Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть I. Страна несходства
…Взлетев по спасительным ступеням, он вцепился в холодную дверную ручку: «Пропустили!!! Успел!..» – потом воровато оглянулся и, широко открыв рот, с наслаждением вобрал в себя темный тревожно трепещущий воздух… На всякий случай он еще быстреньким поклоном извинился перед ночными – и в панике проскользнул внутрь, едва увернувшись от посланного ему вдогонку могучего невидимого пинка.
В спальной стояла родная густая и теплая духота. Уф, приключение закончилось, можно спать. Торопливо раздевшись, Фурман лег, завернулся в одеяло и стал с удовольствием греться, чувствуя себя примиренным со всем миром. На соседней кровати тяжело заскрипели пружины, и Виталька Карпов сиплым шепотом поинтересовался, куда это он пропал. «А, в тубаркас ходил», – пробормотал засыпающий Фурман. «Ну что, может, сейчас доедим твою икру?» – неожиданно предложил Виталька. Фурман растерянно замер, пытаясь сообразить, откуда Виталька узнал про остаток. Потом смутно припомнил, что сам же и сказал ему об этом – правда, так, неопределенно… Надо же, и забыл. Нехорошо-то как получилось! Собравшись с силами, он попытался спокойно объяснить старому приятелю, что произошло, и даже попросил простить его, но Виталька уже очень сильно обиделся: «Тоже, друг, называется!.. Сожрал все один, в грязном вонючем тубаркасе! И не подавился!.. Гад ты после этого!..» – и он возмущенно повернулся к Фурману спиной.
Фурман попробовал разбавить дурацкую ситуацию насмешливо-злым рассказом о том, как он вылизывал банку в вонючем тубаркасе и даже не подавился, но Виталька не откликался, а потом вдруг отчетливо произнес: «Я с тобой больше не дружу. И предупреждаю тебя, чтобы ты с завтрашнего дня держался от меня подальше!»
– Зря ты так, – помолчав, устало сказал Фурман. – Я понимаю, что обидел тебя, признаю, что поступил нехорошо, и могу только еще раз попросить у тебя прощения: прости, пожалуйста… Я лично с тобой ссориться не собираюсь. – Голос Фурмана дрогнул. – А ты, конечно, можешь поступать как знаешь, твое право…
– Вот спасибо, разрешил!
– Пожалуйста… – горько усмехнулся Фурман.
6Отрядный турнир по шахматам тянулся чуть ли не всю смену. Поначалу Фурман играл с некоторым удовольствием и даже входил в тройку лидеров. Вожатый Миша, имевший какой-то шахматный разряд, симпатизировал Фурману и отмечал его успехи. Но после ссоры с Виталькой фурмановское настроение безнадежно испортилось, и необходимость играть теперь только раздражала его. Он вяло подумывал вообще все бросить, но ему было неудобно перед Мишей.
Миша казался намного старше других парней-вожатых. Один глаз у него был с остановившимся зрачком – искусственный. Но потерял он его не в схватке с бандитами, как можно было бы ожидать от сотрудника милиции, а чуть ли не в детстве, из-за какой-то, по его словам, неосторожности. Миша был очень тощий и скромный, голоса никогда не повышал – не то что их вторая вожатая, маленькая черноволосая Таня, с виду вроде бы веселая и милая, но, как оказалось, относившаяся ко всем мальчишкам со странной злобой…
Фурман стал все чаще уходить за территорию часами сидел там, глядя на пустое шоссе. Несколько раз особо тягостными для него тихими вечерами он, покружившись вокруг маленького домика, в котором размещалась канцелярия начальника лагеря с прямым московским телефоном, набирался отчаянной наглости и через раскрытое низкое окошко слезно просил у кого-нибудь из взрослых разрешения позвонить домой. Разговаривать с родными в присутствии чужих людей было неудобно и стыдно, но он только и держался благодаря их далеким, ничего не понимающим голосам…
В тот день их отряд дежурил по лагерю. Фурману пришлось приложить большие усилия, для того чтобы его направили на пост у главных ворот. Оказавшись в сторожевой будке, он почти сразу с удовлетворением отметил, что отсюда шоссе видно намного хуже, чем из его «незаконного» убежища, которое находилось всего лишь в нескольких десятках метров левее. Для любителей погулять за территорией лагеря дежурные представляли серьезную опасность: рассказывали несколько случаев, когда кого-то из старших отрядов выслеживали и ловили «на месте преступления». Наказание было крайне суровым – вплоть до исключения. Хотя с другой-то стороны, разве не об отправке домой только и мечтали такие как Фурман?..
