Фарид Нагим - TANGER
— Я дала ему по яйцам… я пришла, а он спит! Он спит, я подошла и пнула его по яйцам, я разбила вазу… его мать подралась… что у меня здесь?!
На ее лице были кровавые царапины.
— Пошлите ко мне… Что я наделала… его мать дралась… что со мной будет?! Они завтра скажут маме!
— Успокойся, Глаш… Ничего не будет, он сам виноват.
— Да-а, он не пришел… он спит.
Мы уже подходили к даче Бурятова, когда из темноты прискакал отважный Кен.
Мы не включали свет. Я вставал и садился с выпученными глазами. Где-то в темноте Маруся успокаивала Глашу. Легли. В ночи за окном соловьи лупили по рельсам и вспарывали провода. Синими вспышками хохотала тьма.
шестнадцать
Недаром мне снился этот ужасный сон про тебя, в котором Канаева протягивает мне кровавый коктейль и говорит: «Пей, это сперма Анвара».
Остальное при разговоре, если он тебе нужен.
В пятницу мне вдруг показалось, что произошло что-то хорошее, и я услышал быстрый, весенний топот его ног по доскам крыльца.
Он шел ко мне и корчился, словно бы в ужасе.
— Ан… ан… я просто так позвонил Стелле Вильевне, а там был Гена, ее сын, и он гАв-гАврит: передаю для вашего друга телефонограмму. Я знал, Анвар, я чувствовал, недаром мне Толька сегодня снился в белой рубашке, я записал, вот.
На мятой бумаге его большими скачущими словами было записано: «Как можно быстрее позвонить эксперту по драматургии Союза Театральных деятелей Лидии Васильевне».
Вот оно, вот так вот оно и происходит.
— Помнишь, как она спросила: а кто вы, собственно говоря, такие?
— Да-да, а мне еще так тоскливо стало. И я, будто насмехаясь над всей нашей ситуацией, ответил как бы с вызовом: «Я Степной барон».
— А я выдал весь свой текст, что я «по работе с молодыми авторами».
— Так, сегодня пятница, я, наверное, не дАждусь! — ликовал он. — Хорошо, что я еще и Радушевской письмо написал… ах, какое письмо — проза!
Всю субботу и воскресенье эта записка, лежащая на серванте как нечто обыденное, вроде записки с перечислением продуктов, которые необходимо купить, радовала и грела меня, вспоминал о ней и замирал в предощущении счастливых перемен. Я был слегка равнодушен, ироничен к себе, чувствовал себя утонченным и ранимым.
— Так, мы с тобой в Москву, наверное, на автобусах поедем, через Ново-Переделкино, а то у электричек перерыв бАлыной будет… Боже мой, боже мой. Сейчас чай попьем, а потом поедим еще перед дорогой. Боже мой, надо пАсчитать, во сколько нам выйти из дома… и Канаева снилась сегодня, блядь такая!
— Посмотри в окно, тогда плохой сон не сбудется.
Он стоял и смотрел в окно.
— Хороший там все-таки вид, — засмеялся он. — Помнишь, Анварик, как смешно у нас мясо висело за окном, и какие-то птички проклевывали дырки, и мясо упало, а я думал, что это Сычев старый окорок.
Выходил курить на крыльцо, как в старые времена, и слышал, как он поет на кухне, подражая Вадиму Козину и Петру Лещенко вместе взятым.
Как сказать ему, что я сегодня встречаюсь с Марусинькой?!
Летний блеск автомобильных крыш на Страстном бульваре. Здание со скромной табличкой Союз театральных деятелей.
Он остался ждать меня внизу, я обернулся в дверях и увидел, как он, уже никого не замечая, в волнении теребит рукой в кармане член.
Широкие каменные лестницы кончились, и я снова узнал эту скрипучую, словно бы уже чердачную лестницу. Кровяное давление поднималось, и все как бы вспухало: ступени, перила, ковер и даже дверная ручка в ладони. Вспомнил этот низкий потолок, стопки рукописей. Она — ссутулившись за столом и свесив каре седых волос, этот блеск ее выпуклых глаз, этот взгляд, будто сомневающийся — понял ее человек или нет? Я ходил здесь сгорбившись, хотя не задел бы головой потолок. Сел в кресло, неожиданно глубоко провалился и сидел с идиотским видом. Сейчас я чувствовал свое превосходство и ждал, что же такое она мне сообщит, теперь получалось, что я им стал нужен, и я приготовился внимательно все выслушать и на все согласиться.
— ……………………, — говорила она, показывая на мою рукопись, на которой было что-то написано с восклицательным знаком в конце.
— ………………, — сказала она. — Да вы не радуйтесь так, еще рано радоваться.
— Да-да, конечно, — в душе просквозил холодок.
— Пьеса интересная, но еще сырая, над ней нужно работать, это как раз то, что нам и нужно было…………………атр………….
