Наоми Френкель - Дикий цветок
«Командир, поймут, что я образец для рисунков сержанта».
Глаза Рами пронзительно вглядываются в лицо Циона Хазизи, старшина отвечает ему взглядом, и оба опускают головы. Рами смотрит на свою бороду, а Цион Хазизи – на свою. И в тишине комнаты слышен лишь странный скрип, издаваемый Ционом Хазизи. Есть у старшины такой секрет: он умеет скрипеть легкими. С выдохом выходит и этот скрип, а с вдохом замирает грудь и сжимаются губы. Стоит старшина перед командиром, выдыхает и вдыхает, и скрип сменяется молчанием, а молчание – скрипом, пока он в смущении не начинает чесать затылок, и капитан принимает окончательное решение:
«Бреемся».
Но где Цион Хазизи и где бритье? Ушел и не вернулся. Выясняется, что он рыщет по палаткам и баракам, и не находит машинки для бритья. Лицо Рами приняло кислое выражения от долгого ожидания, и он снова подошел к окну, в поисках следов пропавшего старшины. На пустыню опускался вечер. Закатное солнце протягивало долгие лучи и тени, и пряло из них кружева на белом полотне песков, и ткань казалась состоящей из улиток, плывущих в этом песчаном море. На смоковнице, склоненной над цистерной с горючим, заплакал сыч. Эта смешная птица возвещала рыданием об уходе дня и приближении ночи. Рами у окна забыл о Ционе Хазизи и благодарил прошедший день, считая часы до восхода. Двор тих, хор Сгулы замолк, и Рами приклонил ухо к безмолвию. Наконец открылась дверь, зашел старшина, но в руках у него не было машинки для бритья, а платок. Он со значительным звуком очистил нос и сказал:
«Командир, что делать?»
«Ты не нашел машинки для бритья?»
«Командир, человек полагает, а Бог располагает».
«О чем ты говоришь?»
«Командир, сообщили по связи».
«Война!»
«Командир, еще нет».
«Боевая готовность?»
«Командир, еще нет».
«Так что же случилось?»
«Командир, отец сержанта Сгулы убит».
«Где?»
«Командир, в Метуле».
«Он мертв?»
«Командир, да».
«Но что вдруг?»
«Командир, «катюши» террористов это не вдруг».
«Она знает?»
«Командир, я сообщил ей».
«Почему ты?»
«Командир, а кто же?»
«Я».
«Командир, я сказал ей, как это нужно сказать».
«Что ты ей сказал?»
«Командир, я сказал ей, что отец ее ранен».
«Надо немедленно вернуть Сгулу в Метулу».
«Командир, все сделано».
«Что ты сделал?» «Сообщил тыловой службе об ее приезде».
«Где малышка?»
«Командир, в тендере».
«В тендере?»
«Командир, она уже ожидает, чтобы ее отвезли».
«Я ее отвезу».
Сгула с рюкзаком, сумкой и своей светлой шевелюрой сидела в тендере, согласно приказу старшины, который и собирался отвезти ее на базу тыловой службы. Так же, как внезапно возникла для подготовки к празднику, так же неожиданно она уезжала. В тендере сидела девушка-сержант, скорчившись, как будто пустыня всей своей тяжестью лежала на ней. Глаза ее светились за стеклом кабины, словно заключенные в тюремную камеру. Солдаты вышли из столовой и окружили тендер. Они смотрели на Сгулу. Пески желтели в стеклах машины, в небе заходил огромный красный шар солнца, утесы охвачены были пламенем заката. Девушка смотрела на багровый горизонт, прятала в смущении глаза от сочувствующих взглядов солдат. Вот и командир возник на дорожке, и она сложила руки на груди, опустила голову, словно бы для того, чтобы полностью довериться ему. Поселенцы стояли лицом к тендеру и лицом к командиру. Слезы текли по щекам Сгулы, губы были сухи. Увидел один из солдат ее слезы, всунул голову в окно и протянул ей руку, и тут же, за ним, все стали протягивать ей руки, и прорвана была стена, которая защищала ее от пронзительных глаз капитана Рами. И каждый, прощаясь с ней, говорил:
«Все будет в порядке».
