Владимир Колыхалов - Кудринская хроника
Кудринский дорожный участок был последним прибежищем Мотьки Ожогина. Направляясь сейчас к Утюжному, лейтенант Петровин хотел разузнать у дорожного мастера, на какие работы был направлен в эти дни Ожогин, выполнял ли все то, что требовалось, или, по закоренелой привычке, баклуши бил.
Утюжный сидел один в маленькой комнатке, спиной к окну, закрывая его наполовину своей грузной тушей. Он курил, и облака слоистого дыма, скверно пахнущего подпаленной портянкой, окутывали его. При появлении старшего, как он называл участкового, Утюжный не приподнялся, не встал, а лишь зажмурился и затянулся сигаретой во всю силу легких. Огонек зло засветился красной точкой. Утюжный держал в себе дым дольше обычного, но вот грудь его шумно опала, из широченных ноздрей струями повалил дым.
— Ну и накурено! — вырвалось у Петровина. — Как в старину говорили — хоть топор вешай.
— Привычка, — сказал Утюжный. — Дурная, впрочем…
— Сознаете, а делаете.
— Работа — сплошные нервы.
— Нервы — не у вас одного… Ладно, курите, смолите, жуйте — как нравится. Но ответьте: про Ожогина слышали?
— Угу…
— И как?
— Что — как?
— Встревожены, опечалены? Или — радуетесь?
Утюжный утопил один глаз в морщинах лица, при этом красная, мясистая щека от прищура взбугрилась, рот повело на сторону. Шепелявя, он начал сердито выплевывать слова:
— Взял же поганца на свою голову. А так не хотел! Молил он, упрашивал, размягчил мою душу… Нигде человеком его уже не считали, пропойцу, а я вторично пригрел из жалости к детям. Работай, ему говорю, кусок хлеба с маслом на столе всегда будет. Обещал не пить, не прогуливать! Месяца не продержался — нажрался до каюка!
— Последний раз Ожогина видели в Кудрине дня четыре назад. Где он мог пропадать это время? — Участковый записывал все вопросы свои и ответы Утюжного.
— А спросите его! — Дорожный мастер сжал кулаки, уперся ими в кромку стола, отодвинулся к подоконнику. — Слинял куда-то, паскуда, как это обычно он делал…
— Значит, слинял? А сами вы как к этому относились? Несколько дней подряд у вас прогуливает рабочий, и никто его не хватился, не послал в розыски… Или у вас, в дорстрое, такое в порядке вещей?
— Да не нужен он был мне на это время! — вскипел дорожный мастер. У Утюжного побагровело не только лицо, но и кулаки. Петровин слышал, как у дорожного мастера скрипнули зубы. — Буран кончился, слава богу, дороги мы все расчистили, а тут и погода установилась ясная. Что остается делать дорожникам зимой? Ждать нового снегопада, чтобы опять чистить, скоблить проезжее полотно.
— Нет, товарищ Утюжный, не то вы мне говорите. — Петровин прихмурил брови и прикусил губу. — Не было у вас на дорожном участке трудовой дисциплины. Вот это правда, и против нее никуда не пойдешь.
— Опять на меня фельетон настрочите в газету? — Утюжный натянуто улыбался, в глазах у него то вспыхивали, то гасли недобрые огоньки.
— Не много ли чести — второй раз прославлять вас в печати и все по одному и тому же поводу. — Лейтенант милиции тихо, иронически усмехался. — Кожа у вас больно толстая — словом не пронять. В вас можно гвозди вколачивать, и то вы вряд ли почувствуете. Простите за откровенность…
— Ну зачем уж вы так на меня, товарищ Петровин! — протяжно сказал Утюжный. — Вашу критику я тогда вон как принял! Живо мосты в надлежащее состояние привел, лужу — целое море — посреди улицы осушил.
— Еще бы не развернуться вам! Испугались, что по закону спросят с вас за утонувшего человека.
— Я его не топил. За каждого пьяного дурака — не ответчик. И за этого обормота Ожогина — тоже… Как вы считаете, спасут ему его драгоценную жизнь, или уйдет к праотцам? — Не мигая, Утюжный глядел на Петровина и ждал ответа. Но тот ничего не сказал, молча уложил бумаги в полевую сумку и встал. Поднялся и Утюжный со своего стула.
— До свидания, — сказал участковый.
— Пойдемте уж в одни двери, — засобирался дорожный мастер. — Мне в Парамоновку надо лететь — вызывает районное начальство.
Они вышли. Утюжный, кашлянув, повернул в дверях ключ.
— А вы… в Парамоновку тоже? — с настороженностью спросил дорожный мастер.
— Жизнь покажет…
Глава седьмая
1Пять суток теплилась в Мотьке Ожогине жизнь, а на шестые он скончался, так и не придя в сознание. Мотька распух, почернел лицом, точно обуглился.
