Елена Чижова - Преступница

"Вот оно что..." - Наташка протянула зловеще. Все заговорили разом, и реплики, летевшие в Валину сторону, не оставляли сомнений. Девочки не выражались прямо, однако у каждой нашлась история, подходящая к случаю. Эти истории не были исключительно любовными. Наташка, дождавшись своей очереди, припомнила козни Рафальсона. Мнение складывалось общим.

Валя ежилась. Оборот, который принял застольный разговор, стал неприятным. Она любила Иосифа, что бы ни плели, а значит, он - Валя возвысила голос - не такой. Она не знала сама, какой смысл вкладывает в это слово, но, сверкнув глазами, сказала, что все это - глупости, не имеющие к нему отношения. Никто не настаивал. Наговорившись, девочки улеглись спать, тем более, завтра первое сентября - День знаний.

В своем закутке Валя укрылась с головой. Решимость, крепкая за общим столом, слабела в одиночестве. Она помнила правду Иосифа, но от того, что говорили девчонки, веяло другой - пугающей - правдой. Эта правда открылась ей в детстве, на странице классного журнала, где они стояли парными столбиками: "рус.", "тат." и "башк.". В столбцах, которые Валя различила сквозь годы, особняком значилась единственная темная строка: Левкины родители, отец и мать, чье полное наличие - рядом с ее безотцовой ущербностью - не давало ему преимуществ. В предсонном мареве она видела себя пионеркой, не ответившей на Левкино хвастовство. Теперь, когда Иосиф предал, она нашлась бы с ответом. Левкино посрамленное лицо отпрянуло в сторону, и Ольга Антоновна, учительница по литературе, выступила вперед.

Как тогда она выговаривала Рафке, но тот не слушал, настаивал на своем: "Собственная гордость, собственная гордость, у татар..." В первом сне Ольга Антоновна обратилась в химичку, сливающую в реторту простые реактивы: под стеклянным сосудом голубоватым газовым пламенем пылала спиртовка. Из раструба струился желтый вонючий парок, вился над замершим классом: химичка, колдовавшая за кафедрой, шептала волшебные слова о советских людях - русских, татарах, башкирах. Про евреев она молчала, но Валя разгадала хитрость. Взглянув на таблицу Менделеева, намертво прибитую к стенке, она прикинула валентности и поняла, что евреи, о которых следовало молчать, на самом деле - прозрачные кристаллики соли. Их химичка держала в плошке, прятала под столешницей: стоит подбросить малую толику, и все взорвется. Жестами, потому что сидела далеко, Валя требовала полного опыта, но химичка, сверкая глазом, делала вид, что не понимает. Тогда, отчаявшись добиться справедливости, Валя поднялась с места и двинулась к кафедре. Оттеснив учительницу, она сунула руку под стол и извлекла плошку.

"Знающая женщина, требовательный педагог, евреечка..." - в дверях, раскрытых на щелку, стояла мама. Карандашом, целясь в химичку, она рисовала круг. Химичка отступала испуганно. Как будто против воли Валина рука потянулась к кристаллам. Пальцы, захватившие крупицы, пронзило жжение. Она стояла, занеся над ретортой немеющую руку, и все, сокращенные правильно, подбадривали, кивая головами. "Рано или поздно все кончится плохо", - во сне она услышала голос Иосифа и тут же заметила: Левка улыбается растерянно. "Ну и пусть", - Валя ответила им обоим и, точно примерившись, кинула щепотку в самый раструб. Все забулькало, пошло пузырями, и зримо, словно в учебном фильме, Валя увидела: оно распадается на куски, взлетает в воздух медленным взрывом...

Грохот разбудил всех. Девочки сбежались в Валин угол. Книжная полка, прибитая над кроватью, валялась на полу. "Кошмар! Прямо с гвоздями! А если бы на голову?!" - наперебой девочки делились друг с другом ужасающими фантазиями. "Надо же, не успела вернуться, в первый же день..." - переминаясь с ноги на ногу, Наташка куталась в казенное покрывало.

"Знаете, чего я подумала?" Волнение улеглось. Подобрав с пола раскиданные книги, девочки разбрелись по углам. Сонный Наташкин голос раздался в тишине: "Я подумала, этот Иосиф - сволочь. На твоем месте я бы еще как согласилась на квартиру, и денежки пускай - каждый месяц". - "А я бы нет - из гордости", - новенькая, имя которой Валя не запомнила, пискнула из своего уголка. "Глупости! - Вера возразила решительно. - Ему того и надо, чтобы Валька строила из себя гордую". - "А я бы, - Наташка села так, что запели пружины, - и денежки взяла, и гордость соблюла", - она замолчала загадочно. "Как это?" - все заговорили возбужденно. "Сначала... - Наташкин голос медоточил, - я взяла бы денежки, а потом отомстила, чтоб - не повадно". - "Нет, - в темноте Валя отказалась, - я люблю его". - "Ну и дура", - пружины скрипнули недовольно. Наташка отворачивалась к стене.