Рами вывел малышку из тендера и повел, чуть подталкивая локтем, в машину. Цион Хазизи все подготовил, положив все необходимое – от воды для питья до автомата – в машину, тоже протянул ей руку и печально сказал:
«Такова жизнь».
Последний отблеск света коснулся хребтов. Горы вонзали острые утесы в сердцевину неба. Желтые блики солнечного света пали, потянув за собой алый шлейф поверх бездны. Тени опустились на светлые пески, как стая черных ворон. Зажигались звезды одна за другой, но месяц еще не взошел.
Шоссе петляло в безмолвии пустыни. Дорога до базы тыловой службы далека и проходит между стенами скал. Над несущейся машиной проплывали холмы между песками, как темные корабли около белеющих берегов. Сгула и Рами не обмолвились еще ни одним словом. Огсна машины открыты, сильный ветер, и песок жжет глаза и сушит губы, и, тем не менее, они ни разу еще не попросила пить. Поселение исчезло из глаз, лишь на горизонте видна была пальма. Сгула сидела сжав губы. Отодвинулась на край сиденья, держась за ручку двери и высунув в окно локоть. Другая рука двигалась по сиденью, иногда прикасаясь к холодному металлу автомата, который старшина положил между ними, отдергивалась и возвращалась на колени. Ветер гулял в ее шевелюре, перебирая каждое колечко волос, и лохматя прическу. Кроме светлой растрепанной копны волос в машине светился лишь огонек от сигареты Рами. Весь свет изливался на шоссе, перед машиной. Каждый звук и шорох в пустыни собирался в ярком свете фар. Прошел час, взошел месяц и осветил одну сторону лица Сгулы, обращенную к пустыне. Сторона, обращенная к Рами, оставалась в темноте. Посмотрел Рами на профиль малышки, очерченный лунным светом, и мягко спросил:
«Ну, как ты себя чувствуешь?»
«Отец не ранен?»
«Нет».
«Он убит».
«Да».
«Я знала».
Сгула повернула лицо к луне. Лисица промелькнула на шоссе и, ослепленная светом фар, сбитая с толку, стала бежать рядом с колесами. Рами резко притормозил, машина заскользила, ее занесло на обочину, и она остановилась. Колеса наткнулись на кусок жести, брошенный на шоссе, послышался резкий скрежещущий звук. Сгула подняла голову и с коротким смешком сказала:
«Как будто привязали колокольчик к шее лисицы».
И снова замолкла. Лису машина не зацепила, и та мгновенно исчезла в песках, лишь в воздухе пустыни повис звук раздавленной жести. Мысли Рами унеслись далеко. Показалось ему, что колокольчик на шее лисы, как колокол негритянского блюза с пластинки Ники, и высокий его голос провозглашает финал истории. Мертвый Ники звучал в узком пространстве армейской машины, и Рами взглянул на Сгулу, в надежде, что она упрекнет его, как Адас упрекала Ники: не говори о конце – музыки, судьбы, жизни. Но Сгула была далека от Рами, и лицо ее от печали еще более уменьшилось. Рами смотрел на нее, как порою смотрел на зрачок солнца через задымленное стекло. Не будет он глядеть на нее открытым взглядом, пока печаль не сойдет с ее лица. Не коснется ее, пока она охвачена страданием. Он не добьется ее, пока она пребывает в тени смерти.
