Пьер Леметр - До свидания там, наверху
Приближение срока, 14 июля, многих отпугивало. «Почти не остается времени, чтобы проконсультироваться с городским советом». Но предложение столь заманчиво!
Эдуар – Жюль д’Эпремон великодушно давал свое согласие на все, предоставлял исключительные скидки, отсрочки без всяких проблем.
Обычно он начинал с того, что горячо поздравлял своего корреспондента с великолепным выбором. Что бы тот ни захотел приобрести. Вперед! Простой Погребальный факел или Петух, попирающий немецкую каску, – он скромно признавался, что сам втайне тяготеет к этой модели. Эдуар обожал это мгновение признания, в которое он вкладывал всю ту нелепость, которую наблюдал у чопорных и самодовольных преподавателей Школы изящных искусств.
Если речь заходила о сложных композициях (когда, например, заказчик хотел соединить Победу и Солдата, гибнущего при защите знамени), Жюль д’Эпремон всегда воодушевлялся, всегда поздравлял своего клиента с тонким художественным подходом и даже выражал удивление по поводу изобретательности и хорошего вкуса того, кто придумал подобное сочетание. Он поочередно проявлял сочувствие в финансовом плане, великодушие в понимании ситуации, демонстрировал великолепные технические познания, абсолютную осведомленность – в общем, представал мастером своего дела. Нет, заверял он, никакой проблемы с цементной обмазкой, да, стелу вполне можно выполнить из французского кирпича, да, разумеется, из гранита тоже, и, разумеется, все модели «Патриотической Памяти» проверены, кстати, сертификат с печатью министерства внутренних дел вы получите при доставке памятника. Для любой проблемы у него всегда находилось простое, практичное и утешительное решение. Он обязательно напоминал своим корреспондентам о списке документов, необходимых для получения жалкой субсидии от государства (решение муниципального совета, эскиз памятника, мнение художественной комиссии, смета расходов, указание способов и средств осуществления проекта), давал несколько советов по этому поводу и выписывал великолепную квитанцию на заказ, подразумевавшую внесение задатка.
Финальный аккорд сам по себе заслуживал того, чтобы его вписали в анналы безукоризненного мошенничества. Письмо заканчивалось так: «Восхищен совершенством вашего вкуса и искусностью выбранной вами композиции». С присущим ему многословием, передававшим его нерешительность и щепетильность, Эдуар часто использовал следующий пассаж в самых разных комбинациях: «Ввиду того что в вашем проекте сочетаются прекрасный художественный вкус и высочайшие патриотические чувства, я предоставляю вам дополнительную скидку в 15 %, помимо уступки, которая уже была сделана вам в этом году. Принимая в расчет эту исключительную любезность (умоляю вас нигде ее не разглашать!), я просил бы вас произвести первоначальный взнос в полном объеме».
Иногда Эдуар любовался напечатанной им страницей текста, держа ее на вытянутой руке и гогоча от удовольствия. Этот наплыв корреспонденции, занимавшей почти все его время, предвещал, как он считал, успех операции. Письма продолжали поступать, почтовый ящик никогда не пустовал.
Что касается Альбера, то он пытался сопротивляться.
– А ты не перестарался? – спрашивал он Эдуара.
Альбер без труда представлял, насколько эти полные сострадания письма отяготят обвинения, которые им предъявят в случае ареста.
Эдуар же королевским жестом показывал свое великодушие.
– Давай проявим сочувствие, мой дорогой! – выводил он каракулями. – Нам это ничего не стоит, а эти несчастные нуждаются в поддержке. Они участвуют в замечательном деле. И правда, они ведь герои, не так ли?
Альбер был несколько шокирован: в насмешку называть героями людей, которые собирали средства на памятник…
Тогда Эдуар внезапно сдергивал свою маску, обнажая лицо – жуткую зияющую рану, – единственным живым пятном на котором оставался напряженный взгляд. Последнее время Альбер нечасто видел тот кошмар, в который превратилось лицо Эдуара, потому что тот постоянно менял маски. Случалось даже, что он засыпал в образе индейского воина, мифологической птицы или хищного зверя. Альбер, просыпавшийся каждый час, подходил к другу и с заботливостью молодого отца снимал с него маску. В полумраке комнаты он смотрел на спящего товарища, пораженный тем, насколько месиво плоти напоминает каких-то головоногих моллюсков (с поправкой на общий красноватый оттенок).
Тем временем, несмотря на энергию, с которой Эдуар отвечал на многочисленные вопросы, конкретных заказов не поступало.
