Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана
– Это уж точно, что не за что!– кривит узкие губки Тамара.
– «А глаза у тебя, у Манюси,– Суламифи. А чьи же еще? Трои нету – и след простыл. Где их Библос хваленый, где Иерихон? Все давно пыль и тлен. А глаза твои голубиные есть! И будут, и пребудут».– Он захлопывает книгу.– Нюха, как ты считаешь, мне его тут оставить или выдрать и в банку пивную вложить? Я немалую дыру в тамбуре присмотрел!
Аня – не открывая глаз:
– Ты думаешь, это – ад?
Я накрываю ее руку. Она излучает тепло, как и солнце, не думая для кого.
– Я, ой, не могу!.. Я вспомнила, как ты…– Тамара хихикает,– как ты из окна… Надо же было додуматься!.. Ой, не могу! Леля домой в перерыв картошку приперла, а у Семочки – девушка. Так он с брюками в обнимку через балкон… Леля входит: девица в койке – одна. А наш Семочка крылышками бяк-бяк, ножками прыг-прыг – в дверь звонит!– смех ее уже душит, это похоже на истерику.– «Ой, Леля, как хорошо, что ты пришла! Надо девушке ношпу кольнуть. „Скорая“ все не едет и не едет! Я уже на улицу бегал встречать!» А девушка, как про укольчик прослышала, сразу к двери отползать! Не могу-у… Семка ей: «Ой, вам что – уже лучше? Ты, Лелек, не поверишь, я ее в подъезде без признаков жизни нашел!» А девушка наоборот – вот-вот этих самых признаков лишится!
Смешинки щекочут и Анин нос. Она начинает пофыркивать, чем еще больше возбуждает Тамару. Бедняжка без слов уже давится хохотом вперемежку с икотой.
Семен вынимает откуда-то вскрытую банку голландского пива и остаток вливает в Тамару.
Та пьет. Выпивает до донышка. Но икает теперь все безудержнее и громче. Вдруг кричит сквозь икоту:
– Что приуныли, жертвы автокатастроф?
– Вы полагаете?– Аня выпячивает вперед подбородок.
– Семочка «жигуленка» купил, мы с ним как раз его обновляли. А вы, очевидно, навстречу нам ехали – в маршрутном такси. Остальные ваши попутчики, полагаю, пока что в реанимации, а вы уже тут, с нами! И с другими покойничками. Только всмотритесь, каков колумбарий! И, что за имена – если не золотом, то серебром! Всмотрелись? Здесь все принявшие насильственную смерть!– Тамара ликует, хотя и борется с икотой.– Почтим же минутой молчания…
Анины губы подрагивают. У нее не хватает сил вымолвить даже нет и за что?
– «Жигуленка»,– кивает Семен.– Мы с тобой на нем в Останкино ехали. И доехали! Позвонили снизу Севке, а нам сказали, что он в мастерской.
– Мы с Геной не ехали ни в какой маршрутке!– Аня кричит.
– Значит, в лифте,– кивает Тамара.– И трос оборвался. Это случается.
– Трос?– Аня оборачивается ко мне.– Я вынула из ящика уведомление, да?
– И сунула в карман. Я спросил: это что? Ты сказала: неважно.
– И мы сели в лифт! А потом?– глаза ее, выплеснувшись, заливают лицо и пространство вокруг едва уловимой голубизной.– Никакого потом уже не было?! Вспомни!
– Потом… Мне было интересно, что же ты сунула в карман.
– Я не знаю что! Я только помню, как про себя решила, что тебя это не касается!
– Это Севка тебе духи послал!– вдруг решает Семен.– Он передачку делал про лабораторию запахов. И заказал для тебя духи, он им весь букет назвал – как он себе тебя представляет. Он и со мной советовался: незабудки и белый лотос – это я ему присоветовал! А он сказал: и дикий мед!
Жалкая полуулыбка коробит Анюшины губы.
– Мой муж – неисправимый идеалист!– вздыхает Тамара.– И великий утешитель!
– Я не помню! Я не получала! Мы не вышли из лифта!– Аня больно сжимает мое запястье.– Было шесть… Шесть, начало седьмого!
– Духи получила я!– И вдруг, жадно набрав воздуха, Тамара стискивает губы, надеясь, очевидно, все-таки побороть икоту.
– Ой, Томусик, ой?– скребет щетину Семен.
Мы, кажется, набрали скорость. Теперь нас лишь слегка покачивает на стыках.
– Духи пахли талым снегом. Севкин и мой любимый запах. Кто не пережил полярной зимы, тому этого не понять.
– А точно, Нюха! Часового было шесть,– он хлопает себя по щеке,– когда мы Севке снизу звонили!..
– Денис у нас бабушкин сын, за Дениса я не беспокоюсь. Но Галик и Андрей не смогут без меня!
– Я не верю!– Аня встает.– Потому хотя бы, что в этом, как вы изволили выразиться, колумбарии, собраны книги тех, кто ушел из жизни добровольно. А я хочу жить! И я буду жить! И я найду, как мне отсюда выбраться!
– На-ка вот! Передашь на волю!– Семен решительно вырывает из книги форзац со своими каракулями.
