Валентина Гончаренко - Чародей

— Василий Федорович хотел перевести его в областную мужскую школу завучем. Захар с дочкой поднялись на дыбы.

— Почему?

— Захар — директор совхоза, дочка — директор школы в базовом совхозном поселке, живет с отцом в одном доме, дети присмотрены, от домашних забот освобождена. А перейдут в другую школу, она рядовая учительница, и дом и дети лягут на ее плечи. А ей этого очень не хочется. Во-вторых, гвардеец выйдет из-под ее рук, сам станет начальником. Чем-то ему пригрозили, он отказался от перевода. Сюда бы к тебе пошел с завязанными глазами. Но ты передала, что он для тебя умер. Явится, проклянешь. В других местах, где нет тебя, ему одинаково плохо. Зачем тогда переезжать… Теперь ему оттуда не выбраться. По себе знаю. На счастье у моей стервы нет отца-директора, не то она бы меня в бараний рог свернула. И так еле дышу. В учительскую хоть не заходи. Тебя ненавидит до белого каления. Из-за нее ты не одну из своих идей протолкнуть не можешь. Я же вижу. Пятнадцатый год несу это аркадьевское иго. Не запил, потому что нашел свое место в школе. А ведь была женщина, с которой я глотнул счастья, сам от нее отказался. После Армии окончил двухгодичный учительский институт, по распределению приехал в деревню с семилеткой. Поселили от колхоза в доме у стариков. Через стенку жила счетовод колхоза, немного старше меня, с ребенком. Приходила на нашу половину играть в карты по вечерам, да и днем заходила, малыша оставляла у бабушки. Милая, добрая русская красавица. Ее Олей звали, а я называл Аленушкой. Мать- одиночка. Кто отец ребенка, вся деревня гадала. Небылицы о ней ходили одна страшнее другой. Стихи писала. Я ей Пушкина, Тютчева, Фета читал, а она мне свои…

Печататься не хотела. Послал в районную газету под псевдонимом, в редакцию посыпались письма с просьбой о встрече с поэтессой. Она не откликнулась. Меня любила. Чувствовал, что погружаюсь с головой, что ничего больше в мире мне не надо, что готов умереть у ее ног. Не обрадовался, а испугался такой зависимости. В деревне же надо мной смеялись. Парни откровенно издевались, сочиняя подробности ее бдений с моими предшественниками. Уехать нам нужно было бы, но мы оба должны были три года отработать там, куда пошлют. Год закончился. По просьбе директрисы, спасавшей меня от развратницы, я очутился в другом конце района. Мне следовало отказаться от перевода, ничего со мной не сделали бы… Уехал, забрав вещички, когда Оля была на работе. Не подумал, дурак, под какой удар я ее поставил. А ведь любил, и сейчас люблю, правда, не ее, а воспоминания о счастье с нею. На новом месте завил горе веревочкой, так куролесил, что небесам становилось жарко. Если бы я сразу, еще в августе, зарегистрировал брак с Олей и забрал ее с собой, спас бы нас обоих и малыша. Не поехал, не женился. Метался бешеным кобелем, будто мстил стервозному деревенскому болоту за Олю. Драться научился. Запросто троих разбрасывал. Грозились дрекольем прибить. Тут уж новая директриса взмолилась заточить меня в медвежий угол. Заточили. Медвежий угол, потому что далеко от шоссе, лес кругом и болота. Деревня приличная, с семилеткой, колхоз крепкий. Переводя, строго предупредили, не уймусь, лишат диплома. Поселили у директрисы, по-видимому, для наблюдения за моей нравственностью. Дом большой, мне отдельная комната. Когда пригласили к столу, глаза полезли на лоб. В щах полгуся, на закуску домашняя колбаса, сохраненная с зимы в кадушке, залитая топленым свиным жиром. Семья семь человек. Директриса с мужем, полеводом колхоза, трое их детей и дед с бабкой. Старшая дочь почти моя ровесница. Зоя. Армия, студенчество, холостая сухомятка, не считая нескольких месяцев с Олей, научили меня ценить семейный стол. Выпили с хозяином по стопке, закусили колбасой. Ни в какое сравнение с магазинной. Я и купился. Сыграли свадьбу после Рождества. На тройке с бубенцами, по полному деревенскому обряду. Без попа, конечно, и венчания. Как сыр в масле катаюсь, но чем дальше, тем больше невмоготу. Нашу зарплату забирала теща, мы только расписывались. Бездорожье, добираться до района трудно. И на подводе, и на лодке, и на машине, женщине настоящее мучение. По доверенности я стал получать деньги в банке. Когда собирался ехать за отпускными, сложил в сумку самое необходимое и переправил ее в город с фельдшером, близким другом. Теща почувствовала неладное и отправила со мной в банк мужа. Я получил деньги, отсчитал, сколько мне положено, расписался, остальную сумму вместе с ведомостью вручил тестю и потребовал от него в присутствии работников банка расписку. Он расписку не дал, но деньги доставил целыми. На попутке я добрался до ближайшей станции, на поезд, в Москву, оттуда хотел прыгнуть в Сибирь. На Казанском вокзале билетов не достать. В Киргизию было несколько мест. Так очутился здесь. Не скрывался. На работу приняли по диплому, а трудовую книжку потребовали запросом. Ее привезла Зоя, беременная. Здесь родился Валерка, а потом Оля. Терплю все из-за сына. Доведу до Армии, и удерем вдвоем. А пока мы прикованы. Дочку уже потерял, копия матери, хоть сына спасу. Освобожусь и поищу вторую Олю. Вот на тебе бы женился. Пошла бы за меня замуж?