— Ах, да-да, знаю этот театр. Нет, это имя не слышал, надо будет…
— ………………жете……………мнили? — уточнила она.
— Нет, да, а лучше я запишу, на всякий случай.
«Надо будет добавить к „Крику слона“, как люди доказали, что не имеют права жить на земле, только бабочки, собаки и дети».
— Ну, записывайте.
— Да, да. Не пишет.
— Вот возьмите мою ручку.
— Знаете как, как будто и ручка волнуется.
— 31 мая, Ярославский вокзал…
— Ну что?! Что она сказала тебе, эта женщина?
Я внимательно посмотрел на него и промолчал.
— Что, что, Анвар?
— Для начала руку вынь из кармана, чувак.
— Вот… все…
— Это пиздец, бля, — сказал я.
— Что все? А?
— Это ВСЕ просто пиздец какой-то.
— Я не понимаю, Анвар.
Я увидел, как он теребит своей высохшей ручкой мальчика сумку, и чуть не расхохотался.
— Они будут СТАВИТЬ ЕЕ в каком-то учебном театре где-то, где усадьба Островского, Щелыково — авторская сцена какая-то, надо на поезде ехать… какой-то молодой режиссер Сергей Бахтияров из этого театра «За Арбатской норой».
— А… о… У…
— Потом по итогам этого одна из пьес поедет в Америку.
— А… у… о, — корчился он.
— Но она говорит, рано радоваться.
— Это ТЫ поедешь в Америку, я знаю, только ТЫ один… Как…ка я счастлив, Анвар, я мечтал, я бога умолял об этом… ты единственный, только ты один прорвался! О, боже.
Он крупно дрожал, тянул меня куда-то.
— Подожди, Анварик, я должен все обдумать, что ты сказал. Давай сюда зайдем. Нет, сюда.
В радостном ослеплении мы зашли с ним в гулкий и пустой подъезд старинного особняка. Огромные площадки, ажурные лестницы, гигантское арочное окно, лепнина потолков, стен и старые советские почтовые ящики.
— Я всё-всё должен обдумать… так… о боже, я дожил, старый идиот, о, Анварик! — он тряс руками и сгибался пополам. — О-о-о… у-у-у… Зачем мы сюда зашли куда-то. О-о-о, Анварик, я никуда сейчас не пойду, я думал, схожу к этой по своей работе мы с тобой выпьем. Анварик, наконец-то, о боже мой, я никуда-никуда не пойду сегодня; пойдем с тобой на Патриаршие пруды, вА-Азьмем бутылку вина, нет, пошли возьмем самого лучшего шампанского в «Елисеевском», может быть, «Голицинского красного»… Ты представляешь, что ты совершил, какой рывок, ёпт таю. Мы им всем показали!
POLY PLAST Всемирная Академия счастья.
Он шел, все еще держа меня за руку, потом вдруг замер в толпе, его повело в сторону, и он засмеялся, странно, будто рассыпающаяся шарманка, у него во рту не хватало сбоку двух зубов, а другие были желтые. И где-то там, за своими лихорадочными мыслями я грустно отметил, что никто и никогда так не радовался за меня, как этот несчастный человек.
«Kaiser „Monarch“» — Купи счастливую рубашку — ВЫИГРАЙ БОТИНКИ.
— Ты давай, иди по своим делам, как ты хотел, — холодно и задумчиво сказал я. — Не будем сегодня пить.
— Ты что, Анвар, ты за кого меня принимаешь? Ха-ха-ха… Какие дела, для меня нет дел важнее твоего, ты что, пошли они все, ты что?! Пойдем на Патриаршие, помнишь, как тем летом? Ведь у нас с тобой такой праздник сегодня! Да, именно об этом я мечтал! Именно так, как сон сбывается!
Winston. Встретимся в баре! Ночные Partyзаны!
— Я договорился встретиться с Марусей через час.
— Ну и что? А-а… что?! Ты шутишь, какая Маруся, при чем тут это? — как говорила Елена Ефимовна.
— Я уже пообещал ей встретиться через час.
Он ехидно, тонко засмеялся, снова обнажая щербатый рот.
— Ты… ты ей… ты уже что-то обещаешь этой скособоченной потаскушке, — он вскинул руки и сел на корточки в потоке людей напротив редакции «Московских новостей». — Ты её везде ставишь, будто это сакраментальная мелодия жизни.
Он корячился внизу, как каракатица. Я ненавидел это его красное, насупившееся лицо.
— Ну вставай! Остынь. Я всё объясню тебе, — спокойно продолжал я. — Втроем будем снимать квартиру…
Он вскочил, поправил сумку и рысью побежал назад.
— Ну куда ты?!
— Поцелуйте меня в жопу! — крикнул он.
Я махнул рукой… и очутился на Пушкинской площади, она шла мне навстречу, щурясь и действительно клоня голову набок, как он и говорил. Так странно было, что во всем огромном городе она идет только ко мне, что я знаю этого человека.
— Ну что они тебе сказали?
