Б/У или любовь сумасшедших - Трифонова Ольга

— Нет, как всегда, надо идти в «Хэрродс». Я все-таки предпочитаю английские вещи.

— Как всегда? Фраза Синей Бороды.

— Ты ведь была в Лондоне, неужели не заметила, что в «Хэр-родсе» все покупатели с синими бородами, даже женщины?

«Кем бы ни был этот человек — не имеет значения. Он очень похож на моего любимого, он почти тот же, и он подарит мне этот день и этот город».

В «Хэрродсе» он вдруг сразу выбрал что-то длинное цвета сливы, с поясом, украшенным тяжелыми кистями.

Снова Булонский лес, но теперь на обочине, распахнув норковые длинные шубы, обнаруживая полное отсутствие каких-либо аксессуаров, выстроились красавицы великанши.

— Толкательниц ядра заменили баскетболистки. Судя по шубам, олимпийские чемпионки.

— Это мужики, — равнодушно бросил он.

— Я всегда думала, что Булонский лес что-то величественное.

— Нормальный ольшанник.

Что-то кольнуло: то ли предчувствие, то ли воспоминание.

Его квартира охранялась большой стальной сейфовой дверью и тремя хитроумными замками. Было что охранять: старинная мебель с медальонами, китайские вазы и множество статуэток черного дерева. Статуэтки изображали зомби.

Он подошел к окну и резко задернул штору.

— Погоди, я хочу взглянуть, я коллекционирую виды из окна.

Секундная пауза, потом — неохотное: «Your welcome». Она отодвинула штору и увидела на подоконнике свою давнюю фотографию в широкой рамке красного дерева. Простенькую московскую фотографию, исполненную «Сменой». Присев на корточки, она обнимает ушастую дворняжку. Луцино, дача его друга, через два участка — его дача. Август. Вокруг горят леса, торфяники, они прожили затворниками три дня, и только один раз он попросил ее выйти из дома, чтобы сделать этот снимок обнаруженной на шкафу случайно «Сменой» в пыльном футляре… Крепкие руки железной хваткой сжали ее плечи. Она не выдала боли ни стоном, ни словом. Сена рябила зеленоватосерой чешуей, какая-то стройка на другом берегу повторяла остов кита.

— Боишься? — прошептал незнакомый голос за спиной.

— Нет.

— Разве тебе не больно? — Он сжимал уже так, что, казалось, вот-вот выскочат наружу кости из ключиц.

— Нет.

— Кто ты? Почему ты избегала смотреть на меня? — Боль стала невыносимой. — Почему? Почему? Почему? Почему ты выбрала этот халат?

— Я не выбирала.

— Почему выбрал я?

«Господи, что за странная местность. Ни одной машины, ни одного прохожего. Кажется, что в доме ни одной живой души. Какая страшная одинокая смерть ждет меня. Они меня настигли. Одиночек всегда настигают».

— Отвечай! Мы здесь одни, совсем одни.

«Меня убьет мой лучший зомби. Задушит поясом с шелковыми кистями. Какой сегодня день? Девятнадцатое. Шестое августа по-старому… Шестое августа по-старому…»

— Ты понимаешь, что я убью тебя, сука?

«Ольшанник… Шестое августа по-старому, Преображение Господне… В халате с шелковыми кистями… Наши любимые стихи…»

— Погоди, мне больно… Мне снилось, что ко мне на проводы шли по лесу вы, друг за дружкой…

Хватка ослабела.

— …Чтоб вырыть яму мне по росту. Прощай, лазурь Пре-браженская и золото Второго Спаса… Смягчи… не помню… лаской женской… Смягчи последней лаской женскою мне горечь рокового часа… Сегодня Преображение… Грех убивать… Впрочем, мой милый зомби, мне все равно. Ты был моей последней надеждой, оставаться здесь — нет смысла, ехать домой без тебя — подобие смерти…

Он отпустил ее. Шаги за спиной. Тишина.

Она обернулась от окна, комната была пуста. Прошла в коридор. Три закрытые двери, четвертая — сейфовая, железная. Толкнула ту, что напротив (сейфовую — бессмысленно), белая, стерильная как операционная, кухня. Вторую.

