Ричард Форд - Трудно быть хорошим

Я кивнул.

— Мы чуть погодя, — сказал отец.

Бак сел в пикап и уехал.

— Представляешь, с одним пикапом остался, — сказал мне отец по дороге к дому.

— Так мы поедем?

— Погляжу сперва, что мама скажет.

Маме все было ясно. Сразу спросила, чем он нам на этот раз хвастал.

Но все уже было решено. Если папа не сказал впрямую Баку «нет» — значит, сказал «да». Это только мы от него слышим «нет» да «нет», а как кто из соседей о помощи его попросит — никогда не откажет, даже если себе в убыток.

И мы стали готовиться к поездке — пошли расчищать поставленный на прикол тягач. Мы с отцом соскребали с него остатки снега, когда из дома появился укутанный по уши Джей. Он у нас уже неделю как хворает. Ухитрился заболеть как раз на свой девятый день рождения. Мама ему сказала, что если он не будет сидеть дома, то до десятого дня рождения ему уже не дожить. Но он, как видите, стоит перед нами с опухшими ото сна глазами и глядит на нас поверх поднятого воротника пальто из-под двух вязаных шапок.

— Можно мне с вами на гору?

Какое серьезное лицо, однако.

— Ты же вроде больной?

Джей пожал плечами:

— Да нет уже. Не очень.

— Там, на вершине, еще холоднее, — . сказал отец. — Мама знает, что ты на улице?

— Она говорит, что если вам понадобится помощь, то мне можно с вами ехать.

Отец спрыгнул с тягача:

— Да не будет там для тебя никакой работы.

Джей словно примерз где стоял:

— Мне хочется посмотреть — как там, наверху?

Меня подмывало врезать ему по башке лопатой: не понимает, что ли, что разболеется вконец? Сказал бы я этому доходяге, куда ему пойти надо… Отец обошел вокруг тягача, проверил передние колеса. Я спрыгнул на землю. Отец открыл дверцу и обернулся к Джею:

— Или лезь в кабину, или — марш домой! А перед колесами торчать нечего.

Я открыл дверь, и Джей, вскарабкавшись, уселся между нами. Джея, конечно, мне упрекнуть не в чем. Мы и летом-то бываем на вершине всего пять-шесть раз, а зимой — вообще еще ни разу не были. Где-то к часу мы добрались до подножия горы и поползли вверх, пробираясь меж деревьев сквозь туман и снег. Конца этому пути видно не было. Обычно тут можно встретить, когда едешь, оленя или койота, иногда рысь. А уж с дюжину-другую белок — наверняка. Но в этом белом мире не было видно ни одной живой души, и единственными следами в округе были следы пикапа Дейвза.

Вот удивительно! Здесь, на вершине, зимой такая же мертвая тишина, как и в лесу.

А снег все падал, налипал на ветки и гнул их к земле; на дороге намело сугробы, и мы двигались еле-еле. Дворники со свистом сметали хлопья снега в угол ветрового стекла, и там уже тоже появились маленькие сугробы.

Проехали место, где Дейвзы кончили чистить снег. Потом, повыше, еле протиснулись мимо наполовину торчавшего из канавы желтого пикапа. Его уже почти занесло снегом.

— Лучше бы они его вытащили оттуда, — сказал отец. — А то потом по весне машину невесть где искать придется.

Джей весь подался вперед — чуть ли носом по стеклу не водил. Да и я тоже, когда выбрались на склон. Мы глянули через папино плечо вниз и увидели, что там пропасть футов в четыреста, и дна ее из-за тумана и снега не видать. Это что-то особое. Мы с братом просто обалдели. И до меня вдруг дошло: Бак Дейвз-то небось не знает, что такое зима.

А если он не знает, что такое зима, то откуда ему знать, что, покормив коров, можно просто посидеть и погреться у печки?

Когда он скребки для снега достает? Как догадывается, что пора овес веять?

Когда ему в голову приходит замки амбара проверить?

И если он не знает, что такое зима, то как он может знать, что такое весна? Лето? Откуда он вообще знает, что надо делать и когда, если он понятия не имеет, какое время года на дворе?

Бак Дейвз собирался загружать «гуся», стоявшего на обочине. Нам пришлось проехать дальше, чтобы развернуться, потому что дорога возле участка Дейвзов была перегорожена парой упавших деревьев. Вообще-то тут с добрую сотню ребристых бугров — засыпанных снегом поваленных деревьев. Прямо будто белые волны бегут через лес. Мы развернулись как раз там, где свалился трелевщик Дейвза.

— Ни-че-го себе! — сказал отец, когда его увидел.

Мы с Джеем вообще офонарели.

Трелевщик валялся на боку в яме футов в пять глубиной. Кабину сплющило, левую мачту снесло подчистую, правая, переломившись пополам, еле держалась. Один барабан укатился в кусты, другой — торчал из ямы. И повсюду — тросы: на дороге, в кустах, намотаны на стволы деревьев.

Я видел будильник, который побывал в руках у пятилетнего шкета. Он выглядел гораздо симпатичнее Дейвзова трелевщика. Тут вообще все было вдребезги.

— Это чья свалка? — спросил Джей у папы. Отец засмеялся и развернул тягач.