И все же Рами положил руку на плечо Сгулы, и осторожно погладил ее гимнастерку. И девушка ответила на это рассказом:
Она слышит плеск молока в ведре, в коровнике на окраине Метулы. Отец доит, а маленькая Сгула прилипла к нему. Струи молока звенят в ведре, и корова перебирает копытами, и тело отца горячо, и резкий ветер Метулы шумит в кроне огромного орехового дерева, растущего во дворе. Острый запах горячего навоза висит в коровнике. Маленькая Сгула копается в светлой шевелюре отца. Это ее любимая игра, и каждый вечер она засыпает в кровати отца, и пальчики ее в его шевелюре. Мама упрекает отца и говорит, что надо отучить малышку от этой привычки, а отец отвечает, что лучше, чтобы она держала пальцы в его волосах, чем в своем рту, как большинство детей. Малышка бегает за ним весь день, прямо с рассвета, из постели в коровник. Молоко звенит в ведре, и свежий его запах идет от отца. Край черной стены виден в окне коровника. Фонарь качается над стеной, и темные камни высвечены бледным его светом. В коровнике светится лишь тусклая керосиновая лампа. От всей черной стены остался лишь обломок во дворе отца. В древности это была защитная стена, окружавшая кольцом всю Метулу. Дедушка, который рос под защитой этой стены, рассказывал о ней внучке. Деда называли маленьким отцом, в отличие от большого отца, и передвигался маленький отец в инвалидной коляске – крепкое дерево, которое согнули годы и оставили внучке лишь обрубок. Ноги маленького отца парализованы, но чудны его бесконечные истории, и все они связаны с этой черной стеной. Большой отец, родившийся в Метуле, разрушил эту стену, но то, что от нее осталось, укрепил колючей проволокой. Он также украсил ее декоративными растениями и посадил вдоль нее розы. Роскошные виллы в Метуле соседствуют со старыми домами, которые могут в любой момент развалиться. Большой и малый отцы, мать Сгулы, ее старшие брат и сестра живут в старом доме на самой границе, и колючая проволока охраняет его. По ту сторону забора окружают арабское село поля и сады. Окно комнаты Сгулы обращено в сторону вражеской страны, погруженной в безмятежную зелень. Зимой на стенах ее комнаты появляются пятна плесени, а крыша течет. Большой отец поднимается по лестнице на крышу – черепица требует ремонта. Рыжий петух, господин всех петухов и друг Сгулы, заходится взволнованным криком. Малышка бежит к отцу, и он поднимает ее на крышу. Дочь и отец, и битая черепица, и стучащий молоток. Одна из стен дома опирается на черную стену, камни которой проросли мхом, и кактусы захватили пространство между колючей проволокой и стеной, и острые колючки словно бы защищают древнюю стену. С высоты крыши смотрит малышка по ту сторону границы, откуда приходят все опасности, о которых рассказывает маленький отец. Эта вражеская страна ослепляет глаза зелеными просторами, и на все это взирает белая снежная шапка вершины Хермона. Тянулась девочка в страну Ливан, искала какую-нибудь расщелину в черной стене, чтобы вырваться из тюремных стен двора. Обратил внимание большой отец на ее глаза, странствующие в далях Ливана, продвинулся вперед и своим широким телом закрыл ей взгляд, как закрывают дорогу бегства. Он повернул ее взгляд на лысые и покрытые лесом горы Галилеи, указал на них пальцем и сказал: «Это наше». И ребенок больше не смотрел ни на горы Ливана, ни на горы Галилеи, а на широкую ладонь отца и на палец, который вертел на себе и горы Ливана и горы Галилеи. Потянула малышка руку отца к своим волосам, и он ворошил их, и оба смеялись. Никто в мире не умел так смеяться, как отец – толстые губы раскрывались и веснушки прыгали на лице. Так сидела малышка, свернувшись в объятиях отца, и даже сильный ветер Метулы был теплым, как постель отца. Сердце ребенка стучит в отцовских объятиях, а во дворе стучат жестянки и прочие предметы – вечная мелодия Метулы, одинокой, орлиного гнезда, единственного на высотах Галилеи.
