Альберто Моравиа - Римские рассказы
— А по-моему, ты неправ… зачем скрывать свое занятие? Оно не хуже других. Работа как работа… Мы такие же трудящиеся, как и все… Если ты скрываешь — значит, поддаешься предрассудку.
— Ишь ты какой, — говорит Сильвестро. — Ну а предрассудок-то существует или нет? Что для Луиджи важнее: с предрассудками бороться или чтоб его девушка полюбила? И потом посмотри на грузчиков… они тоже трудящиеся, а, однако, они себя называют то носильщиками, то посыльными, то еще как-нибудь. Они меняют название, а не дело, тоже из предрассудка.
— Послушай меня, Луиджи, — упрямо сказал Фердинандо, — не скрывай ничего. Если женщина придает значение предрассудку — значит, он для нее важнее, чем ты.
В общем, мы спорили довольно долго, пока наша повозка, полная мусора, медленно двигалась по улицам в утреннем ноябрьском тумане. Потом мы остановились у одного из домов. Фердинандо взял мешок, вылез из повозки и, посвистывая, вошел в ворота. Я сказал Сильвестро:
— Ты стар и знаешь жизнь, научи меня, как быть.
Он вынул трубку изо рта и ответил:
— Фердинандо предпочитает хвастаться своим ремеслом, но, по-моему, это просто другая манера его стыдиться… А вот я не стыжусь… Не хвастаюсь, но и не скрываю. Я мусорщик — и баста.
— Да, но я…
— Ты — другое дело… Тебе выгодно скрывать, я тебе уж сказал: говори, что ты муниципальный служащий.
Правду сказать, мне этот совет не понравился. Я был мусорщиком и не считал, что это надо скрывать. Но через несколько дней, сидя в свободный час, без фуражки и фартука, на скамеечке парка Вилла Боргезе, я снова поразмыслил обо всем и сказал себе, что в конце концов Сильвестро, вероятно, прав. От этой мысли я вдруг испытал такое чувство, какое иной раз бывает во сне, когда снится, будто гуляешь в одной рубашке, с голым задом и не знаешь этого, и вдруг кто-то тебе говорит — и ты видишь, что ты голый, и тебя охватывает стыд, и тут ты просыпаешься. Значит, целых два года я был мусорщиком и не замечал этого. Значит, я вроде как гулял в одной рубашке и только сам этого не видел. Значит…
Был славный ноябрьский денек, теплый и немного туманный, на деревьях листья желтые и красные, и на бульварах полно женщин с ребятишками. Я так погрузился в свои размышления, что и не заметил, как на ту же скамеечку села девушка с маленькой девочкой, наверное, горничная или гувернантка. Потом слышу голос:
— Беатриче, не убегай далеко.
Я обернулся и посмотрел на нее. Девушка была молодая, статная такая, личико круглое, румяное, вокруг головы обернута белокурая коса, толстая, как канат. Мне особенно глаза понравились — черные, мерцающие, словно бархатные, улыбающиеся. Она держала в руках ведерочко и пальто девочки, которая, сидя на корточках, играла в песок. Заметив, что я гляжу на нее, девушка обернулась ко мне и сказала спокойно:
— Вы меня не знаете, а я вас знаю.
Как всякие разговоры могут повлиять на человека! Я почувствовал, что краснею, и подумал: «Она меня, наверное, видела с мешком мусора за плечами». И отвечаю ей поспешно:
— Синьорина, вы меня с кем-то путаете… Я вас никогда не видел.
— А все-таки я вас знаю.
Тут уж я решил соврать:
— Не может быть… Если только вы меня видели в справочном бюро, я там служу… Там бывает очень много пароду…
На этот раз она ничего не сказала, а только посмотрела на меня как-то странно. Потом говорит:
— Вы служите в справочном бюро?
— Именно.
— А в каком отделе?
— Да то в одном, то в другом… как придется. Там ведь много отделов.
— Значит, — говорит она медленно, — я, должно быть, вас там и видела… Я туда ходила два дня назад.
— Безусловно так.
В это время девочка немного отошла и стала обеими руками рыться в куче сора и сухих листьев. Девушка крикнула ей:
— Оставь, Беатриче, это мусор… хорошие девочки не трогают мусора.
При слове «мусор» я невольно вздрогнул и опять покраснел, и тут будто назло явился метельщик в своей противной серой спецовке, с тележкой и метлой и начал убирать эту кучу. Девушка говорит:
— Вот, наверное, много возни дворникам с этими опавшими листьями.
Я снова покраснел и говорю в надежде, что она со мной согласится:
— Это их ремесло, они муниципальные служащие, как и я… Они метут, я пишу — вот и вся разница.
Она снова на меня посмотрела как-то странно, потом говорит:
— Меня зовут Джачинта… А вас?
— Луиджи.
Так началось наше знакомство. Она не дала мне своего адреса, говоря, что не хочет, чтоб хозяйка узнала о нашем знакомстве. Но, как я понял, она жила в том районе, который мы каждое утро объезжали.