Тетка Винадора не возражала, чтобы его похоронили на парамоновском кладбище и в Кудрино не возили. Она считала, что видеть детям уродливый труп отца ни к чему. Дорожный мастер Утюжный, словно искупая вину за недосмотр за своим бывшим подчиненным, самолично занимался погребением Ожогина: заказывал гроб, покупал на отпущенные для похорон деньги черный костюм из самых простых и дешевых, помогал выдалбливать в стылой земле могилу и опускал вместе с другими дорстроевцами гроб на веревках, потому что полотенечную ткань сочли слишком дорогой для такого никудышного человека, каким был покойник. Так закончился кривокосый жизненный путь Мотьки Ожогина, унесшего с собой тайну своей нелепой смерти. Так и не пролилось пока ни капли света на то подозрение, которое бросала на него пропажа ценных мехов из зимовья охотника-промысловика Хрисанфа Мефодьевича Савушкина.
Сразу же после смерти Ожогина, не надеясь, что кража откроется, охотник засобирался в тайгу. Он закупил кое-какие продукты, ладом помог Марье по хозяйству, сел в розвальни, понужнул для порядка Солового и отбыл восвояси. За санями послушно, без поводка, бежал Пегий, с которым Хрисанфу Мефодьевичу предстояло завершить так неудачно начавшийся этот промысловый сезон.
Но лейтенант Петровин дело о краже пушнины не закрывал. Похищение мехов он связывал с грабежом в Ските, что случился еще в те годы, когда участковый служил в армии, на дальневосточной границе. И смерть Ожогина, думал Петровин, тоже была загадочной. Как бы там ни было, но мало казалось правдоподобного в том, что Мотька напился сам по себе далеко от жилья, в одиночку, среди зимней дороги.
Выехав еще раз на то место, где подобрали окоченевшего Ожогина, лейтенант тщательно осмотрел обочины дороги, снежный покров вблизи, но ничего там нового не обнаружил, кроме пустой бутылки из-под спирта. Судя по этикетке, поблекшей и грязной, содержимое поллитровки было выпито, видимо, еще летом, а то, может, до снега. Осенью, когда лили дожди. Да и чем и кого могла удивить эта бутылка! Конечно, продажу спиртного здесь везде ограничили, но желающие «употребить» все равно находили себе зелье, пили его на природе и дома, так что порожней стеклопосуды определенного вида везде в избытке валялось вдоль дорог по обочинам, на полянах в лесу и в селе под заборами.
Время, известно, ждать не заставляет. Приходил новый день и приносил новые заботы, тревоги, которых в милицейской жизни пока хватает. Затишья бывают, но они очень короткие.
Наплыв новых людей в Кудрино заставил районные власти открыть здесь отделение милиции с расширенным штатом. Кто-кто, а Петровин был этому рад: уж теперь-то ему не придется день и ночь крутиться одному, будет целое подразделение, будет возможность глубже вникать в дела, не торопиться, а если спешить, то спешить с умом.
Исподволь, осторожно Петровин наблюдал за дорожным мастером Утюжным, не оставлял его без внимания, когда он уезжал куда-нибудь, и когда дома был, не покидал Кудрино. Странным казалось участковому, что Утюжный тогда как бы ожидал кончины Ожогина, а когда Мотька умер, дорожный мастер словно кислорода хватил — разрумянился, глаза засветились игриво, с усердием взялся за похороны.
— С чего бы это? — задавал себе вопрос Петрович, приученный еще пограничной службой смотреть в оба и зрить в три.
И наблюдал за Утюжным, помня известную поговорку: не спеши пляши — подлаживай…
Наступил Новый год и весело прокатился, будто ватага ребят на санках по звонкой горе. Февраль буранил, а март весь стоял солнечный, оттепельный, прижимал, уплотнял сугробы, напаивал по утрам твердую корку наста.
В конце марта из тайги совсем вышел Савушкин. Румянцев, помня о своем обещании помогать Хрисанфу Мефодьевичу в нужде, посылал к зимовью на Чузике гусеничный трактор. Тележка была набита лосиным мясом, боровой дичью и шкурами сохатых. Пегий, к великой радости Савушкина, оказался способным псом, шел за лосем и дичью, облаивал белку, только на соболя прыти пока у него не хватало. Не всякая собака может гнать этого легкого в беге зверька по валежнику и чащобе, куда соболь обычно и норовит забраться от погони. Но Хрисанф Мефодьевич все равно был доволен: не выручи его староверы, он мог бы остаться вообще ни с чем.
Повстречав как-то Петровина, Савушкин приветствовал его ясной улыбкой.
— А у меня с вашим делом пока темняк. Клубок никак не распутывается. — Лейтенант опустил лицо. — Стыдно в глаза вам смотреть, Хрисанф Мефодьевич! Ожогин помер и ровно концы обрубил…
