Женя Павловская - Обще-житие (сборник)
— Верк! Ну ты чо, блин, спишь, что ли? Может, ты Соня? — ха-ха-ха, шутка! Вот тут Генка тебе щас…
— Послушайте, не звоните сюда больше! Никакой Веры здесь нет!
Вскоре опять.
— Веруха, это ты, что ли? Але!!! А то все к какой-то старой корове попадаем…
Ах так!!! Отлично! Я, значит, старая корова!!! А вы, стало быть, князья Голицыны! Сейчас-сейчас… погодите…
— Ну я! Да! Чего звоните-то? — даже голос почти не изменила.
Пьяные воодушевились.
— Чего делаешь-то, Верк? Але! Мы тут это, в общем, как сказать… из будки! Але!
— Чего-чего?! Ничего! Лежу!
— Нормально! А Пашка-то твой где?
— Нет Пашки. Вчера выгнала. Совсем! К чертям свинячьим.
— Правда? Ну, ты даешь! Тогда мы щас в минуту подвалим, да? Але, але!!! У нас еще ноль семьдесят пять есть, только чуток отпили, да ведь, Генк? Готовь закусь!
— Ладно. Приезжайте!
И положила трубку. Ай-ай-ай, что я наделала! Верке-то этой незнакомой за что такую поганку учинила? Хотя, если ее Пашка ту компашку заодно с недопитой ноль семьдесят пять с лестницы спустит — это будет справедливым отмщением за мою бурную ночку. Но и бедной Верке, похоже, влетит не слабо. Держись, Верка!.. Раскаиваюсь.
На сцене на минуту гаснет свет, символизируя переход в другое время и пространство.
Эй! Я ведь просила только на одну секунду! Дайте свет! Такая пауза в темноте, это, знаете ли… Нельзя долго. Начинаем!
Действительно, в то дождливое бостонское утро оба моих телефона и факс как с цепи сорвались. Не успела я поднести чашку кофе ко рту (ритуал утреннего возвращения к жизни — душ, кофе, сигарета), как меня с головой накрыла первая волна информационного взрыва. Вот жизнь, попить кофе не дают! Девяти еще нет — отчего бы им не поспать подольше! Спать ведь хорошо, приятно. Так нет же!
Проперченным старушечьим голосом:
— Это скажите мне, пожалуйста, а почему они не берут мою шубу?
— Кто не берет? Какую шубу?
— Они в магазине не берут. Ой, такая шуба! Каракуль! Двубортная! Я принесла продать в комиссионный, а они говорят нет.
— Так чем же я могу вам помочь?
— Скажите им, чтобы взяли! Такая шуба — что-то вам особенное! Это прямо целое приданое на свадьбу. Имеешь в шкафу такую шубу — уже все, уже богатая невеста! Вы себе не представляете — подкладка голубая атласная с розами, даже внутри рукавов. Вы такое видели? По большому знакомству доставали. И чтобы такую шубу не брали? Пусть возьмут!
Старушка составила себе искаженное представление о моем могуществе. Призываю себя к спокойствию.
— Видите ли, это, к сожалению, частный магазин. Бизнес. Я не имею права им приказывать.
— И что же мне тогда, скажите, делать?
В мозгу моментально возникает несколько интересных вариантов того, что ей теперь делать. Ни один вариант для произнесения вслух не подходит. Кофе стынет, хочется в туалет. Надо срочно проверить электронную почту. Я вяло бормочу:
— Поищите другой магазин, может быть там возьмут.
— А где я возьму такой магазин? Дайте мне адрес.
Бабка меня просто провоцирует. Язык чешется сказать где. Мучаюсь, но не поддаюсь искушению.
— Не знаю, право. Вы меня извините, пожалуйста, у меня работа стоит. Честное слово, некогда мне.
В этот момент у моей собеседницы рождается блестящая коммерческая идея.
— Послушайте, а вам не нужна шуба? Вам сколько лет? Или дочка у вас есть? Так купите! Такой каракуль! Двубортная! Теплая как печка. Я вам уступлю. Это надо видеть — розы даже внутри рукавов.
Мой кофе остыл и покрылся белесой пленкой.
— Спасибо! Я не ношу шубы. Не мерзну. И у меня нет дочери. У меня сын. Желаю вам удачи.
— Сыночек ваш не женат случайно?
Кладу трубку. Вот, обидела старушку. Теперь она одна, седенькая, старенькая, грустит над своей двубортной. Тускнеют крутые каракулевые завитки и атласные розы печально никнут внутри рукавов. И не к кому обратиться, и некому шубу продать. Жизнь отворачивается от старушек с шубами. Вот, ужо мне! Припомнится!
Глотаю холодный кофе.
Звонок. Из динамиков льется турецкий марш. Марш я не просила, но звукорежиссер имеет свое мнение. За такие маленькие деньги он имеет право хотя бы на свое мнение.
Телефон оживает в момент, когда я печально закуриваю. Нет, не в этот день, уже в другой. Иначе это было бы безвкусицей и явным перебором, а я — про правдивый бурлеск жизни, сериал, «реалити-шоу».
Звонок заливается, мы продолжаем нон-стоп театр у телефона — вечная память Немировичу-Данченко и Мейерхольду, доброго здоровьичка Виктюку.
