Дина Рубина - Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)
Так однажды дня три прожил у нас Витя Мануйлов, знакомый художник, ученик моего отца и сокурсник Щегловой. Вечерами засиживались допоздна, вспоминали всех, разъехавшихся и оставшихся в Ташкенте, друзей и знакомых...
Набрели и на нее.
– Верка-то? – воскликнул он и рукой махнул. – Ну, Верка в полной упаковке: живет на два дома, то в Кельне, то в Ташкенте; в Германии, говорит, ей не хватает энергетики света... На Западе чрезвычайно успешна: выставки, каталоги, альбомы... Вот повезло бабе с иностранным мужем, что ты скажешь... За кого бы мне замуж выйти?... – Он усмехнулся, поддел шпроту вилкой. И сразу спохватился: – Нет, я ничего не хочу сказать – по справедливости, она заслуживает. Она – ничего не попишешь – талантливая, Верка-то, уже в институте была на десять голов выше всех. Да дело не в этом, понимаешь... Я однажды на практике, на пятом курсе, видел, как она работает. Я просто обалдел! Слышь, старик, – Витя уже обращался не ко мне, а к моему мужу, который только и мог оценить – как там по-особенному работала художница. – Она последние мазки наносила пальцами, всеми десятью, как на органе играла, – сглаживала переходы, втирала один тон в другой... Впечатление было, что она создает их, свои картины, из какой-то особой живой глины, прямо лепит живое в полотне... С ума можно было сойти!
Витя задумался, вспоминая... Перестал закусывать. Но, когда Борис долил ему водки, встрепенулся, сказал: «За ваш дом, ребята!» и, опрокинув стопку, потянулся к салатнице с квашеной капустой. Я думала, что тема странной Щегловой исчерпана, но ошиблась. Видать, Мануйлова беспокоили и ее известность, и ее независимость, и ее неожиданное замужество... А может быть, он считал, что и меня должна интриговать эта фигура?
– Но, понимаешь, она ведь чокнутая, – Верка... – продолжал он. – Почти не продает своих картин, бзик такой... Редко-редко на какой-нибудь аукцион выставит, или с выставки одну продаст... И они за приличные башли идут, она ценится, понимаешь, потому что уже очень известна, и все знают, что картины держит при себе... Знаешь, кому недавно смилостивилась продать работу с выставки? Голландской королеве, да... Я ее видел недавно – Верку, не королеву... Все такая же, не меняется: ничего ее, кроме работы, не интересует, вечно погружена в себя и никого вокруг не видит... Я как раз после этой встречи вспоминал, как на первом курсе кто-то из ребят запер ее в анатомичке, так, ради хохмы... Думали, она там с ума сойдет – девчонка, одна среди... разных неприглядных, часто неукомплектованных незнакомцев... Когда открыли, она сидела со своим вечным черным блокнотом и зарисовывала половинку какого-то застарелого алкаша, жмурика, которого долгое время под мышки приволакивал и бросал на стол такой бородатый чокнутый парень, что там работал... Вот это вам Вера Щеглова во всей красе!
И все такая же верста коломенская, – непонятно, что в ней этот немецкий барон нашел... Ну, барон, тот – ладно, Верка для него – экзотика Азии... А я помню, как ее Лёнька Волошин любил! Много лет, и так преданно, упорно... словом, как дай вам бог! Он же, когда она за барона вышла, чуть с собой не покончил! Я-то знаю, мы с ними по соседству на Кафанова жили... Маргарита Исаевна просто сама не своя была, боялась его одного на минуту оставить: как она Верку ненавидела! – цыганкой называла, ведьмой, – всю жизнь, говорила, та Лёне испортила!... Ну, ничего, не помер, – вон он, Лёнька, как в Америке лихо пошел, притом, учти – исключительно благодаря своим золотым мозгам и его особенности – каждому встречному чем-нибудь помочь... – Витя удовлетворенно пристукнул ладонью по столу, как бы в подтверждение своим словам. И, вспомнив что-то... помедлил и добавил:
– Между прочим, – знаешь, что он, Лёнька, сделал первым делом, когда не то что разбогател там, а просто немного денег свободных появилось? Издал такую тетрадку рисунков Щегловой, которые она окурком по рассеянности черкала, а он много лет за ней подбирал... Да... Так и назвал: «Окурочная тетрадь»...
***...Году в восемьдесят девятом, проезжая мимо выставочного зала на Крымском мосту, я успела прочитать на огромной афише знакомое имя. На открытие персональной выставки Веры Щегловой я попасть тогда не смогла, но дня через три мы все-таки выбрались с мужем.
