Вольфрам Флейшгауэр - Три минуты с реальностью
— А что потом?
— Потом они сказали отцу, мол, если не подпишешь, обнесем все забором и заложим каминную трубу. Они ведь могли сделать все, что угодно.
Джульетта попыталась представить себе отца мальчиком, который заливается слезами, сидя на скамье в церкви. Ничего не вышло.
— Хуже всего было, когда уводили корову. Крестьянин и корова… горожанину этого не понять. Лошади, куры — все теперь принадлежало колхозу. Их кормили дерьмом. На это нельзя было смотреть без слез. А тут еще мать. Рак желудка. За три месяца угасла. Отец так и не смог пережить. В апреле шестьдесят первого повесился.
После небольшой паузы Конрад Лоэсс добавил:
— Маркус нашел его. После этого с ним все было кончено. Он никогда тебе не рассказывал?
Джульетта покачала головой:
— Нет.
— Потом я помню его в пустой конюшне. Он рубил все на дрова. С безумной яростью. Я спросил, что он делает. Он ответил, что рубит головы. Головы коммунистов. Слегка помешался. Ни на что не годился. Он по-прежнему такой?
— Нет. Вообще-то нет…
— Чем он занимается?
— Работает в Берлине в Службе безопасности. И он стал вести себя вызывающе? Я имею в виду, в результате всего этого оказался в тюрьме?
Конрад Лоэсс наморщил лоб.
— В тюрьме? С чего ты взяла? Что ты. Он вступил в партию. Никто не понимал его. Маркус — тот самый, мечтавший крошить черепа коммунистов. И стал хуже многих. Потом, конечно. Лет в двадцать или около того. Когда был в ННА 174.
— ННА?
— Ну да, на военной службе. Служил в армии. Лично меня он никогда не трогал. Не знаю, правда, почему. Может быть, по-родственному. Я даже мог говорить ему, что думаю о том, что он опять донес на кого-то и испортил человеку жизнь. Он просто продолжал этим заниматься. И все его боялись. А он говорил, что наш отец заблуждался. Был реакционером. Ужасно. Но таким образом ему удалось добиться, чего он хотел. Я имею в виду Фрайберг. Все здесь страшно обрадовались, когда он наконец уехал.
— Фрайберг?
— Он хотел во Фрайберг, в горную академию. А когда чего-то хочешь, приходится платить. Партбилет и все, что с ним связано. Он заплатил свою цену. Вместе с налогами. Иначе бы его никогда не отправили на Кубу.
Джульетта удивленно уставилась на собеседника:
— На Кубу? Почему на Кубу?
— Маркус несколько раз ездил на Кубу. Сначала в семьдесят втором. Потом в семьдесят пятом. Существовало соглашение о сотрудничестве с кубинцами. Там были медные и никелевые рудники. И около трехсот наших инженеров находились там постоянно. Иногда я даже думаю, а не замыслил ли он все это с самого начала. Чтобы отомстить за себя, понимаешь? Весь предыдущий год он был одним из самых непримиримых членов партии, не давал спуску никому, кто не на сто процентов поддерживал генеральную линию. Маркус Лоэсс. В этой стране он был не последним человеком. А потом позволил себя завербовать иностранной разведке и свалил.
— Завербовать? Почему завербовать? Разве его не выкупили?
Конрад Лоэсс скривил губы. Потом посмотрел на Джульетту и потер лоб:
— Просто невозможно поверить, что ты моя племянница. Понимаешь?
— Да, — смущенно улыбнулась Джульетта.
— Если бы не это, я не стал бы ничего тебе рассказывать. Но родство важнее, правда? Он знает, что ты поехала ко мне?
Джульетта отпила кофе из чашки и только потом ответила:
— Нет.
Конрад испытующе взглянул на нее, потом затушил окурок в пепельнице и отвел глаза.
— Ну что ж. Ты его дочь и имеешь право знать. Я ничем ему не обязан и имею право все тебе рассказать.
Он налил себе кофе и выудил кубик сахара из надорванной пачки на столе.
— Маркус был хитрецом. Чем-то он взял их, потому что вообще-то неженатых выпускали не больше чем на год. А его послали сразу на два: с семьдесят второго по семьдесят четвертый. Потом он вернулся, год проучился в университете во Фрайберге, а в семьдесят пятом поехал снова, опять на два года.
— На Кубу?
— Да.
— Значит, он знал испанский?
— Конечно. Всех, кого отправляли работать за границу, специально учили языку страны, в которой предстояло жить. Он несколько месяцев учился в Институте иностранных языков в Плау-ам-Зее. За все эти годы я видел его только однажды, в семьдесят четвертом году. Через четыре месяца после того, как он вернулся с Кубы. Но уже собирался ехать туда снова. В общем-то нам не о чем было говорить. Он сходил на могилу родителей. В остальном совершенно не изменился.