Занавес зачем закрыли?! Что за дела?! Какой еще антракт?! Открыть занавес быстро! Публику просим не покидать зал.
— Я ваша читательница! — и держит грамотную паузу. Отлично держит.
Держу паузу и я. Догадываюсь, конечно, что на том конце не кто иной, как наша дорогая читательница, строгий критик и добровольный цензор. По тону ничего хорошего не жду. Диалог не развиваю — она сама сейчас все скажет. Глубоко дышу, вхожу в образ.
— Как вы могли такое!!! — густое контральто в трубке крепнет, наливается гневом, набирает обертоны. Амплуа понятно — драматическая героиня, благородная мать.
— Какое такое? — делаю вид, что не догадываюсь.
— Я даже не могу произнести! У вас в отделе юмора так называемый стишок был напечатан. И там это слово…
Знаю, конечно знаю, на что намекает целомудренная. А мне что, я запросто могу произнести это кошмарное слово, как нефиг делать. У меня другое амплуа. Говорю в трубку:
— Жопа?
— Да… Она!.. Как вы могли это написать?!
— Написал поэт Игорь Губерман. Я только напечатала его стишок. К гастролям.
— Вы что, считаете, это очень остроумно? Кто вам вообще позволил это печатать?!
— Само слово особо остроумным не считаю. Слово как слово — не хуже других. Даже получше некоторых. Но ведь оно не одно там стоит, а в очень смешном четверостишии. Однако напечатала без разрешения — каюсь.
— У вас совершенно нет чувства юмора! Как вы вообще можете быть редактором?!
— У меня или у Губермана нет чувства юмора?
— У обоих! Насквозь вижу! И вы мне тут не вкручивайте!
Красиво кончила, на сильной ноте! Тихо опускаю трубку. Хочется выпить, попросить прибавку жалованья за вредность производства. Жаль, не у кого. Хочется декламировать Губермана, особо нажимая на опальное слово.
Опять звонок. Я же просила не дергать занавес! И не ржать за кулисами. Сколько надо звонков, столько и будет!
— Скажите, сколько у вас стоит разместить рекламу?
— О чем она у вас?
Вопрос не праздный. Может быть, он дает маленькое объявление о продаже, скажем, льняных пододеяльников, или собрания сочинений Бальзака — «классифайка» на нашем внутреннем языке. Стоит копейки. Так чего я ему буду мозги засорять стоимостью целой страницы или, более того, многодолларового места на обложке? Лишняя информация всегда лишняя.
— Вам-то что? Назовите мне все цены. Хочу знать.
Имеет право. Нудно перечисляю ему все цены. Внимательно слушает. Переспрашивает. Даже, кажется, записывает. Молчит. Шуршит. Бормочет «ага!» Снова молчит. Видимо, осмысливает. Потом вдруг:
— Та-а-ак!.. Ну а если честно?!
Подай костыль, Григорий!
И опять дребезжит телефон. Осторожно беру трубку.
— Добрый день! Меня зовут Андрей, — и фамилию называет. — Я к вам по следующему делу…
Здоровается! Даже называет имя и фамилию! Невероятно! Вплоть до номера телефона. Джентльмен, лорд Байрон! Связно излагает вопрос, произнося «пожалуйста», «как мне кажется», «что вы думаете по этому вопросу?». Ах, говори, Андрей, говори! Я готова тебя слушать всегда!.. Твой голос для меня и ласковый и томный…
— Да! — восторженно ору ему в трубку. — О да, конечно! Да, безусловно, все это сделаю, помогу, отредактирую, придумаю несколько вариантов дизайна. Я распечатаю и пришлю на утверждение образец по факсу или по электронной почте — как вам удобнее. Да! Да! Я все сделаю для вас как можно быстрее! As soon as possible! Спасибо вам, Андрей, спасибо!
Я его обожаю. Кажется, он слегка озадачен.
Тесна наша субмарина. Каждый каждому племянник. Сделаешь шаг — наступишь на дядю приятеля. Еще полшага: неожиданно выясняется, что эта длинная, в красной кожаной юбке — бывшая герлфренд сына. А это кто шагает навстречу с безумным взором? Свитер такой я точно где-то видела, а стрижка ей не идет… Ой, да это я сама! — ишь, зеркало какое у них в доме!.. Этот бородатый в шортах меня знает, а я его — нет. Неудобно. Хоть бы кто подошел и назвал его по имени! Крадешься, как по минному полю. Вот и Андрей этот, херувим, лорд во фраке, оказался вторым мужем двоюродной сестры моей подруги. Является ко мне вечером эта подруга «на чашку кофе» (эвфемизм такой — когда всласть потрепаться за рюмочкой ликера душа просит) и смеется: «Встретила я Андрюшу на дне рождения нашей Зойки, поболтали, то да се, и вдруг он мне говорит: „Ты, я слышал, с издательницей этой дружишь. Что она из себя представляет? Я ей на днях звоню — спокойно, корректно, по делу, а она… Как бы тебе сказать… Возбужденная — „спасибо, спасибо!!!“. Как на винте. И голос дрожит. Наркотой, что ли, балуется?..“»
