Дина Рубина - Синдикат
— Так вы ее не получали?
— Сотрудник получил по доверенности, я не смогла.
— А почему — в Карловых Варах?
— А у меня гастрит…
Она впервые подняла глаза от паспорта. Посмотрела на меня с интересом.
— При гастрите, — пояснила я, — хорошо пить карловарские минеральные воды.
— Ну? — Она продолжала на меня смотреть. — Так вы получали визу в…
— Нет, — сказала я терпеливо. — Не попала я туда.
— Почему?
— Да меня так скрутило, что уже не до питья было. Сослуживец по доверенности получил, и привез мне.
Вот тут, по закону развития диалогов (уж мне ли, написавшей километры диалогов, этого не знать!) — должен был последовать убийственный вопрос — куда привез? — И я буду вынуждена ответить — в Израиль.
И ей ничего не стоит перевернуть две странички и увидеть, что штамп таможни Израиля напрочь отсутствует. И тогда — наручники, арест, высылка всей мудозвонной организации домой, в глушь-в-саратов, в самарийские холмы.
Так что главное было, чтоб не всплыло вообще это сакраментальное во все времена имя — Израиль.
— Куда привез? — спросила она.
— Куда, куда! В центральный офис! — раздраженно воскликнула я, продолжая в кармане терзать расческу. — Девушка, если там что-то не в порядке, так дайте я позвоню, предупрежу, чтоб меня не встречали, к чертовой матери!
— Погодите, не кипятитесь, — сказала она, и с паспортом в руках вышла из кабинки. Я поняла, что все кончено. Минуты через три она вернулась с другой бабой, постарше и построже. Вероятно, начальницей… Они обе вошли в кабинку, и та, что постарше, склонилась над паспортом и визой.
— Та-а-к… — проговорила она. — Значит, вы получали визу в Карловых Варах. Почему?
— У нее гастрит, — торопливо подсказала первая девушка.
Начался второй раунд допроса. Нет нужды повторяться. Все вопросы были заданы, кроме главного — куда, собственно, была привезена мне новенькая виза и откуда 7-го сентября я «въехала» в Россию.
— А почему вы решили получать визу именно в Карловых Варах? — дотошно спросила вторая, старшая по смене. Она потянулась к телефону и набрала номер. Внутри у меня все одеревенело. Вернее, всю внутренность свою я ощущала как огромное дупло в дереве…
— Ой, девочки, вы меня чего полегче спросите! — сказала я в сердцах. — Начальство решило, что там дешевле! Деньги на сотрудниках экономят, сволочи! (тут я была предельно искренна). Я ж человек служивый, подневольный, командировочный, ну что вы, ей-богу, как будто сами по себе не знаете!
— Знаем, — сказала первая, вздохнув… Старшая по смене, не дозвонившись, опустила трубку, тяжело стукнула печатью по листочку визы и подвинула мне паспорт. И у меня еще хватило отчаянной наглости задержаться у окошка и, понизив голос, спросить:
— Девочки, а что там — какой-нибудь бардак в бумагах, как всегда у нас?
— Да нет, все у вас в порядке, — сказала старшая по смене. — Счастливого полета!
Я вышла в небольшой зал с буфетом в углу и рядом кресел, на которых уже сидели пассажиры одесского рейса, но сесть у меня никак почему-то не получалось. Я продолжала бегать по залу и между кресел, не в силах остановиться. Наконец, заставила себя глубоко вздохнуть, остановилась и вынула из кармана руку — взглянуть на часы… И уставилась на свои окровавленные пальцы, — видимо, поранила их об острые зубья забытой в кармане нашего общего плащика Евиной расчески, которую скребла и терзала, пока стояла и, улыбаясь, смотрела на круглое лицо девушки в окошке паспортного контроля.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Яша Сокол, преданный идее Восхождения самым серьезным образом, не всегда доверял своим сотрудникам ежедневный инструктаж по телефону. Когда бывал на рабочем посту, в офисе Синдиката, требовал, чтоб секретарша переводила такие звонки прямо на его номер…
И сегодня, едва появился он в кабинете, раздался звонок.
Мягкий женский голос спрашивал — нет ли возможности устроиться на работу в Синдикат… Вообще-то Яша не любил голосов подобного тембра — их обладатели вцеплялись в собеседника мертвой хваткой.
Он вежливо ответил, что на сегодняшний день в Синдикате, к сожалению, нет свободных ставок.
— Понимаете, — проговорила она. — Я очень люблю евреев.
Яша закручинился. Обычно подобные фразы произносил кто угодно, только не евреи.
