Самид Агаев - Правила одиночества
Ислам согласился. Почему-то ни матери, ни тете Гале в особенности, было невдомек, что территориальная отдаленность (не учитывая, конечно, районы Крайнего Севера) и тяготы воинской службы — понятия совсем не прямо пропорциональные, здесь вообще нет закономерностей. Возможно, словосочетание «поближе к дому» звучало обнадеживающе — для матери, во всяком случае.
В Баладжарах всех погрузили в плацкартные вагоны и отправили в Тбилиси, к месту службы. В вагоне постельное белье им почему-то не выдали, даже матрасов — это было первым признаком того, что в жизни что-то изменилось и в ближайшее время все пойдет иначе. Но значения никто этому не придал — напротив, всеми овладело какое-то безумие: веселились, пили дешевый портвейн в огромном количестве, предусмотрительно закупленный в вокзальном буфете, а подъезжая к Тбилиси, почему-то повыкидывали в окна все съестные припасы. Особенно далеко улетали банки со сгущенкой. Оказалось, что сделали они это преждевременно: кормить их никто не собирался. Предполагалось, что утром, в Тбилиси, их сразу же посадят в машины и развезут по частям, где они и будут питаться оставшиеся до дембеля два года. Но их вновь повезли на сборный пункт и продержали там до 3–4 часов пополудни, голодных и растерянных.
Манглиси — курортное местечко в 60 км от Тбилиси, высоко в горах. Слово «курорт» в данном случае приобретало едва ли не издевательский смысл, учитывая те физические и душевные страдания, которые десятилетиями терпели новобранцы в расположенных там военных частях — в так называемых сержантских школах. Задачей учебных подразделений была подготовка младшего командного состава и специалистов для регулярной армии. Однако пресловутая подготовка давно уже приняла уродливые формы. Но об этом ниже.
В часть приехали после восьми вечера. Еще час провели на КПП под градом насмешек и колкостей старослужащих, которые приходили посмотреть на свою смену. Затем всем остригли головы — тех, кто предусмотрительно сделал себе «ежик» на гражданке, подстригли еще раз — и повели всех мыться в душ. Отсутствие горячей воды никого, кроме новобранцев, не смутило. Сержанты, руководившие помывкой, покрикивали, торопя, причем с каждым разом голоса их крепли, а словечки становились все ядренее. Выходили из душа уже под отборные матюки. Надели новые гимнастерки, натянули кирзовые сапоги и, стараясь попадать в ногу, потопали в казарму. Надежде на ужин не суждено было сбыться. В тот вечер многие из них, возможно в первый раз, легли спать на голодный желудок. Впрочем, Ислам привык к таким испытаниям: три года жизни в общаге закалили его в этом отношении. Утром они были разбужены смехом: вся казарма, обступив их кровати, веселилась, разглядывая новобранцев.
В первые же дни Ислам разбил пятку об угол койки. Произошло это во время тренировки, когда курсанты оттачивали правила отбоя и подъема. Раздеться и одеться необходимо было за определенное время: счет шел на секунды. Примерно через час командиру наконец надоело, и он ушел, оставив солдат в покое. Все тут же улеглись, натянув на голову одеяла, — все, кроме Ислама, заматывавшего пятку носовым платком, и Гусейна, высокого плечистого парня из Ленкорани, который никак не мог правильно сложить на табуретке свою гимнастерку. Это было чревато тем, что любой проходящий мимо сержант мог сбросить ее на пол. В этот момент возле него остановился бывший курсант — из числа тех, кто еще шатался на территории учебки, ожидая отправки в войска, — на его новеньких погонах сверкали две лычки младшего сержанта.
— Ну що, салабон, притомився? — спросил он Гусейна. Гусейн заискивающе улыбнулся и развел руками, не совсем понимая вопроса.
— Смирно! — неожиданно рявкнул младший сержант. Эту команду Гусейн понял и, как был, в кальсонах, вытянул руки по швам.
— Как стоишь, салага! — распалял себя младший сержант. — Ноги вместе, живот убрать. «Смирно» была команда! Отбой.
Гусейн ринулся было выполнять команду, но тут хриплый прокуренный голос с явным бакинским акцентом произнес: «Отставить»!
Бедолага попал меж двух огней, не зная, чью команду выполнять и кого следует бояться больше. Новый голос принадлежал старшему сержанту: он был невысокого роста, рыжеусый, скуластый, выцветшая гимнастерка облегала его крепкую, ладную фигуру. Он появился из-за спины младшего сержанта. Как впоследствии выяснилось, фамилия его была Парсаданов.
— Что здесь происходит? — спросил он.
— Салагу дрессирую, — улыбаясь, ответил младший сержант.
— А ты сам кто? — с недоумением спросил Парсаданов. — Дембель? Молчать! Встать, как положено, когда к тебе обращается старший по званию, отвечать четко по уставу. Команда «отбой» уже была, почему нарушаете распорядок?
