Энн Пэтчетт - На пороге чудес
Марина рухнула на стул и поставила на стол локти, спугнув при этом горстку мелких летучих мышей, гнездившихся под крышкой стола. Пять или шесть рукокрылых существ закружились по комнате, растерявшись от яркого света, потом одна за другой распластались на стенах, словно комья грязи.
— Может возникнуть проблема с кровотечением, но доктор Нкомо предложил мне свою кровь для переливания. У него группа А с положительным резусом. Это удача.
— У вас найдется мешок? — спросила Марина.
Что есть у доктора Свенсон и чего нет, всегда было большим секретом.
— Есть одна трубка, две иглы, а остальное сделает гравитация.
— Вы шутите?
Доктор Свенсон улыбнулась:
— Чего только не придумаешь при тотальном дефиците! Главное — надо думать. А вы не торопитесь, доктор Сингх. Для спешки нет особой нужды. Тогда, в Балтиморе, это была ваша ошибка. Ваша главная ошибка.
Марина села от неожиданности, в голове зазвонил колокольчик.
— В Балтиморе?
Доктор Свенсон посмотрела на нее без насмешки и без сочувствия — двух вещей, которые Марина ожидала увидеть. Потом снова перевела взгляд на бумаги.
— Вы думали, что я не помню?
— Но вы действительно не помнили. Вы не узнали меня там, в Опере.
— Верно, не узнала. Я вспомнила вас позже, после того как мы вернулись.
Она взяла из стопки бумаг толстую статью, что-то нацарапала на ней неразборчивым почерком и убрала в голубую картонную папку.
— Сейчас я заговорила об этом, потому что не хочу, чтобы тот инцидент помешал вам вернуться в хирургию. Вот почему я заставила вас сделать то кесарево, а не просто ради того, чтобы посмотреть, можете ли вы это делать. Я хотела, чтобы к вам вернулась уверенность. В ту ночь вы совершили очень распространенную ошибку. Вы поторопились, вот и все. Если бы не глаз ребенка, вы бы забыли про все через неделю. Любой хирург задевает когда-нибудь скальпелем голову или ухо. Вам просто не повезло, что голова ребенка лежала именно так. Оглядываясь назад, скажу, что ваша главная ошибка — то, что вы ушли из программы. Если бы я знала вас лучше, я бы вмешалась. Впрочем, тогда, — она пожала плечами, — это было ваше решение. Сейчас вам будет проще. Нет необходимости сохранить плод.
Огромная тяжесть свалилась с плеч Марины.
Она посмотрела на свои руки и подумала, что они могли бы перевернуть и ребенка-лакаши.
— Конечно, было бы занятно, если бы я сумела родить в таком возрасте ребенка, увидеть в нем себя. Впрочем, лучше и не думать об этом. Будем помнить лишь тот факт, что мы очень близко подошли к результату.
Доктор Свенсон сделала еще одну запись, такую же неразборчивую, и положила листок на другой край стола.
— Обязательно заморозьте его, доктор Сингх. Я хочу потом выполнить некоторые исследования. Например, посмотреть уровень препарата в тканях.
Марина кивнула.
Ей хотелось знать, что все это значит, особенно что означают слова, касавшиеся ее.
Но она растерялась.
Мистер Фокс стремительно удалялся от них, а ей так хотелось, чтобы он вернулся!
Она расскажет ему про все.
Начнет с интернатуры и доведет историю до сегодняшнего дня.
Доктор Свенсон посмотрела на часы, потом сняла их со своей отекшей руки и положила на стол. С трудом поднялась со стула, выставив вперед большой живот, свою неудачную беременность.
— Пора нам браться за дело, верно?
Одиннадцать
Через несколько часов после операции, уже в темноте, Томас с Истером сняли матрас с Марининой койки и отнесли его в хижину доктора Свенсон.
Из крошечной комнаты пришлось вынести стол и придвинуть оба стула к стене, но матрас все-таки поместился; Истер и Марина могли на нем спать.
Правда, Марина не спала, она наблюдала за доктором Свенсон и созерцала парад всех ночных обитателей Амазонии, неустанно пересекавших комнату. Их тянуло к свету, и Марине вспомнилась та первая ночь в Манаусе и универмаг Родриго.
На следующий день она послала Беноита за самой койкой и за москитной сеткой.
Истер перенес на новое место и свой металлический ящик.
В какой-то момент доктор Свенсон открыла глаза и увидела их хлопоты.
— Я не помню, чтобы я просила вас обоих перебираться сюда, — проворчала она, но не успела Марина пуститься в объяснения, как профессор снова заснула.