Он лежал на огромной кровати-ладье, лежал плашмя, плечи его тряслись. Леня плакал. Никогда, ни за что, нигде она не поверила бы, что он может плакать.

— Маленький мой, любимый, ну что ты… Деточка моя… мальчик мой… — Она положила ладонь под его седую голову, вытирала слезы краем покрывала, — все будет хорошо… Господи, как я боялась тебя! Как боялась! Ты был таким, как они, — ниоткуда…

Они лежали рядом поверх покрывала. Темно-золотой луч освещал край шторы и угол подушки-валика.

— Меня спасло то, что вспомнила «как обещало, не обманывая» — это я понимаю. Но неужели ты мог меня убить?

— Я убил бы не тебя.

— А кого?

— Я не знал, где ты была несколько дней, не знал, что с тобой сделали.

— А разве это не видно сразу?

— Как говорят здесь, «это зависит». Зависит от квалификации, Саша работает грубо, твои преследователи тоже, судя по твоим рассказам… Но есть такие мастера…

— Скажи, а обязательно умереть для того, чтобы из тебя смогли сделать зомби?

— Как ты думаешь, кем мы прожили свою жизнь там?

— Я думаю об этом.

— И мы хотели, понимаешь, хотели быть зомби, то есть не принадлежать ни к какому миру. Ни к миру мертвых, ни к миру живых, — советскому миру. Культурный факт, непонятный Западу. Феномен. Поиск выхода, а выход — не жизнь и не смерть. Те, кто не нашел его, превращались в наркоманов, алкоголиков, распутников, сходили с ума. Вспомни, кто был вокруг: Саша, Ростислав, твой пациент, не хочу даже имени его называть, а остальные…

— А мы?

— Мы… вскрытие покажет.

* * *

Вскрытие делали в одноэтажном морге больницы подмосковного города Климовска.

Справку о том, что он умер от острой сердечной недостаточности, ей выписывала милая, блекло-красивая врачиха. На столе среди бумаг в эмалированном лотке лежало что-то слизистое темно-красное.

Ирина передала сумку с вещами. Врачиха с сомнением оглядела кожаный баул «от Хэрродса».

— Подождите. Я вынесу вам сумку.

Ирина стояла на чисто выметенном дворе и старалась не думать о том, что случилось с ним в те несколько часов позавчера, когда она впервые одна поехала в Москву раздобыть мяса и масла.

Поблизости постукивали электрички, женщины развешивали больничное белье в чахлом саду. Из их переклички Ирина узнала, что стиральный порошок подорожал в десять раз и белье теперь будут менять раз в месяц, а булка стоит теперь двенадцать рублей, а гроб полторы тысячи, а у кого нет на похороны, то кладут в пластиковом мешке, а детские колготки — семнадцать, а твердокопченая — четыреста пятьдесят а…

Не думать было очень легко.

Врачиха вышла с сумкой.

— Через час все будет готово, можно забирать. Извините, но вам надо еще доплатить двести тридцать.

— У меня нет. Я не думала, что все так подорожало, я привезу.

— Это невозможно.

— Возьмите сумку.

— Нет, это тоже невозможно.

— Пожалуйста.

Есть небольшое сельское кладбище в одном из неотдаленных уголков России… В стороне от шоссе, за полем, на склоне балки выгорожен кусок удивительно свежей и сильной березовой рощи.

Лишь половина ее «освоена под могилы», а на другой, заросшей высокой травой, пришедшие помянуть собирают потом первые сморчки.

Неожиданно изящная, темно-красного узкого кирпича, часовня придает русскому пейзажу шведско-финско-немецкий оттенок. Из такого же, «кремлевского» кирпича построено несколько дач в окрестности, придавая, в свою очередь, шведско-финско-немецкий оттенок исконно калужским деревянным селениям.

Склон балки довольно крут, и иногда, очень редко, Ирина думает, что Леня находится там в несколько странном состоянии: то ли застыв перед тем, как улечься, то ли пытаясь встать.

notes

Примечания

1

Каждому свое.

2

Бесплатно.

3

Раскумариться — снять ломку.

4