– Почему? – беззвучно вопрошал Альбер. – Что происходит? Можно подумать, твои ответы кажутся им неубедительными…
Мимикой Эдуар изображал нечто вроде танца скальпа, Луиза прыскала со смеху. Альбер, которого начинало тошнить, вновь принимался за счета, перепроверял.
Он уже не помнил своего тогдашнего состояния духа, так как накатившая тревога затмевала все, но первые платежи, поступившие в конце мая, вызвали определенную эйфорию. Альбер потребовал направить эти средства в первую очередь на возмещение ущерба банку. Эдуар, разумеется, был против.
– Какой смысл возвращать деньги банку? – написал он в большой тетради. – Мы все равно собираемся скрыться с украденным капиталом! Украсть его в банке – это все-таки наименее аморально!
Альбер не отступался. Однажды он проговорился, когда речь зашла о банке «Промышленный кредит», но Эдуар, видимо, ничего не знал о делах своего отца, название было ему незнакомо. Альбер, не желавший скомпрометировать себя в глазах товарища, конечно, не мог признаться, что г-н Перикур был настолько добр, что предложил ему эту работу. Альберу противно усугублять свое жульничество. С точки зрения морали это была, разумеется, та еще позиция, поскольку, хотя он пытался обокрасть незнакомых людей, многие из которых вели весьма скромное существование, но в складчину хотели поставить памятник погибшим на войне родственникам, г-на Перикура он знал лично, это совсем другое дело, и к тому же с тех пор, как Полина… Короче говоря, он ничего не мог с собой поделать и считал отца Эдуара практически своим благодетелем.
Не очень убежденный странными доводами Альбера, Эдуар все-таки сдался, и первые денежные поступления пошли на покрытие долгов банку.
После этого каждый из них совершил символическую трату на свой вкус – небольшое удовольствие, залог будущего процветания.
Эдуар купил граммофон отличного качества и целую кучу пластинок, некоторые с записями военных маршей. Несмотря на негнущуюся ногу, он любил вместе с Луизой расхаживать по квартире размеренным шагом, нацепив откровенно нелепую, карикатурную маску солдата. Еще среди записей были оперы, в которых Альбер ничего не понимал, и концерт Моцарта для кларнета, который Эдуар иногда крутил без остановки целыми днями. Он всегда ходил в одной и той же одежде – сменная пара брюк, пара маек и пара свитеров, которые Альбер отдавал в стирку каждые две недели.
Сам Альбер купил ботинки. И костюм. И две рубашки. На этот раз все только высшего качества, настоящее. Это пришло ему в голову очень кстати, потому что именно в тот момент он свел знакомство с Полиной. С тех пор все крайне усложнилось. С этой женщиной, как и с банком, достаточно было солгать в самом начале, чтобы впоследствии все переросло в жуткую стремительную гонку. Как и с памятниками. Чем же он так прогневал Бога, что постоянно вынужден убегать от дикого зверя, грозящего его сожрать? Поэтому он и сказал Эдуару, что маска льва (вообще-то, имелся в виду геральдический лев, но Эдуар не стал придираться к мелочам), конечно, очень красива, даже великолепна, но от нее у Альбера бывают кошмары, поэтому он просит убрать ее подальше раз и навсегда. Эдуар покорился.
Итак, Полина.
История, связанная с решением административного совета банка.
Поговаривали, что г-н Перикур последнее время практически отошел от дел. Он реже показывался на люди, а те, кто его встречал, утверждали, что он сильно постарел. Возможно, это связано с браком его дочери? Или повлияли тревоги и груз ответственности? Никто не думал, что причиной может быть смерть его сына: на следующий день после того, как г-н Перикур узнал о его гибели, он появился на общем собрании акционеров и не утратил ни капли самообладания; все решили, что он проявил невероятную стойкость, продолжая вести дела, несмотря на постигшее его несчастье.
Но время шло. Г-н Перикур был уже не тот, что раньше. Так, на прошлой неделе он вдруг извинился, велел продолжать без него; да, никаких важных решений не принималось, но тем не менее президент не имел привычки покидать собрание, скорее наоборот, он стремился решать все сам, допуская дебаты лишь по незначительным вопросам, по которым он в любом случае уже принял решение. И вот около трех часов дня он ушел. Немного позже выяснилось, что домой он не вернулся; некоторые упоминали о визите к врачу, другие считали, что тут замешана женщина. Лишь кладбищенский сторож, который не принимал участия в этих обсуждениях, мог бы сказать, где действительно находился председатель.
