Переходы - Ландрагин Алекс

Получив диплом, я продолжил учебу под руководством Альфреда Бине в Лаборатории физиологической психологии. Изучал ретроградную амнезию под началом Теодюля-Армана Рибо, ассистировал Теодору Флурнуа при изучении криптомнезии, посещал в Коллеж де Франс лекции Пьера Жане, посвященные памяти, травме, невротической диссоциации и подсознанию.

Я открыл частную практику по лечению меланхолии и неврозов при помощи гипноза. Мне очень помогли связи Артопулоса в высоких кругах, многие мои постоянные пациенты были членами Бодлеровского общества. Метод мой был уникален и неоднозначен: я сперва гипнотизировал и только потом анализировал. Моя неуклонно крепнущая репутация начала привлекать внимание представителей молодого поколения. Некоторые из них искали моего расположения, наслушавшись рассказов о поразительных достижениях моих пациентов.

В это примерно время профессия алиениста подвергалась серьезным изменениям. В определенных кругах высшего общества стало модно лечиться у врачей совершенно нового толка. В марте тысяча девятьсот десятого года я присутствовал на Втором международном психоаналитическом конгрессе в Нюрнберге и по возвращении в Париж перестал называть себя алиенистом, сменив титул на психоаналитика. Метод мой, однако, не остался прежним: я продолжал пользоваться окулярным гипнозом — «Посмотрите мне в глаза» и все тому подобное — для совершения перехода в тело пациента, тщательно следя за тем, чтобы переход был слепым и пациент ничего не запомнил. На больных, судя по всему, переход влиял благотворно — нечто восстанавливающе-целительное было уже в том, чтобы, пусть и на краткий миг, перестать быть пленником собственного гиперактивного воображения. Посещая их тела и разум, я разглядывал воспоминания, сны, иллюзии и заблуждения, тайны, притворство и ложь. В результате по ходу анализа, проводимого после перехода, я без труда вычислял всякий самообман, попытку уклониться или запутать дело. Своих пациентов я в итоге знал лучше, чем они знали самих себя. Я видел, когда они мне лгут, а что еще важнее — видел, когда они лгут себе.

Все это было мошенничеством, но мошенничество приносило неоспоримые результаты. Меня пригласили преподавать в Сорбонне, потом — в Институте Франции. Я публиковал статьи в медицинских и научно-популярных журналах, время от времени имя мое мелькало в газетной светской хронике — обычно рядом с именем Аристида Артопулоса.

Особый интерес у меня вызывало состояние фуги, или внезапного бегства, — в те времена оно было известно под несколькими названиями: блуждающей фуги, диссоциативной фуги, амбулаторного автоматизма, дромомании. Состояние фуги наблюдается крайне редко, настолько редко, что это скорее этакая медицинская диковинка, а отнюдь не расстройство, на котором можно построить карьеру психоаналитика. Однако со временем, опубликовав в медицинских журналах несколько статей на эту тему, я был признан ведущим специалистом по этому расстройству. Интерес мой, разумеется, выходил за чисто профессиональные рамки. Своеобразное состояние фуги мне довелось наблюдать несколько раз, после каждого слепого перехода. Во всех случаях причина была во мне. Меня сильно занимали лица тех, чьи тела я только что покинул, физиологические приметы смятения, следующего за непредвиденным переходом. Впрочем, у моего интереса к этому явлению было и практическое измерение: в процессе я искал тебя, Коаху. Меня не покидала надежда, что, если Матильда еще жива, она вспомнит сказанное мной много десятилетий тому назад, накануне изгнания. Если она действительно совершила переход, если тело ее так и трепещет от смятения и если где-то какой-то врач диагностирует в этом состояние фуги, велика вероятность, что для лечения пригласят именно меня, единственного специалиста. Может, план этот и выглядел чистым сумасбродством, но иного способа тебя отыскать у меня не было.

Вот только я тебя не отыскал. Это ты отыскал меня.