— Без колебаний. Хоть сейчас, — ответила я серьезно.

— А как же Чародей?

— Чародей тоже в ловушке. Так что в обоих случаях я остаюсь с носом. Хотелось бы иметь своих детей, мужа, семью. Пошел четвертый десяток, а у меня ни первого, ни второго, ни третьего. Дэмзэлы не заменят три этих ипостаси. Был бы сынок жив, никуда бы я не рыпалась. Его не уберегла, вот и попытаюсь поступить в аспирантуру. Научная деятельность мне по душе. Педагогический опыт есть. Сухим книжным червем не буду.

— А если не поступишь?

— Стану директором небольшой сельской школы. Аркадьевское иго искореню и заведу те порядки, что были в детдомовской школе. От романов застрахована, обладаю стойким чародейским иммунитетом. Встретится кто, что не побоится жениться на мне, выйду замуж.

_ — Влипнешь в какого-нибудь стервятника, подкрашенного под сокола. Годы потеряны. Обмануть тебя тоже будет легко. Критический срок переживаешь.

— Но без своих детей тоже не жизнь. А срок действительно критический.

— Но этот год мы доработаем спокойно?

— Конечно. Даю слово.

— Верю. Спасибо. Второго такого разговора у нас уже не будет. Давай договорим до конца. Хочу спросить, почему ты согласилась бы выйти за меня замуж? Тебя не испугала бы разница в одиннадцать лет? Как бы ты жила со мной, если твое сердце заполонил гвардеец и не думает освобождать захваченную территорию?

— Когда муж старше жены, это хорошо, а не плохо. Вы за три года выпестовали из меня завуча, своего помощника. И неплохой помощник получился. Еще быстрее вы сможете слепить из меня жену, мать своих детей. Думаю, тоже получилась бы неплохая для вас помощница. За эти годы мы прониклись взаимным уважением и понимаем друг друга с полуслова. Это залог того, что атмосфера в доме будет спокойная и чистая. Дети вырастут достойными людьми. А призрачное присутствие Чародея не помешало бы мне преклоняться перед вами, как не мешает сейчас, но вы измучились бы, предполагая, что я постоянно сравниваю вас и делаю выводы не в вашу пользу. Дэмзэлы возвели вас в ранг Апостола Мужской Доблести и не ошиблись, Юрий же просто Чародей, апостольского чина никогда не достигнет, потому что очень земной, но это не умаляет его достоинств. Редкой душевной красоты человек. Я так легко согласилась, потому что знаю, что женой вашей никогда не буду. Попросту это невозможно. Недопустимо. И уехать хочу подальше, чтобы там никто не знал о Чародее. Тогда кто-нибудь рискнет предложить мне руку и сердце без опаски быть постоянно вторым сортом. Я очень благодарна вам за заботу обо мне. Смею предполагать, что рассчиталась с вами хотя бы за часть долга. Полностью никогда не рассчитаюсь. Фактически вы спасли меня, загружая выше головы и поднимая со ступеньки на ступеньку. Спасибо вам. Век буду помнить, но наступил срок. Уехать просто необходимо, хотя бы для того, чтобы освободиться из-под аркадьевского ига.

— Одолеем этот год, поезжай. Насильно держать не буду. С Василмем Федоровичем договорюсь, чтоб подыскал мужика тебе на замену. Чародей подошел бы лучше других. Черт возьми, какая это непростая штука — судьба. И несправедливая. Ты называла его чародеем, а он тебя как?

— Лебедушкой и голубкой.

— Не дурак, твой Чародей. Не ошибся, нашел очень верное определение.

Я поняла, что этим хотел сказать Апостол и почему стоял у окна, заложив руки в карманы, спиной ко мне. Далеко мы с ним зашли в откровенности. Стала торопливо собирать бумаги, чтобы отнести в учительскую, на свой стол. Он обернулся.

— Забудем? — спросил, улыбаясь с грустной насмешливостью.

— Забудем, — в тон ему ответила я.

И действительно никогда больше к этому разговору не возвращались.

Я постоянно, почти зримо чувствуя Чародея рядом с собой, поэтому не считала себя несчастной. Мои первоклашки, вечерники и особенно дэмзэлы, заарканив мою душу, держали ее на привязи и не позволяли сигать по пропастям отчаяния, не отодвигая, а, наоборот, прислоняя Юрия ко мне, делая его непременным участником всех моих помыслов, прежним помощником и ориентиром.