыбнуться и вошел в кабинет, сразу найдя взглядом стул — портфель уже испарился, как не было.
— Мне только что позвонили…
— Мне тоже, — сухо ответил функционер.
— Ситуация резко изменилась…
— Я знаю. Сожалею. Человек сгорел на работе… Жаль.
— Надо все вернуть.
— Что именно?
— Ну… это.
— Я вас не понимаю.
— А чего туг понимать? Я забыл у вас свой портфель. Где он?
— Что за портфель? В чем дело, собственно?
— Мой портфель. Отдайте мне его.
— Я не видел никакого портфеля.
Иван придвинулся. Функционер отступил, но смотрел очень уверенно, сузив глаза и даже слегка набычившись; маленький, напряженный, выставивший вперед лысеющую головку. Оглушить одним ударом, подумал Иван. Быстро обыскать комнату. Впрочем, быстро ее не обыщешь, столы, шкафы, тумбы — куда, сука, спрятал полтора миллиона?
— Я вызываю охрану, — тихо произнес хозяин кабинета.
— А я успею, — сказал Иван. — Пока охрана прибежит — я тебе три раза шею сверну.
— Это Совет Федерации, господин Никитин. Здесь так никто не делает.
Иван выдавил еще какие-то слова, то ли умолял, то ли угрожал — но уже себя не слышал, слишком сильно шумело в ушах. Вдруг слух вернулся, даже обострился. Стало различимо слабое урчание в животе маленького уродца. Тот улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.