Однажды утром, зимой тысяча девятьсот шестого года я смотрел в окно здания Бодлеровского общества и увидел, как сгорбленная старуха с трудом тащится через мост Луи-Филиппа, а потом по Анжуйской набережной. Одета она была в лохмотья, лицо скрывал капюшон, она везла тележку, нагруженную старыми книгами. Не заметить ее было сложно, потому что она согнулась почти пополам, а проталкивать деревянные колеса по булыжникам мостовой — занятие не из легких. Она приблизилась к дверям Общества, где ее нагнал лакей Ренан. Он нес несколько батонов к завтраку. Когда он с ней поравнялся, старуха что-то сказала — я не расслышал. Он кратко ответил, качнул головой, вошел в здание. Я отправился на кухню, где лакей помогал кухарке Карлотте. Спросил у Ренана, что ему сказала старуха.

— Какая старуха? — не понял он.

— Торговка книгами, с которой вы только что говорили на улице.

— А, эта! Да чокнутая она, а не торговка книгами. Книги дурацкие. Она часто тут шляется. И всегда спрашивает одно и то же.

— Это вы про старую бельгийку? — уточнила Карлотта.

— Да, — хором ответили мы с Ренаном.

— И у меня тоже! Сто лет один вопрос, бедняжка. Уж так мне ее жалко.

— И что она спрашивает?

— Как я ее ни увижу, — ответил Ренан, — она задает вопрос, вернулась ли мадам Эдмонда.

— И мне тоже, — ввернула Карлотта.

— И что вы ей отвечаете?

— Я отвечаю, что мадам Эдмонда умерла, — сказал Ренан. — А она тут же забывает. Из ума выжила.

— Я однажды поинтересовалась, зачем ей это, — прибавила Карлотта. — Поверить трудно, но, похоже, они с мадам Эдмондой вместе были коммунарками.

Поскольку разговор того и гляди мог перейти на политику, а между прислугой и хозяевами это было табу, Ренан сменил тему. Не хотелось привлекать к этому эпизоду внимания, а кроме того, продвигалась старуха медленно, а потому я дождался, пока разговор естественным образом соскользнет на иные предметы, и только тогда вышел из кухни. Но, убедившись, что меня не слышат, бросился на улицу, схватив по дороге пальто и шляпу. Посмотрел вправо, влево. Старухи там не оказалось. Повернул налево, забежал за угол, в самый конец острова, откуда видно собор и остров Сите. Заметил ее издалека: она как раз ступила на мост Сен-Луи и направлялась к собору. Я бросился вдогонку.

— Мадам! — крикнул я, приблизившись.

Сгорбленная фигура остановилась, голова повернулась ко мне. Мы не виделись почти сорок лет. Она страшно состарилась, но это явно была Матильда.

— Мадам, мне сказали, вы ищете Эдмонду де Бресси.

— Да.

— К сожалению, Эдмонда несколько лет назад скончалась.

— Понятно. А вы в этом совершенно уверены?

— Совершенно, мадам. Ее можете больше не искать.

— Спасибо, что сообщили. — Я услышала знакомый шепелявый говор.

— Не за что, — сказал я. Матильда повернулась и хотела было пойти дальше по мосту. — Однако перед смертью она успела совершить переход.

Матильда на миг замерла, потом распрямила спину. Повернулась ко мне лицом.

— Как ваше имя, месье?

— Ипполит Бальтазар.

— А мое как?

— Матильда Рёг.

— Долго я тебя ждала.

Странное это, верно, было зрелище: нищенка и денди, она и я, слились на мосту в долгом-долгом объятии.

Забрать Матильду в квартиру на бульваре Осман у меня возможности не было: Артопулос жил слишком близко. Пришлось снять удобный гостиничный номер, где можно было побеседовать без посторонних. Там мы и проговорили остаток дня. Матильда рассказала, что скрывалась девять лет, переезжая из пансиона в пансион, торговала книгами. Телеграмму из Канзаса она не получила, а если и получила, то не прочитала. Она так и осталась неграмотной и, с вечным своим упрямством, даже и не попробовала научиться читать. Рассказала, что, когда Люсьен уезжал в очередное путешествие, она складывала всю свою корреспонденцию в стопку на столе в Бодлеровском обществе — дожидаться его возвращения. При этих словах по телу моему прошла дрожь. Артопулос наверняка прочитал телеграмму. Для меня это стало первым неоспоримым доказательством того, что он знает, кто я, а мои подозрения по поводу того, кто он, тоже верны. При первом моем появлении в Бодлеровском обществе девять лет назад он наверняка знал, кто перед ним.