Прежде Фурману не случалось как следует рассмотреть все эти свои укромные местечки снаружи, как бы «глазами врага», и теперь он с особым тайным интересом пытался опознать их. Косясь в ту сторону, он в какой-то момент испытал странное «раздвоение личности»: ему вдруг показалось, что там, в густой листве, он увидел своего скрывающегося двойника…
А вообще-то «сидеть на воротах» оказалось ужасно скучно и тяжело. Здесь почти ничего не происходило и никого не было видно. Зато на небе в этот день, как назло, впервые после долгого перерыва появилось настоящее солнце, которое уже к полудню так раскочегарилось, что в маленькой будке с железной крышей можно было просто испечься.
В послеобеденные часы лагерь словно вымер. Даже многочисленные нервные проверяющие куда-то запропастились. Заснуть на посту не давали только толстые сумасшедшие мухи, то и дело на бреющем полете залетавшие в раскаленную будку… Потом вдруг разразилась гроза с сильнейшим десятиминутным ливнем – и опять, как ни в чем не бывало, засияло солнце. Только парить стало сильнее.
Наконец горнист сыграл «подъем», и можно было сходить на полдник. Выпив в полупустой столовой стакан теплого кефира и съев сладкую булочку, Фурман на обратном пути забежал в свой корпус, сложил в целлофановый пакетик несколько вафель и уже потекших от жары карамелек и самой короткой дорогой направился к воротам. В старых соснах он вдруг столкнулся с одним полузнакомым неприятным парнем из старшего отряда, который и раньше ни с того ни с сего начинал привязываться к нему. Неизвестно, что ему надо было на этот раз, но понятно, что ничего хорошего ждать не следовало. Кроме того, Фурман сейчас действительно спешил, а в руке у него болтался прозрачный кулек со сладостями, поэтому на приказ подойти он только наддал ходу, на всякий случай миролюбиво крикнув, что опаздывает на дежурство. Однако парень, матерно выругавшись, неожиданно погнался за ним.
Фурман помчался, петляя среди стволов и испуганно прикидывая, что делать дальше: дорога к воротам была тупиком, а в корпусе сейчас – ни ребят, ни вожатых. Благодаря его увертливости минимальная дистанция между ним и преследователем некоторое время сохранялась, но сколько можно было тут кружиться на одном месте?.. После очередного крутого виража парень с разгону харкнул во вновь ускользнувшего Фурмана, попал и с торжествующим видом остановился. Устал, наверное.
Сопровождаемый страшными прощальными угрозами и ругательствами, Фурман побежал дальше, но не прямо к воротам, а как бы в сторону футбольного поля – в случае чего там еще можно было спастись, использовав для прикрытия спортивные снаряды. Несколько раз он перепрятывался и выжидал с недоверчиво колотящимся сердцем и, лишь окончательно убедившись, что погони нет, вышел из кустов и осмотрел себя. Потом сорвал несколько листочков и тщательно, со спокойным отвращением вытерся.
Когда он поднял глаза, всё вокруг показалось ему невыносимо чужим: растения на плотной земле, асфальтовая дорожка, играющие сквозь листву солнечные лучи… Тоска навалилась такая, что он сам испугался. Хотел заплакать – и уже не смог. Закаменел.
Время шло. Озабоченно бормотали птицы, шелестели деревья…
Внутри камня он холодно говорил себе, что ведь ничего не случилось. Надо очнуться и идти. Нехорошо, напарник там сидит один… Это заставило его стронуться с места, но ноги на ходу подергивались, как у пьяного. Даже смешно.
Вдруг ему стало ясно, что здесь для него все кончилось. Ничто его больше не удерживает.
Медленно идя к воротам и чувствуя опасно нарастающее волнение, он стал сам себе приводить всякие разумные аргументы в пользу сдержанности, но все они отступали перед одним простым фактом: быть здесь – для него тяжелое наказание. Разве он так виноват?..
До сих пор он честно терпел. Но сколько можно? В конце концов, он ведь приехал сюда отдыхать. Хорошенький отдых! Пусть сами так «отдыхают»! Что «они» еще могут от него потребовать? Чтобы он говорил «спасибо», когда в него плюют? Нет уж, хватит!
Чем больше Фурман возмущался, тем сильнее у него в груди прыгал и кувыркался какой-то отчаянный, небывалый смех надо всем – Фурману казалось, что он сейчас полетит.
Вызвав из будки уже совершенно прибалдевшего от жары напарника, Фурман отдал ему ненужный теперь липкий пакетик со сладостями и – спокойно, деловито произнес эти слова: что он уезжает в Москву. Старый приятель-штабист смотрел на него так ошалело, что Фурману со стороны даже стало себя жалко. Но – поздно, поздно… Он отдал последние инструкции: когда, кому и что следует сообщить о его исчезновении – и пообещал из дома сразу позвонить в лагерь. «А у тебя деньги-то есть на дорогу?» – покривившись, спросил приятель. Фурман с неуверенной бесшабашностью кивнул: все, мол, под контролем!.. Но действительно, о деньгах-то он и не подумал. Впрочем, думать было бесполезно – взять их все равно было неоткуда.