Мы стали видеться часто, несколько раз в неделю, а в воскресенье уж обязательно. Ходили в кино или на футбол, иногда в кафе. Я влюбился в нее, можно сказать, главным образом за характер. Я такой девушки никогда не встречал: спокойная, мягкая, тихая, может, немножко скрытная — все всегда затаит внутри, в себе, словно глубокие тихие воды. Она любила молчать и, когда я говорил, только кивала головой ласково, словно одобряя меня, словно говоря: «Верно, именно так, ты прав». Но хоть она мало говорила сама, глаза говорили за нее: всегда улыбающиеся, всегда внимательные, таинственные и мерцающие мягко, как черный бархат. Никогда она мне никаких вольностей не позволяла: так, два или три раза в кино разрешила взять ее за руку. Я все говорил ей, что служу в справочном, и постоянно добавлял всякие подробности, чтоб было правдоподобнее. Но все-таки иногда я выдавал себя, потому что мусор и мусорщик приходили мне на язык чаще, чем нужно! Один раз она сильно опоздала на свидание. Я попрекнул ее и вдруг говорю невольно:
— Ведь я человек… а не мусор.
Я тут же прикусил себе язык и покраснел до ушей. Мне показалось, что она улыбнулась, но ни слова не сказала.
Я так был влюблен, что начал подумывать, не обручиться ли нам. Но тут же сообразил, что если я хочу жениться, то прежде всего надо сменить работу. Я слишком много ей наврал, а если теперь признаться, что я мусорщик, все пойдет прахом. Во-первых, она будет разочарована: мусорщик! А потом я выйду лгуном, а женщины, известно, лгунов не любят. Но не так-то легко было найти другую работу. Мне ведь надо было сменить разом два места — и настоящее и выдуманное. Я начал в свободное время ходить по Риму и искать работу. Но мне ничего не удавалось найти, и я уже стал подумывать, не лучше ли мне уволиться и остаться совсем без работы. Безработным все-таки лучше быть, чем мусорщиком. Но вот тут-то и случилось то, чего я все время боялся.
По утрам мы всегда объезжали один и тот же участок. Как я говорил, нас на повозке было трое: мы с Фердинандо по очереди ходили наполнять мешки, а Сильвестро правил лошадьми и помогал нам вываливать мусор. Разговаривали мы мало: Сильвестро, сидя на козлах, с вожжами в руках, сосал свою трубку; Фердинандо, устроившись на мусоре, читал газету или журнал, выуженный из какой-нибудь помойки; а я думал о Джачинте и о моем вранье.
Вот однажды утром, когда был мой черед наполнять мешки, повозка, как всегда, остановилась у желтого трехэтажного дома поблизости от площади Либерта. Я молча взял мешок, слез с повозки и пошел. Это был дом без лифта, старый и такой тихий, что казался нежилым; там было всего три квартиры. Я, шагая через две ступеньки, поднялся по лестнице с мешком в руках и, ; дойдя до площадки, постучался в первую квартиру. На двери была дощечка с фамилией вроде «Джинези». Я смутно помнил, что эту дверь всегда открывала пожилая кухарка — фриулийка, хмурая, здоровая, как мужик. И в то утро, когда дверь открылась, я, как и обычно, не поднимая глаз, подставил мешок и говорю машинально:
— Мусорщик.
Но видя руки, которые держали алюминиевое мусорное ведро — не темные грубые кухаркины руки, а маленькие и беленькие, — я невольно поднял глаза.
Это была она. Потом уж я узнал, что в доме были две прислуги: она и кухарка. Она, чистенькая горничная, никогда не выносила мусор, но не раз видела меня из окна. А в то утро кухарка заболела. Узнал я еще, что когда она увидела меня на пороге, то оробела и никак не могла заговорить. Все это я уж потом узнал и сообразил — задним умом крепок. Но в тот момент, когда она мне молча протянула ведро, мне показалось, что в ее черных глазах, смотревших на меня, была какая-то насмешка. Я покраснел, потом побледнел, опрокинул мусор в мешок, закинул его за спину и ушел. Представил себе я тут, какой я есть: фуражка набоку, полосатый вонючий фартук: мусорщик, никакой не служащий, а мусорщик. Я подумал, что у меня никогда не хватит мужества снова ее увидеть. И я не пошел в другие квартиры. Вернувшись на улицу, бросил Фердинандо на повозку полупустой мешок, а потом туда же швырнул фуражку и фартук и говорю:
— Забери и это… С меня хватит… я ухожу… Скажи в управлении…
— Да что с тобой? Ты спятил?
— Не спятил я… До свидания.
На этот день у нас с Джачинтой было назначено свиданье, но я не пошел. Провалялся на постели в каморке под лестницей, которую мне сдавала одна портниха. Мне хотелось плакать, но слезы не шли, вроде как бывает, когда в носу свербит, а никак не чихнешь. К вечеру я заснул, а когда проснулся, то понял, что действительно всему конец.
