Энн Тайлер - Обед в ресторане «Тоска по дому»
— Нет.
— Я серьезно. Хочешь?
— Оставь его, — шепнула Рут.
— Почему?
— Он расстроен.
— Чем?
— Смертью твоей мамы. Ты же знаешь, Коди, он очень любил ее.
У Коди в голове не укладывалось, что кто-то мог очень любить его мать — кроме Эзры, которого некоторые считали блаженным. Коди еще раз посмотрел в зеркало на сына — но разве что поймешь по его глазам?
— Я же, черт побери, просто спросил, хочет ли он сесть за руль! — сказал Коди Рут.
Город выглядел еще более несуразным, чем обычно, как бы рассыпался на части под блеклым голубым небом.
— Гляди, — сказал Коди. — «Конфеты и табак Линси». Раньше здесь продавали сигареты несовершеннолетним. А это «Копчености Бобби Джо». А вон моя школа.
По обеим сторонам Кэлверт-стрит тянулись бесконечные ряды стандартных домов.
«Не представляю, как ты узнавал свой дом», — как-то сказал ему Люк, и Коди очень удивился. О, каждый, кто жил здесь, знал свой дом. Они вовсе и не были одинаковыми. Перед одним — множество роз в крохотном палисаднике, в другом на окне гостиной день и ночь сияла подсвеченная мадонна. В некоторых домах оконные рамы и двери были дерзко выкрашены в кричащие тона — будто зазнайки выпятили грудь. То, что у этих домов были общие стены, совершенно ничего не значило.
Коди затормозил у дома матери. Вышел из машины и потянулся, поджидая Рут и Люка.
В эту минуту Перл уже спешила бы им навстречу, протягивая свои нетерпеливые руки.
— Это машина твоей сестры? — спросила Рут.
— Понятия не имею, какая у нее машина.
Они поднялись на крыльцо. Рут цеплялась за ремень Люка. Он так вырос, что теперь она не могла, как прежде, опереться о его плечо.
После отъезда из Балтимора Коди, приезжая к матери, прежде чем войти в дом, всегда стучал в дверь. Умышленно: хотел унизить Перл. Она это понимала и сетовала: «Неужели нельзя войти без стука? Делаешь вид, что ты в этом доме чужой». «Но я и есть чужой», — отвечал он. И Перл старалась перехитрить Коди и, заслышав его шаги, торопилась навстречу (так что, сбегая к нему по ступенькам крыльца, она, возможно, была движима не одной лишь любовью). И сейчас, подходя к двери, Коди не знал, постучать или просто открыть. Впрочем, теперь дом, наверное, принадлежит Эзре. Он постучал.
У Эзры был горестный, измученный вид. Летний костюм цвета хаки (только он мог посчитать этот костюм подходящим для такого случая) болтался на нем как на вешалке. Лицо его, как всегда, казалось совсем мальчишеским. Галстук был завязан небрежно, из кармана пиджака торчал мятый платок.
— A-а, Коди, заходи, — сказал он, тронув брата за плечо — жест более значительный, чем рукопожатие, но менее сердечный, чем объятие. — Рут? Люк? Мы уже начали волноваться…
Из мрачном глубины дома появилась Дженни, поцеловала каждого. От нее пахло какими-то мудреными духами, но вид, как всегда, был такой, будто собиралась она в спешке, — жакет нараспашку, темные волосы растрепаны. Следом неторопливо шагал ее муж, толстый, добродушный. Он легонько хлопнул Коди по плечу.
— Рад тебя видеть. Прими мои соболезнования.
— Спасибо, Джо.
— Пора, — сказала Дженни. — Надо выехать пораньше, ведь придется еще заехать за старшими детьми.
— Я готов, — кивнул Коди.
— Может, выпьешь сначала кофе? — спросил Эзра.
— Нет, нет, едемте.
— А я рассчитывал, что сперва мы выпьем по чашке кофе с пирожками. Думал, вы приедете пораньше.
— Мы уже позавтракали, — сказал Коди.
— Но все уже на столе.
Коди почувствовал, как внутри закипает давнее привычное раздражение.
— Послушай, Эзра… — начал он.
— Это очень мило с твоей стороны, Эзра, — сказала Рут. — Но честно, мы уже позавтракали, не стоит задерживать остальных.
Эзра посмотрел на часы. Потом взглянул через плечо в направлении столовой.
— Еще только четверть одиннадцатого. — Он подошел к окну на улицу, приподнял занавеску.
Стало ясно, что он преследует какую-то цель. Остальные стояли в ожидании. (Эзра мог быть убийственно медлительным и, если его торопили, медлил еще больше.)
— Так вот… — сказал он наконец. И кашлянул. — Я надеюсь, что приедет папа.
Воцарилось натянутое молчание.
— Кто? — переспросил Коди.
— Наш отец.
— Но откуда он знает?
— Так ведь я… сообщил ему.
— Эзра, ты с ума сошел! — сказал Коди.
— Это не мое желание, — ответил Эзра, — а мамино. Она просила об этом, когда так сильно разболелась. «Посмотри мою записную книжку, — сказала она, — и всех, кто там записан, пригласи на мои похороны». Сначала я не понял, кого она имела в виду. Вы же знаете, она никому не писала, почти все ее родственники умерли. Но на первой же странице стояло — Бек Тулл. Я даже не представлял, что ей известно, куда он сбежал.