У нее немного поменялась палитра – стала ярче, неукротимей, контрастней, словно климат Германии, где в то время она жила месяцами, требовал дополнительного тепла и огня, – но в темах, в образах, в композициях картин – по-прежнему поражали цельность, сила и совершенно отстраненный взгляд на мир, словно эти картины были писаны пришельцем с другой планеты, пораженным и даже уязвленным всем, на что падал его инаковидящий взгляд.
А перед триптихом «Житие святого дяди Миши – бедоносца» мы простояли минут двадцать: я – по-простому, рассматривая содержание, где триединый дядя Миша – беспризорник – лагерник – алкаш, скорчившись и укрывая голову руками, в солнечной лавине воспаряет над чинарами Сквера Революции; Борис – оценивая, как здорово и ритмично распределены какие-то там живописные акценты по всем трем полотнам...
***Но это были уже годы, когда мой Ташкент накренился, как корабль, с огромной пробоиной в боку... и стал медленно и неуклонно погружаться в воды океана времен...
Постепенно разъезжались его пассажиры – на утлых лодчонках, на шлюпках, на досках они пустились в страшный путь по суровым волнам – и многие достигли крутых берегов, по которым еще предстояло вскарабкаться на ровную, пригодную для жизни площадку... Хотя были и такие, кто не выдерживал и шел ко дну, или падал со скал...
А вскоре мы и сами пустились в плавание, по иной причине, и к тем берегам, которые были предназначены судьбой...
***«...Нет уж, позвольте, я буду называть вещи своими именами!... Вам ведь – я правильно понял? – нужны для романа свидетельства искренние, правдивые... Помните советскую „лакировку действительности“?
Да, за последние годы мои земляки – особенно те, кто рассматривают родной город на фотографиях своего детства и юности, – умудрились создать очередной миф о такой вот райской земле, текущей... – чем там текла святая земля в Библии? Патокой сладостных воспоминаний?... Я по роду профессии все-таки журналист-международник, бываю в разных странах, где повсюду натыкаюсь на бывших ташкентцев... И интересный наблюдаю эффект: трех минут с начала встречи достаточно, чтобы человек, мечтательно смежив веки, начинал вспоминать какого-нибудь милиционера-узбека на своей улице... Послушаешь – тот ему был отца родного родней. Я тогда сразу спрашиваю: – А ты не помнишь, сколько этот тип на лапу брал? Обижается! Ей-богу, обижается!
Не знаю, может, я в каком-то другом Ташкенте рос, только я с детства помню, как наши греки с Огородной улицы ходили драться с ребятами с Ново-Московской, и с узбекской махалли. Те еще были бандюки! Готовились загодя: в ход шли цепи от сливных бачков, сорванные в пятьдесят четвертой школе, где мы все учились. На конец цепи наплавлялся кусок свинца. Да еще с протезного завода по соседству, где основным сырьем был бук, умудрялись тащить через забор отходы – круглые палки длиной по полметра; из них дубинки делали: 10-миллиметровым сверлом рассверливали с торца отверстие на глубину 15 – 20 сантиметров, и туда либо свинец заливали, либо закатывали стальные шарики от подшипников. Представляете – что случалось с костями от удара такой штуковиной?
Что же касается взаимоотношений с узбеками... Послушайте, любой журналист или любой литератор может поведать вам десятки историй своего негритянского прошлого на плантациях великой узбекской литературы. Я знаком с дюжиной парней и дам, кто строчил ее, не покладая рук...
Я и сам, бывало, писал так называемые «переводы» за этих гениев. А сколько раз мне недоплачивали, обманывали, использовали самым оскорбительным образом! И удивляться нечего – раб должен быть доволен любой подачкой. А сколько диссертаций написал за них мой приятель Вадик – талантливый, между прочим, человек, заработавший на научных узбеках приличные деньги, но напрочь сгубивший свой талант... Сколько диссертаций за свою жизнь может написать человек? Одну. Ну, две! Вадик их накатал тридцать восемь! Живет сейчас в Бруклине... старый хрен, зубов своих – ни одного, лысый, как задница... Встречались недавно. И что вы думаете? Правильно: с пятой минуты разговора запел ностальгическую песнь о благословенном Ташкенте, о Потерянном рае! Я ему говорю – старик, неплохо же тебя в том раю отделали...
Я вам могу миллион историй рассказать об узбекской коррупции такой мощи и размаха, что Сицилия бледнеет и скукоживается от зависти... А сколько анекдотов о невежественных узбекских начальниках у нас ходило, не пересказать! Мы, мы сами во все лопатки мастерили из них «национальную интеллигенцию»! Помню, прибыл к нам один такой, куратор из ЦК, – принимать подготовленный для агитаторов очередной цикл слайдов. «Все хорошо, – говорит, – но почему они у вас такие маленькие? Надо было сделать размером хотя бы с почтовую открытку». Вставляем слайд в диапроектор – и инструктор в дикарском восторге кричит: «Ийе-е!»