— Не ори, — с ненавистью сказал младший сержант, — оторался.
Он был на голову выше Парсаданова.
— Что? — тихо и зловеще спросил Парсаданов. — А ну пойдем, мать твою так и разэдак, поговорим.
Он взял младшего сержанта под локоть: тот руку вырвал, однако последовал за собеседником. Они сделали несколько шагов и скрылись за печью. Все напряженно ждали, затаив дыхание. Из-за печи донесся смачный звук плюхи, другой, третий, затем оттуда вылетел младший сержант, весь красный, со следами насилия на лице, без фуражки, и бросился к дверям. Преследовать его Парсаданов не стал, поддал сапогом его фуражку и, подмигнув солдатам, ушел. Парсаданов был армянин из Нагорного Карабаха: узнав об этом, Ислам решил, что тот вступился за земляков, но оказалось, он ошибся. Иллюзий он лишился, столкнувшись с ним в другой ситуации. Всю жизнь он страдал от того, что пытался наделить людей лучшими чертами характера. В данном случае все объяснялось просто. В жизни учебки наступил щекотливый момент. Вчерашние рабы-курсанты оказались на свободе, их никто не трогал, их перестали замечать. Более того, появились новые рабы, еще более жалкие, испуганные, на которых можно было уже самим рявкнуть, спросив сигаретку, забрать всю пачку. Происходило это раз в полгода и длилось от одного до трех дней. Курсанты-выпускники болтались без дела по территории части, собирались в группы на задворках, набивались в умывальник, накуривали там так, что из дверей валил дым.
Понятно, что старослужащие болезненно относились к таким вещам. Парсаданов просто поставил на место одного из таких выпускников.
Разбитая пятка в горном климате скоро нагноилась. Ногу разнесло так, что в сапоге она не умещалась. Никаких поблажек из-за этого не было, максимум, до чего снисходили сержанты — отпускали на перевязку в санчасть. Бинт и мазь Вишневского. Ислама посылали на все виды работ без исключения, на строевых занятиях он ковылял в последних рядах, но ковылял. В Манглиси был нездоровый климат — возможно, из-за недостатка кислорода все занозы, царапины, ссадины моментально превращались в незаживающие гнойники. От этого страдали практически все новобранцы: на руки курсантов больно было смотреть. Однако Ислам нашел средство против напасти: при каждом удобном случае он шел в умывальник и мыл руки с мылом. Все болячки у него вскоре исчезли. Но в армии у гигиены есть одна особенность. Некий майор из хозчасти — интендант, говоря по-военному, — отбирая бойцов для своих нужд, всегда брал «сачков» и «белоручек» в воспитательных целях. Стоя перед строем, он приказывал вытянуть руки вперед. Таким образом, первым «белоручкой» оказывался Ислам.
Командиром отделения, непосредственным начальником Ислама, был младший сержант Джумабаев, маленький, кривоногий (видимо, генетически) киргиз, с типичным приплюснутым лицом степняка: скуластый, смуглый, узкоглазый. Он любил проводить инструктаж, перед заступлением в караул прохаживался перед строем, мусоля мундштук сигареты толстыми губами, время от времени выплевывая длинную белую слюну на плац. Ислама Джумабаев невзлюбил сразу. Все бреши, возникающие непосредственно в рядовом составе, занятом в нарядах на хозработах, затыкал Ислам. Неприязнь Джумабаева объяснить было трудно, но придирался он постоянно.
В караульный взвод Ислам попал добровольно: спросили желающих (нехарактерно), и он вызвался, посчитав, что лучше бодрствовать с автоматом в руках, чем выполнять грязную работу. Взяли не всех — только тех, кто оказался в состоянии рассказать своими словами содержание статей караульного устава. Именно тогда Ислам удивил экзаменатора тем, что запомнил наизусть полтора десятка статей, о чем не преминули доложить старшине. Ислам прельстился тем, что, согласно уставу, солдат перед заступлением в караул должен отдыхать не менее двух часов. Но этот закон оказался не лучше других российских законов, жестокость которых нивелируется необязательностью их выполнения. Заступать в караул приходилось после хозработ без промежуточного отдыха, в промокших сапогах. Грузия — страна с благоприятным климатом, но в горах снег выпадает уже в ноябре. Солдатские сапоги промокали так, что при сгибе из кирзы сочилась слеза, и то, что стоять приходилось в них ночью, когда лужи затягивало ледком, бодрило необычайно. Караульный маршрут, то есть обход всех постов, составлял несколько километров — иначе говоря, караульный, сменившись с поста, не мог самостоятельно прийти в караулку, даже если она была за забором — он должен был вместе со всеми обойти все посты и вернуться вместе с компанией.