Первой утренней мыслью была утрата. Открыв глаза, Валя не поняла, где находится. Тяжкий сумрак стоял над постелью. Плотный и липкий, он не давал дышать. Она подумала: как в могиле. Над изголовьем зияли рваные дыры. Валя потянулась и отодрала полосу. Из дыры брызнули тараканы. Она ойкнула и вспомнила сон. Во сне был голос Иосифа, и, закрыв глаза, Валя прошептала: "Нет, нет, я люблю его". Магические слова не действовали. Лицо Иосифа оставалось чужим. Уткнувшись в подушку, Валя видела острый нос и хитро разрезанные веки. Она отбросила одеяло и поднялась рывком.

Следующие две недели прошли в ожидании. До последнего она не соглашалась поверить. В институте Валя косилась на Машу-Марию. Казалось, бывшая подруга улыбается победительно. Валя не сомневалась: своей сестре он рассказал во всех подробностях - эта мысль точила, как капля. Она отклонялась, морщась от боли, но Маша-Мария находила ее взглядом. Преподаватель вызывал: Арго, и Валя вздрагивала. Эту фамилию, звучавшую стыдно и странно, столько раз она примеривала на себя. Маша-Мария выходила к доске и становилась похожей на него - Валя узнавала черты.

На исходе второй недели Валя спустилась к коменданту и набрала номер. Зуммер отдался в пустой квартире. Ночью она впервые подумала о том, что девочки правы. Он заслужил мести, но Валя не знала способа.

Она представляла себя Анной Карениной: вот его вызывают в милицию - опознать бездыханное тело. Рыдая, он молит о прощении. Из ночи в ночь Валя упорствовала, не прощая. Насладившись его мукой, она вообразила себя обесчещенной красавицей - Настасьей Филипповной. Кто-то, сверкавший страшными глазами, давал за нее пачку денег. Забывая о главном, Валя обдумывала, что - за такие деньги - можно купить. Богатства хватало на всех: на нее, на Иосифа, на маму. Иосифу она отдаст половину - тогда он одумается. Евреи любят деньги - она прошептала, словно расслышала со стороны. Даже сказанное шепотом, это слово звучало скверно. "Ну и пусть! - Валя тряхнула головой. - Еврей, еврей, еврей - так и надо - раз не желает по-хорошему!"

"Валька, Агалатова, тебя вниз - к телефону", - из-за двери позвали громко. Сорвавшись с места, Валя кинулась вниз. Она бежала, не чуя ног, потому что внизу, в черной телефонной трубке дожидался голос, который наконец понял.

Трубка ныла короткими гудками. Дежурная, сидевшая в углу, мотала пряжу. "Откуда мне знать - брала-то не я", - она пожала плечом. Жар, брызнувший из сердца, растекался по рукам. Едва переставляя ноги, Валя бормотала: "По-плохому, по-плохому", - на каждой ступени.

В комнате было холодно. Валя сдернула байковое покрывало и натянула на плечи. Грипп или ОРЗ. В ознобе дрожали колени. Она поняла, что ненавидит их всех - евреев, кроме Иосифа. Он нужен ей все равно, любой, какой есть. Вирус, спекавший губы, ходил в крови. "И денежки, и гордость", - она вспомнила Наташкины слова и наотрез отказалась: "Нет, я не дура". Она станет красавицей, как Настасья Филипповна: никогда не возьмет денег. Евреи поступили с ней по-плохому, а значит, месть настигнет их всех, кроме Иосифа, потому что все они - заодно. Все - против нее, в особенности его сестра. Валя вспомнила: он смеялся, рассказывая истории, и, прислушиваясь влюбленно, она наконец расслышала. Он сам рассказал ей об этом, подсказал, что надо делать.

Валя легла навзничь и натянула казенное одеяло. Байка касалась лица. Она вспомнила, одеяло давно не стирано, но холод, ходивший в крови, был сильнее. "Перед Богом и людьми", - Валя слушала мамин голос. Люди, к которым она вернулась, приняли по-хорошему. Никто не попрекнет ее в том, что она сражается за счастье.

К утру озноб прошел. Ночное решение было правильным и окончательным. Деталей Валя не обдумывала. Она желала единственно правды, а значит, Бог, который надзирает за всеми, должен сам обо всем позаботиться.

О том, что в институте работает московская комиссия, Нурбек сообщил, не полагаясь на услужливую молву. Они едва не столкнулись на лестнице: он поднимался, Маша сбегала вниз. Нурбек окликнул. Маша остановилась, глядя невнимательно: его улыбку она выносила с трудом. На этот раз Нурбек хранил серьезность. Деловито, как подобает декану, он обрисовал ситуацию: комиссия приехала с проверкой, вопросов много, один из них - личное дело Успенского. Надменно поведя глазами, Маша поинтересовалась, что именно озаботило московских гостей. "Могу только догадываться, - он глядел укоризненно, - но если догадываюсь правильно, вас могут вызвать. В качестве свидетеля. Поверьте, - Нурбек продолжил тихо, - лично к вам я отношусь по-хорошему, поэтому и предупреждаю".