Не считая торопливых утренних прогулок к мартинам, Марина постоянно находилась возле своей пациентки и наблюдала, как та балансировала между явью и бредом.
В моменты ясного сознания доктор Свенсон проявляла свою обычную требовательность, говорила с Алленом Сатурном о москитах, требовала показать ей данные, собранные уже после операции, просила Марину померить ей давление.
Потом так же быстро возвращался бред, и она кричала и обливалась слезами. Она просила принести лед, и Марина шла в лабораторию, доставала маленький кусок льда, который держала в морозильной камере, где хранились пробирки с кровью, колола его на кусочки ножом.
В ту же камеру она положила ребенка с загнутым хвостом.
Сиреномелия.
Лишь спустя пару дней Марина вспомнила это название. Единственный раз она слышала его на лекции о врожденных аномалиях, которую доктор Свенсон читала в Университете Джона Хопкинса. В памяти всплыла фраза: «Сиреномелия, синдром русалки; ноги плода срощены вместе и образуют хвост, гениталии не видны. Очень редкое явление».
И так далее…
Клик — и они уже смотрят на следующий слайд.
Единственный человечек, который мог узнать, каково иметь матерью доктора Свенсон, не дожил до этого.
В итоге его жизнь уместилась почти что в рамки научного эксперимента.
Когда операция закончилась, Марина прикоснулась ладонью к крошечной головке. Потом Буди накрыла тельце, чтобы уберечь от насекомых, и унесла в лабораторию.
В своих горячечных снах доктор Свенсон часто произносила отрывки лекций; некоторые Марина даже помнила, например: «Внематочная беременность и повреждение фаллопиевых труб». Она погружалась в очередной беспокойный сон; в ее теле медленно циркулировала кровь Томаса Нкомо. Марина давала ей жидкости и накачивала антибиотиками. Что-что, а ассортимент антибиотиков был у них на уровне хорошей больницы.
Она осматривала шов, следила, чтобы не было нагноения.
Она сидела возле открытой двери и читала подробные записи о малярии.
Шли дни, горячка проходила, потом начиналась снова.
Марина то увеличивала, то уменьшала дозировки.
Прошло много времени, прежде чем доктор Свенсон смогла приподнимать голову с подушки, а потом — сесть в постели.
Марина беспокоилась из-за тромбов в крови пациентки.
Наконец доктор Свенсон встала и сделала несколько шагов, опираясь на Марину и мальчика. Когда она снова легла, слишком уставшая даже для сна, Марина стала читать ей «Большие надежды». Вскоре это вошло у них в обычай, и если глава была особенно хорошая или день особенно скучным, профессор просила Марину почитать ей еще. Истер сидел на полу с бумагой и ручкой, старательно царапая буквы. Марина написала на листке «доктор Свенсон» и положила на грудь больной. Написала «Марина» и положила себе на колени.
— Вы полагаете, что у меня амнезия и я не помню свою фамилию? — поинтересовалась доктор Свенсон, когда проснулась и увидела листок бумаги.
— Я пытаюсь научить его новым словам, — объяснила Марина.
Тогда профессор снова положила бумагу на грудь и похлопала по ней:
— Хорошо. Пускай запоминает. Доктор Экман учил его писать «Миннесота». Только это ему не помогло.
— Кто знает, — возразила Марина.
— Я знаю. Сейчас я много думаю о докторе Экмане, потому что сама пережила аналогичное состояние. Высокая температура в условиях тропиков — это нечто специфическое и совсем не походит на температуру в домашних условиях. Тут ты чувствуешь, как в тебя вливается раскаленный воздух, либо раскаляешься сама. Через какое-то время ты теряешь все ориентиры, все параметры, даже параметр кожи. Возможно, доктор Экман даже не понимал, что с ним происходит.
— Да, возможно, что не понимал, — согласилась Марина.
Истер не оставлял писем Андерса почти неделю.
Должно быть, они кончились.
— Как вы считаете, какое у меня сейчас состояние?
— Худшее уже позади, но я не скажу, что у вас все хорошо. До этого еще далеко. Вы знаете о таких вещах лучше, чем я.
Доктор Свенсон кивнула.
— Вот я и думаю, что теперь за мной могут присматривать доктор Буди, доктор Нкомо и даже ботаники.
Действительно, доктора приходили каждый день.
Как раз в то утро доктор Буди принесла в кувшине букет розовых цветов с мартинов. Неизвестно, как она ухитрилась их достать.
Теперь они стояли на столике, загораживая лицо доктора Раппа.
Приходили и лакаши.
Женщины молчаливо толпились за окном, расплетая и заплетая друг другу косы. Любая из них могла бы заботиться о профессоре, если бы им позволили.