Мне надоело ждать этих Йенси, и я решил скоротать время — стал загружать «гуся». А так бы мне пришлось тут торчать до обеда, проклиная все на свете. Когда они, наконец, явились, Билл Йенси, прежде чем развернуть свой тягач, вылез из кабины и все вокруг обнюхал. Потом еще снег потыкал — все яму искал, где ее отродясь не бывало. Будь кто другой — давно бы развернулся на любом углу, и мы бы за минуту загрузили «гуся». Но это же Йенси! Им же подавай дорогу, чтобы насыпь была высокая и не какая-нибудь, а дугой, чтобы тягач мог съехать ровнехонько и не свалился вниз. Да мне плевать на эту их суетливость, но они ведь в придачу еще и придурки. Мало им того, что мы и сами тут себе руки-ноги можем пообморозить, так они еще больного мальца с собой притащили, Джея. Они что, интересно, проверить, что ли, хотят — помрет он, обморозясь, или нет?!

Нагрузили «гуся» и закрепили все бревна. А потом стали медленно ползти вниз. Как черепахи. Потеряли уйму времени, которого нам потом так не хватало. Йенси чуть не попал в переделку, и я следом за ним чуть не загремел.

Если человек боится упасть, то с горы ему не съехать. Я потому уж и спрашивать не стал, чего это он не хотел на холостом ходу съехать. Но уж коль завел мотор, то вруби хотя бы вторую скорость, чтобы не заносило на каждом повороте. Тогда и мне не пришлось бы укрощать свой пикап, который все норовил развернуться задом наперед.

А трелевщик наш вовсе не скорость погубила, а невезуха. Джим взял его «гусем» на буксир и стал спускаться по склону. Трелевщик начало мотать по сторонам, и Джим малость развернул «гуся», чтобы трелевщик не так заносило, но вдруг обе машины заскользили вниз. Трелевщик зацепился за «гуся» — так они вместе по склону и понеслись. Тридцатифутовая мачта трелевщика торчала как гнилой зуб и сносила все маленькие деревья на своем пути, пока не натолкнулась на ствол потолще и покрепче. Трелевщик отцепился от «гуся» и, разлетаясь на мелкие куски, свалился в яму, зарылся в снег.

Эти горы накликают на человека беду, чтобы отомстить ему за то, что им выпало тысячи веков лежать под снегом и льдом. Перед ними равны и слабак и силач. Оба с равным успехом могут раскроить себе черепа о скалы, и тогда обоих схоронит снег. Поэтому главное в горах — вытерпеть, быть готовым к капризам погоды, неудачам и не отступать. Двухмесячный перерыв на зиму не в счет — это не отступление, потому как весной мы возвращаемся с удвоенными силами и опять готовы к борьбе. И между прочим, не все несчастья исходят от гор. Если, к примеру, связался не с той компанией — тоже бед не оберешься.

Мы ползли вниз, и тут у нижнего склона Билл стал выкидывать такие штучки, что я перепугался за наш дизель.

В этом месте очень крутой спуск — участок пролегавшей здесь когда-то дороги, по которой шли обозы. С одной стороны — обрыв футов в восемьсот, а то и вся тысяча. Такой крутизны, что хоть бы один кустик на склоне зацепился. С другой стороны — насыпь футов в девяносто. Два года понадобилось тогда эту дорогу в горах прорубить. Вот как старались! Сколько грязи и скал переворочали, и все ради того, чтобы было как лес вывозить.

И прямо на половине чертова спуска тягач Билла заскользил боком. Готов я был ставить на кон все свои деньги и поспорить, что мой «гусь» завершает свой последний путь и кончит почище трелевщика. А тягач Йенси уже понесло к обрыву. Может быть, я тогда зажмурился от страха. А может, на мгновение, как Йенси, рассудка лишился. Не помню. Знаю лишь, что матерился по-черному, проклиная этих Йенси, и еще — думал о больном мальчишке, который сидел там, в кабине тягача, ставшего для них троих ловушкой.

Наверх по двухфутовой снежной целине мы добрались без приключений. Но на обратном пути я от страха вмерз в сиденье. Отец не переключал рычагов, и мы ползли вниз по склону на первой скорости, скользя и выделывая двойные пируэты. До нижнего склона мы добрались без паники, а там нас занесло на повороте, и дальше мы заскользили боком. Но отец, стиснув руль, продолжал ехать по-прежнему — не сбавляя газа и не тормозя. Тягач развернуло к дороге, как часовую стрелку к минутной, когда бьет десять, и нас по крутой дуге понесло к обрыву. Задние колеса ударились об замерзшие комья грязи, отваленные у обочины, нас тряхнуло, и я увидел, что там, внизу, где снег сливался с небом, на сотни ярдов окрест нет ни единого препятствия, которое могло бы остановить нас. Задние колеса опять стукнулись о замерзший грунт. Тягач стал набирать скорость. «Лучше спрыгнуть!» — завопил я. Но как? Мне пришлось бы перелезать через Джея, через коробку передач, через отца и через руль. Кто мог выпрыгнуть — так это отец. Но он только вдавил Джея в сиденье и придерживал его так одной рукой. А я, по сути, у Джея на закорках сидел.