Джонатан Эймс - Проснитесь, сэр!
Сердце колотилось, но я крался дальше. Задержался у бассейна, сел в индийской позе у игристой черной воды. Окунул руку, смочил лоб холодной водой. Я чувствовал покорность судьбе, но решил помолиться и мысленно сказал: «Боже, помоги мне, пожалуйста. Пожалуйста, помоги не попасть в беду».
Так и сидел какое-то время. Смотря кино, я убедился, что профессиональные преступники очень дисциплинированны, действуют строго по расписанию, поэтому одержимо старался быть пунктуальным, а на моих часах, на долю секунды освещенных фонариком, еще не было двух. Конечно, придерживаться расписания жизненно важно при ограблении банка или музея, но это не имеет такого значения для проникновения в дом через незапертую дверь, просто романтизация действий помогала мне их совершать. Теперь я пожалел о сбритых усах. Они придавали мне храбрость, подталкивали к бесшабашности. Впрочем, при желании продолжить новую воровскую карьеру их всегда можно опять отрастить. Вот чем хороши усы. Если их опрометчиво сбреешь, легко завести другие точно такие же.
Итак, в 1:57 я скрытно направился к дому доктора Хиббена. От бассейна к нему средь деревьев вела короткая тропинка. Перед домом тянулась широкая лента газона, позади дома стоял густой лес.
Над парадным горел свет. Собственно, я не слишком внимательно разглядел дом Хиббена вечером в пятницу, пребывая в затмении, а теперь видел, что это красивая вместительная двухэтажная современная постройка.
Не от выпивки, а от нервного напряжения меня чуть не стошнило, пока я тихо подходил к парадному. Чтоб просто устоять, пришлось подгонять себя и уговаривать. Первая створка с планками жалюзи открылась со скрипом, который разбудил бы любого живого и мертвого. Я обождал. Никакой реакции на скрип. Нажал на ручку цельной внутренней створки. Закрыто! Ава ошиблась. Проклятые Хиббены запирают дверь на ключ. Я медленно закрыл жалюзи, отошел от дома и скрылся в тени.
Уходить? Вернуться к Аве, признаться в провале?
Я целиком направил свой мощный интеллект на осмысление ситуации. И остался ни с чем.
Но тут заметил открытое окно как раз там, где должна быть гостиная, согласно моим смутным воспоминаниям о вечере пятницы. Достаточно большое окно, чтоб пролезть. Я подошел, остановился в кустах под ним. Жалюзи были спущены, но не заблокированы. Я положил фонарик в карман, сумел просунуть снизу пальцы, поднять конструкцию на роликах, после чего она щелчком встала на место. Я сунул в окно голову, видя прямо под ним столик, на котором стояла ваза с цветами, лампа и пепельница. Столик узенький, через него удастся перешагнуть, когда я переброшу ногу через подоконник, находившийся приблизительно в четырех с половиной футах от земли.
Я сдвинул цветочную вазу на один край столика, а лампу на другой. В комнате было темно, поэтому воспользовался фонариком, мельком посветив вокруг. Прямо напротив располагался камин, на котором стоял бронзовый бюст Авы, сверкнувший на свету золотом. Я выключил фонарик, положил на стол. Перекинул через подоконник ногу, миновав столик, но движение оказалось резковатым, в дело вступили некие кинетические силы, я не совсем владел своим телом, поэтому, судорожно стараясь просунуть следом за ногой голову и торс, ударился сломанным носом об оконную раму, недостаточно пригнув голову. Невольно громко вскрикнул от боли, забросил в комнату другую ногу, которая попала в стол. Лампа рухнула с дьявольским грохотом падающей к своей смерти ракеты, фонарик покатился по полу, навсегда для меня потерянный, но ваза устояла на месте.
В комнате воцарилась глухая тьма, я на мгновение обезумел. Видно, какой-то осколок кости в носу, расщепившейся при ударе о подоконник, вонзился в лобную долю мозга. Я метнулся в темноте к камину, разбив голень о кофейный столик, которого на вечеринке, по-моему, не было. Шум поднялся такой же, как прежде, но в моей голове в тот момент играл марширующий оркестр военной академии сухопутных войск Вест-Пойнт, поэтому я не особенно отреагировал. Потом гол забили морские пехотинцы, и толпы в Аннаполисе[91] завопили.
Добравшись до камина, я схватил голову, которая весила тонну, – как минимум двадцать пять фунтов, руки-ноги дрожали, – вернулся к окну, попытался забросить ногу, разбил вазу. Потом все-таки забросил ногу, и тут комната целиком осветилась. В ней стоял доктор Хиббен в длинных белых гигантских трусах, но без рубашки. Его торс напоминал медицинский учебник по венерическим заболеваниям. Он рявкнул:
– Алан, черт побери, что вы тут делаете?