— А вы, — осторожно спросил он, — имеете к евреям какое-то отношение?
— Понимаете, — проникновенно сказала она. — Я всю жизнь очень любила евреев. Я даже иврит немного знаю…
— Ах, иврит? — оживился Яша. — А где вы его учили, на наших курсах?
— Нет… в семинарии…
— Где?!
— В семинарии… Поэтому я так хочу устроиться к вам. Мне бы хотелось поработать с вашим народом. Открыть ему глаза на истинную веру, познакомить с пламенем Откровения.
— Ой… — произнес Яша… Он понял — откуда эта страшная мягкость, эта хищная сострадательность в голосе. — Вот этого можно, не надо? Вот, насчет пламени… Мы, знаете, как-то еще не соскучились… Нас уже знакомили с пламенем в середине прошлого столетия. Да и до того, в меньших масштабах, но тоже, — довольно интенсивно… Давайте мы уж как-нибудь сами. У нас есть своя концепция истинной веры…
— Так что, вы хотите сказать, что не заинтересованы узнать Откровение?! — спросила она.
— Н-не очень, — сказал Яша. — Ну… не сейчас.
— Вы хотите сказать, что не верите в Спасителя?!
— Почему же, в Спасителя — верим, — сухо проговорил он. — Но насчет предлагаемой вами кандидатуры как-то сомневаемся…
— Вы сомневаетесь, что он уже пришел?!
Яша замялся, внутренне застонал… Что и говорить, работа у синдиков была не сахар, вредная была работа…
— Знаете… — промямлил он… — Можно как-то… не сейчас, а? У нас, честно говоря, скоро обед. Буквально минут через десять…
— А вам повар не нужен? — спросила она вдруг совершенно здоровым деловым голосом.
— А вы умеете? — обрадовался Яша, которому совершенно не нравилась кухня «Метростроя». И дальше минут двадцать они обсуждали разнообразные блюда и расстались очень довольные друг другом.
— Так бы и сказали сразу, — говорил он ей.
— Так я ж не знаю, может, вам какая духовность наоборот нужна…
— Какая там духовность! — бодро восклицал Яша. — Тут нам в булочках недавно тараканов привозили!
— Вот сволочи! — подхватывала она. — Я вам таких булочек напеку, таких куличей! Такой мацы…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение №4.345:
Вдохновенный голос юноши:
— Аль-лёбля!!! Аль-лёбля!!!
(Неостановимый однообразный матерный текст. Отбой)…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл Odessa
«…в Одессу из Москвы летает „Як-40“, почти забытый мною самолет из моего детства, тот, что с дыркой в заднице, под хвостом. Мест в нем, кажется, 20, не больше. Теснота страшная. И вновь — обморочный страх отрыва от земли и единственная обреченно-спасительная мысль о большой страховке, которая не даст осиротевшей семье пропасть с голоду.
Едва приземлились, в самолет вошла служащая аэропорта, стала выкликать VIP-персон, какого-то Добина, который не хотел отзываться. Остальных пассажиров придерживали плотной толпой в узком проходе. Интересно, где этот мудак Добин? Выпал из иллюминатора по дороге? Наконец, один из пассажиров, горластый чернявый парень, крикнул:
— Девушка, а вам не надо подрочить вприсядку? Что за дела, не понимаю! Еле из Москвы вырвались! Я еще родную землю не целовал!
И стюардессу смели на пути к родной земле. Неоткликающимся мудаком Добиным оказалась я, они перепутали фамилию.
Встречала меня целая делегация: сама Маша Благода, сотрудник ее офиса Сеня и невозмутимый водитель Жора, в прошлом — судовой механик.
Маша очень колоритна, и в должности своей органична. Она бывшая одесситка, красавица, пышности и размаха необыкновенных. На вопрос к ней одесских скандальных стариков, — а вы, собственно, кто? — Маша отвечает: — а я, собственно, наместник.
Она невозмутима, распорядительна, неповиновение подчиненных разит на месте одним ударом хлесткого, неутомимого и богатейшего одесского языка…
— Сеня, ты сядешь спереди, Дина сядет сзади, я тоже сяду сзади с нашей гостьей.
— Мне можно оставаться на моем месте? — хмуро спрашивает водитель Жора, глядя в зеркальце. Он в постоянной оппозиции к начальству.
Меня привозят на Ланжероновскую к какой-то роскошной, только что отделанной гостинице «Моцарт», рядом с Оперным театром, светящимся в темноте огнями… Я выхожу из машины и, раскинув руки, восклицаю:
— Боже, это же знаменитое место!