Я вижу теперь обложку, где золотом – Генрих фон Клейст. Да, Анюша, похоже, права. Я стою рядом с ней, чтобы вместе идти – я не знаю куда.
– Ты когда в последний раз алименты платил, папаша? Что вы все тут выделываетесь?– Тамара хватает огрызок карандаша, который ей с кислой ухмылочкой возвращает Семен.– Или вы думаете, что читатели не сумеют отличить истинных порывов от ложных? Истинного отчаяния матери, жены и любовницы, да, я этого не скрываю: любовницы – от вашей мышиной возни?
– Срали и мазали мы, Томусенька, на твоих читателей.– По-собачьи передернув спиной, Семен сворачивается на полу калачиком, и подгребает под голову валяющиеся тома, и устраивается на них, и с удовольствием зевает.
Аня ведет меня за руку по танцующему под ногами полу:
– Видела я в жизни идиоток, но таких стерильных!
– Мне не нравится этот барьер – «шесть часов вечера или начало седьмого». Аня!
– Что?
– Что бы это могло значить?
– Миг! Из которого мы выпали там, чтобы вьшырнуть здесь.
– А потом мы просто вернемся обратно – в тот же миг?
– А то!
– Мда, с некоторым опозданием осваивает наша литература специальную теорию относительности.– Я все равно не поспеваю за ней, за тем, как легко в ней насмешка настигает серьез, а серьез насмешку… Что-то скажет сейчас?
Ничего. Решительно распахивает дверь в тамбур:
– Перекурим?– и, нырнув в свой огромный карман, достает «Стюардессу» и зажигалку. Угощает. У нее грубоватые руки и большая ступня – что мне нравится, а ее вот смущает… Сигарету сжимает большим и указательным пальцами – для того, чтобы скомкать скорее ладонь.
Огонек зажигалки, не высветлив ничего, набрасывает на сумерки две наши тени.
Прикурила. Я тоже. Сую зажигалку в карман. Стало даже светлей.
– Нюш, а знаешь, эта глава не такая уж ледовитая. По мере сил я согреваю ее.
– Не иначе как любовью?
– Ну… я просто тебе говорю, чтобы ты была в курсе.
– Не про любовь книжонка эта! Неужели, Геша, ты еще не понял?
– Поделись, если ты поняла!
– Зажигалочкой тамбур согреть слабо? А то – дерзай! Вдруг и вправду хватит бензина!
– А вдруг хватит?
– Дерзай! Как говорит моя племянница: бонзай!
– Лобзай, терзай и вонзай!– Я касаюсь губами ее родинки, есть у нее такая заветная родинка на краюшке мочки, которую я называю сережкой или серегой… И когда ей звоню, то Сереге шлю поцелуй.
– Кто о чем, а вшивый – о бабе!– голос чуть потеплел.– У нас в первом отделе одна тетя работает. Это из ее репертуара. «На охоту ехать – собак ловить». Погоди! Вот: «Бодливой корове бык бок не дает»! Но родословную мою, сука, наизусть шпарит: вот есть у нее, понимаешь, сведения, что двоюродный брат моей мамы был лесным братом, так вот он вышел из леса или еще нет? Ну я сдуру и ляпни: конечно, не вышел, если бы вышел, я бы его видела хоть один раз в жизни!– Ах, не вышел. Так он продолжает борьбу с нашей властью? Так он…
Дверь в соседний отсек открывается – резко, я едва успеваю оттащить Аню от удара.
– Всем привет.– На пороге стоит незнакомая женщина с русалочьими глазами, в желтой юбке и черном свитере.
– Лидия?– Аня удивлена.
– Надеюсь, не помешала! Имею мессэдж. При мужчине можно?
– Да. Он свой,– Аня стряхивает пепел.
– Берегите Всеволода зпт есть все основания для крупных опасений тчк Ваша Лидия.– Она пытается улыбнуться, но делает это лишь сморщенным лбом.– Месяц назад мне делали аборт – по блату, естественно, и соответственно под наркозом. И было мне явление. Мне Лодочка явился – уже оттуда! Причем я спросила: «Почему ты там?» Он же ответил: «Сама знаешь!»
– Лодочка – это кто?– очевидно, чтоб скрыть волнение, Аня смачно плюет на свой зашипевший бычок.
– Я всю жизнь так его называла. Он же эхом в ответ: Лидочка! Бывало, час целый по телефону аукались: Лодочка! – Лидочка! – Лодочка! – Лидочка! – Лодочка?! – Лидочка?!– она подвывает на разные голоса, куда-то утягивая нас: – Лидка! – Лодка!
– У вас к нам все?– сухо – Аня.
– Детуся, я с ним не спала. Я на рабочем месте шашней не завожу. Но когда он стал спать с одной девочкой из редакции информации, я стала спать с ее мужем. Лодочке назло! В помощь Лодочке!
– Лидия работала режиссером на норильском телевидении,– Аня оборачивается ко мне в надежде, что я…
– И продолжает там с успехом работать!– Лидия вновь улыбается лбом.– Конечно, его любовь к вам, детка, Анна Филипповна, не имела аналогов. Но вы, полыхнув ярким северным сиянием, надолго исчезли из нашей жизни. А она постоянно требовала разрядки и забытья.