— Он писал ей, — сказал Коди.
— Вот как?
— Время от времени он писал ей, хвастался своими успехами: «Дела идут отлично… Скоро меня должны повысить…» Я читал его письма тайком от мамы.
— Мне это в голову не приходило, — сказал Эзра.
— А какая разница?
— Ну, не знаю…
— Он бросил нас, — сказал Коди, — когда мы были совсем маленькие. Так какое нам до него теперь дело?
— Никакого, — сказал Эзра.
И Коди, которого так часто раздражало Эзрино мягкосердечие, понял, что брат говорит правду: ему действительно было все равно. Глядя на Коди своими на редкость чистыми, лучезарными глазами, Эзра сказал:
— Это мамина воля, не моя. Я только позвонил ему и сказал: «Это Эзра. Мама умерла. Похороны в понедельник в одиннадцать утра».
— И все? — спросил Коди.
— Ну а потом я сказал, что если он приедет пораньше, то может зайти сюда.
— Но ты не спросил: «Как живешь?», или: «Где ты был все это время?», или: «Почему ты нас бросил?»
— Я только сказал: это Эзра, мама умерла и…
Коди рассмеялся.
— Все равно, — сказала Дженни, — он вряд ли приедет.
— Да, — согласился Коди. — Но ты только подумай, что происходит. Сначала отец уходит, а мама делает вид, что ничего подобного. Из гордости, из духа противоречия или еще какой-то причине она не сказала нам об этом ни слова. Делала вид, что он просто уехал в командировку. На целых тридцать пять лет. А теперь Эзра звонит ему по телефону, и происходит то же самое: «Это Эзра…», будто он видел отца только вчера…
— Может, поедем все-таки? — сказала Дженни. — У меня там дети совсем закоченеют.
— Да, конечно, — забеспокоилась Рут. — Коди, милый, дети ждут нас.
— Мама поступила бы так же, — сказал Коди. — Если бы вдруг появился отец, она бы сказала: «А вот и ты. Скажи, у меня из-под юбки не торчит комбинация?»
Джо фыркнул. Эзра улыбнулся, но глаза его заволокло слезами.
— Ты прав, — вздохнул он. — Именно так она и сказала бы. Именно так.
— Ладно, пусть бы так и сказала, — вмешалась Дженни. — Поехали?
В конце концов, она, Дженни, была тогда маленьким ребенком и поэтому утверждала теперь, что совсем не помнит отца.
Во время панихиды священник, никогда не видевший Перл, произнес речь настолько безличную, что Коди вспомнилась игра: все по очереди пишут слова, загибают листок и передают следующему, а потом, читая, что получилось, хохочут до слез.
— Перл Тулл, — сказал священник, — была преданной женой, любящей матерью, столпом общества. Она прожила долгую счастливую жизнь и умерла в кругу семьи, оплакивающей ее, но родные усопшей находят утешение в мысли, что она ушла в лучший мир…
Священник, наверно, забыл, а возможно, никто ему не сказал, что вот уже более трети века покойная жила без мужа, что она была неистовой, яростной и порой даже страшной матерью, что она не проявляла ни малейшего интереса к жизни окружающих, а держалась как гостья из богатого квартала — выходя на улицу, всегда надевала шляпу, когда была дома, постоянно держала дверь на замке. Жизнь ее действительно была долгой, но нисколько не счастливой, скорее несостоявшейся, запутанной или… какое слово искал Коди? Взращенной на шпалерах. Перепутанной, изломанной, расплющенной, особенно с годами, когда она состарилась, съежилась, ослепла и стала целиком зависеть от Эзры. Она не была религиозна, и десятилетиями нога ее не ступала в эту молельню, и, хотя в угнетенном состоянии духа она иногда и признавала, что рай существует, Коди не утешала мысль, что мать попала в райские кущи — она и там будет суетиться, будоражить других, вызывать недовольство окружающих.
В молельне Коди сидел справа на передней скамье — воплощение скорби и сыновней преданности. Однако скептические мысли проносились в его голове с таким шумом, что он готов был поверить: присутствующие прихожане способны их услышать. Он будто возвратился в детство и боялся, как бы мать не угадала его мысли так же безошибочно, как угадывала, готова ли курица в духовке, словно невзначай щипнув ее за ножку. Коди покосился на Рут — она внимательно слушала священника. Тот объявил заключительный псалом, который Перл назвала в своем погребальном распоряжении: «Со временем все мы поймем». Вскинув длинное костлявое лицо и готовясь начать псалом, преподобный Турман выглядел смущенным — не столько неисповедимостью путей господних, сколько равнодушием скорбящих. Большинство уставились в раскрытые молитвенники, безмолвно следя за текстом псалма. Да и народу было мало: несколько сослуживцев Эзры, группа угрюмых подростков — внуки покойной, восседавшие на разных скамьях, — и пять-шесть неизвестных стариков-прихожан с сумками, которые заглянули сюда, словно чтобы укрыться от холода.