Как только он произнес мое имя, я сразу с ошеломлением полностью осознал серьезность ситуации. Я опознан. Нервная система отреагировала неожиданным воплем, представлявшим собой нечто среднее между волчьим воем и криками, время от времени отражающимися от стен Бельвью.[92]
Доктор Хиббен на шаг отступил с испуганным выражением на лице. Он находился на расстоянии приблизительно в десять футов от меня. Вопль затих. Я по-прежнему сидел верхом на столике и на подоконнике. Кожа горела, заново разбитый нос начинал кровоточить, я пережил припадок бешенства и зажимал под правой подмышкой скульптурную голову Авы.
В комнату шагнула миссис Хиббен в прозрачном халате, держа в руках нацеленный на меня обрез. Я разглядел болтавшиеся под халатом груди, из которых бы вышли отличные средневековые винные кубки. Может быть, я очутился в каком-нибудь мокром ночном кошмаре Тинкла. Отметил – несмотря на щекотливую ситуацию, – что средневековые винные кубки весьма сексуальные, с довольно питательными темными эротическими сосками.
Доктор Хиббен строго обратился к жене:
– Опусти ружье. Нам ничего такого не надо. Это Алан Влэр, – и скомандовал мне: – Подойдите сюда.
У меня еще сохранилось несколько мышечных функций, что само по себе было маленьким чудом, поэтому мне удалось забраться обратно, поставив тяжеленную бронзовую голову Авы на столик так, словно я прихватил ее чисто случайно. Миссис Хиббен положила обрез на диван. Я стоял перед окном неподвижно, как шахматная фигура. Хорошо, что родители умерли, думал я. Их уже не опозоришь.
– Иду звонить в полицию, – объявила миссис Хиббен.
– Не надо, – запретил доктор Хиббен. – Сами разберемся. От него вовсю несет виски. Даже отсюда слышно. Ему нужна скульптура Авы. – Он с опасной проницательностью посмотрел на меня. – Что же нам с вами делать? Вы еще хуже Голдберга.
На миг я счел это за общепринятое антисемитское замечание, словно фамилия Голдберг служила синонимом «жида» или другого какого-нибудь оскорбительного эпитета, а потом вспомнил, что Голдберг – тот самый британец, который писал в чайные чашки. И устыдился за мимолетное мысленное обвинение доктора Хиббена в антисемитизме.
– Что скажете? – обратился ко мне доктор Хиббен.
Я онемел от стыда и от ужаса.
Он направился ко мне – ростом в семь сплошь веснушчатых футов, в раздувшихся огромных боксерских трусах. Фактически пошедшего на них материала хватило бы на парашют. Если бы он в них случайно выпал из самолета, возможно, остался бы жив.
Доктор схватил меня за загривок, как школьника, парализовав кое-какие нервы, включая позвоночные, поволок к дивану, швырнул на него. Я попал прямо на дуло обреза. Он по этому поводу ничего не сказал, так что я решил просто сидеть. Боялся шевельнуться.
– Вы больной? – спросила миссис Хиббен.
– По-моему, да, – сказал я.
– У вас кровь из носа идет, – указал доктор Хиббен.
Я вытер нос кулаком. Кровь шла не сильно.
Раздался стук в дверь. Доктор и миссис Хиббен переглянулись, словно ничто не могло уже их удивить.
Доктор пошел к дверям.
Я услышал знакомый голос:
– Мы слышали крик.
Командор. Пришел меня спасти?
– Ну что ж, заходите, – предложил доктор Хиббен. – У нас тут возникла весьма любопытная ситуация.
Вошли Мангров с Бобьен. Нептун-Мангров держал в руке на отлете трезубец – сеть для ловли летучих мышей. Они с Бобьен оценили хаос на полу, разбитую лампу и вазу. Потом осознали, что я, как задержанный, сижу на диване, в задний проход утыкается дуло обреза. Впрочем, возможно, последнюю деталь учли не в полной мере: видели только, что дуло в принципе направлено мне в ягодицы.
– Что вы оба тут делаете? – спросил доктор Хиббен.
Бобьен недоверчиво таращила на меня глаза.
– К Сигрид в комнату залетела летучая мышь, – объяснил Мангров, – я поймал ее, вынес на улицу, выпустил, после чего мы решили пройтись… И услышали жуткий вопль. Вы все целы?
– Алан влез в окно, – сообщил доктор Хиббен, – и пытался украсть скульптурную голову Авы.
– Иду звонить в полицию, – объявила миссис Хиббен.
– Не желаю подобной огласки, – сказал доктор Хиббен.
– Алан, что ты сделал? – озабоченно спросил Мангров.
– Сам точно не знаю, – признался я. – Звоните в полицию, я заслуживаю ареста и расстрела.
– Совсем больной, – заметила миссис Хиббен.