— А он ничего не рассказывал про Кубу? Чем там занимался? Как жил?
— Почти ничего. Говорил только, что там жарко и грязно. Вот и все.
— А потом?
— А потом он исчез. Под Рождество в семьдесят пятом году сюда пришли агенты Штази и перевернули все кверху дном. Так мы узнали, что он смылся. В Гандере.
— В Гандере?
— Да. Понятно, что ты не знаешь. Слишком давно это было. Кстати, можно спросить, сколько тебе лет?
— Двадцать. Я родилась в семьдесят девятом.
Он смотрел в потолок, словно это помогало ему думать.
— Остров Ньюфаундленд, — сказал наконец. — Международные авиарейсы делали там промежуточную посадку. Между Кубой и Восточным Берлином это была единственная возможность выйти из самолета. Но такое происходило редко. Те, кто ездил за границу, и так имели все: возможность путешествовать, деньги, пайки, привилегии. Кроме того, у большинства в ГДР оставались жена и дети, или же на них можно было надавить каким-то иным способом. Поэтому из двух тысяч инженеров, когда-либо работавших на Кубе, убежали только трое. Сама можешь догадаться, насколько проверенных членов партии туда выпускали. Значит, и Маркус был довольно преданным слугой режима, иначе бы его просто не пустили. Не знаю и знать не хочу, чем ему пришлось за это заплатить. Даже для него это было рискованно. Я бы не удивился, если бы Штази пустилась по его следу, и, в конце концов, его уничтожила. Прости, не собирался пугать тебя: все это дела минувших дней и давно уже в прошлом.
Джульетта побледнела. Она стала растерянно оглядываться по сторонам и заметила, что Лутц проснулся и прислушивается к разговору. Но просить его выйти было как-то неудобно. Значит, он тоже все узнает. Ничего не поделаешь.
— Он сменил имя, — сказала она. — Он знал, что нужно скрываться.
Лоэсс пожал плечами.
— Не сомневаюсь, он всегда был умным мальчиком.
— Когда же он убежал?
— В декабре тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Числа двадцать второго. Как раз в это время тут появились агенты Штази и взяли нас в оборот. Скорее всего он возвращался домой на Рождество, а по дороге исчез. Наверняка так и было.
— И с тех пор здесь о нем ничего не слышали?
Он засмеялся.
— Милая девочка, для него было бы просто самоубийством теперь здесь появиться. Ты просто не можешь себе представить, что тогда творилось. Быть связанным родственными узами с тем, кто уехал, само по себе достаточно плохо. Но удрать, занимая такую должность… Это было немыслимо.
Она кивнула.
— И как же его зовут теперь? — спросил он. Джульетта заколебалась. Но потом ей стало неловко. Дядя рассказал ей все. Почему она должна что-то утаивать?
— Баттин, — сказала она. — Маркус Баттин.
— Баттин? — удивленно переспросил он. — Ну конечно… Баттин.
Конрад смотрел в стол, качая головой.
— Вот оно как, — пробормотал он наконец. Потом вытащил какой-то предмет из внутреннего кармана ветровки. Часы на цепочке. Открыл крышку. Зазвучала веселая мелодия. Он положил часы на стол перед Джульеттой. Они казались старыми и довольно ценными. Крышка явно серебряная. Внутренняя сторона ее потемнела. Там была выгравирована какая-то надпись. Джульетта попыталась прочесть, но ничего не получилось. Потом взгляд упал на циферблат. Рука непроизвольно дрогнула, когда она прочитала слова, написанные на эмалированной табличке. Баттин. Жоайе и Орложе. Лион. Она с удивлением взглянула на Конрада Лоэсса. Тот пожал плечами.
— Старые семейные часы. Никто уже не помнит, как они к нам попали.
Джульетта вновь посмотрела на циферблат с таинственной надписью. Ее фамилия восходит к какому-то французскому ювелиру?
— А что означает надпись?
— Не знаю. Она ведь на французском.
Джульетта снова попыталась расшифровать буквы. Море завитушек, а сама поверхность заметно окислилась.
— Может, эти часы попали в наши края с войсками Наполеона, — сказал ее дядя.
Потом замолчал, слушая мелодию, пока она не замерла, разрешившись в мажорное трезвучие.
— Значит, Маркус нас не забыл, так получается?
Джульетта не знала, что сказать. Ее собеседник как-то вдруг погрустнел. Она старалась избегать его взгляда, чувствуя, что нужно как-то нарушить гнетущее молчание.
— Конечно, нет, — сказала она наконец. — Он носит семейные часы, как говорится, в своем сердце… В собственном имени, которое слышит каждый день.
